Так он на них чуть не молится. И гладит стволики, и обнимает, веточки изо рта водой обрызгивает. Кусочек своей родины бережет. Молодец. Значит человек хороший. Плохой за слабым и хилым душой не будет болеть. Да и родину свою плохие люди не помнят. Нет у них в недобром сердце места для тоски и грусти по прошлому. Во как! Точно говорю.
Ночевать под холмом будем? почему-то обрадовался я.
Тут на земле спать нельзя, дядь Вася приподнялся над сиденьем и водил глазами по сторонам. Искал что-то. Тут ночью к тебе и змеи в гости заглянут. И пауки всякие. Змеи в этих краях не только гадюки, как наши деревенские .Пошибче твари тут. Гюрзы. Стрелки, да эфы. Щитомордников навалом. Слышал про таких?
Читал. Я тоже приподнялся, но куда надо глядеть так и не понял. А пауки тоже разные?
А то! Ещё какие разные! У нас во Владимировке какой паук самый нехороший?
Ну, тарантул. Мы их с Шуркой водой из норки выливали. Вылезет мокрый, но не бежит. Стоит. Его палочкой подцепишь, так он палку кусает, яд спускает. Потом в руки брать можно.
Можно, да не нужно. Он вообще не ядовитый, но кусает не дай бог. А вам так и надо. Потому дураки вы с Шуркой. От его кусачек лечиться долго, дядя стал объезжать холм.
Ну так какие тут пауки? я ещё раз ткнул дядю в локоть. Холм стал поворачиваться к нам левым боком и мне показалось, что он длиннее с этой стороны, потому как километрах в трех от нас он ещё не сравнялся с землёй, а у подножья его ходило какое-то стадо, в сумерках не похожее ни на коров, ни на слонов, которых, как честно признался мой дядя, в округе не было.
Каракурты есть. Самые злостные. Укусит, считай покойник. Яд раз в десять сильнее, чем у гадюки. Такой не очень большой, черный, но с красной в крапинку спиной. Это бабы ихние кусаются. Мужики никогда. Если увидишь лезь куда повыше. Или факел зажигай. Они огня боятся. Фаланга есть. Злая тоже. Правда, не ядовитая. Но кусает когда, слюну свою пускает. А в ней дрянь всякая. Жрёт-то она всё, вплоть до падали. Потом опухает всё вокруг укуса. И если к врачу не успеешь, тоже можно вполне в ящик сыграть. Главноет- пришлепнуть её непросто. Панцирь на ней толстый. Ну и прыгает как кузнечик. На метр вверх. Запрыгнуть тебе на руку ей как не фиг делать, во! Ну, про тарантулов ты всё знаешь. А что хорошо нет здесь скорпионов. Вот гадость несусветная. Сколько людей от них померло, да в инвалидов превратилось, сказать страшно. Вот в Кызыл-Кумах на такырах они встречаются. Мы туда специально крюк дадим, в пустыню. Ты ж нет видел пустыню-то. Надо познакомиться.
Тут я разглядел стадо. Огромное. Странное. Даже уродливое. Видны стали длинные шеи, корявые ноги, нелепые губастые морды и неровные спины.
Это верблюды!!! заорал я почему-то испуганным визгом и высунулся в окно по пояс. Ёлки-палки! Верблюды настоящие! Живые верблюды!
Я так кричал, что дядя Вася даже затормозил и посмотрел на меня подозрительно. Видно, подумал, что я сдурел и впал в бесконтрольную истерику.
Ты б помолчал, вежливо попросил он и улыбнулся весело. Разгонишь стадо. Подумают верблюды, что ты их сейчас кусать начнешь. А они же твари мирные, добрые. Корабли пустыни. Хозяева степей.
Он остановился метрах в ста от стада и свистнул громко раза три. Через минуту из-за холма на коне вылетел человек в тюбетейке и сером халате- балахоне, который на скаку развевался как флаг. В руке у него была плеть. За спиной ружьё на ремне. Я и спросить ничего не успел, а его рыжий жилистый конь уже гарцевал перед нами.
Салам алейкум, Шынгыс! протянул руку всаднику дядя.
Аввалейкум-ассалам, Василий-джан! протянул руку казах Шынгыс. Кал калай? Опять коров на Каспий тащите?
Рахмет, джан! Всё жаксы пока! дядя махнул Шынгысу рукой. Тащим. Своей травы мало. Слезай. Покурим.
Шынгыс, красавец лет тридцати со взглядом доброго зверя и черными, образующими круг усами и бородкой, спрыгнул с коня как цирковой наездник. Легко и красиво.
Племяш мой хочет верблюдов посмотреть. Не видал раньше.
Пусть идет, смотрит! Шынгыс взял меня подмышки и приподнял над собой. Вон тех видищь? У них два шишка на спина. А рядом ходят, у них одна шишка. Туда иди. Не бойся, они маленьких не кушают.
Он поставил меня на место и громко захохотал. Засмеялся и дядя Вася.
Он поставил меня на место и громко захохотал. Засмеялся и дядя Вася.
А чего ржать-то? сказал я культурно. Ну, не видал человек верблюдов. И что? Вы, допустим, БелАЗ-532 в Рудном на карьере видели? Друг на друга встаньте вот такой высоты у него колесо. Так я ж над вами не ржу.
И я, довольный тем, что не проиграл дяде и пастуху-казаху в словесном соревновании, повернулся лицом к верблюдам, широко, чтобы не пропустить деталей, распахнул глаза и почти бегом, счастливый, заспешил познакомиться поскорее с очередным радостным, не похожим ни на что чудом.
Стадо почти никак меня не восприняло, когда я стал подходить ближе. Зато с другого конца табуна выскочил огромный верблюдище с двумя горбами и удивительно быстро для такой нескладной туши, понесся в мою сторону. Горбы его на бегу качались в разные стороны, но не одинаково. Передний влево, задний вправо и наоборот. Сзади за ним возникала маленькая пыльная буря, а изо рта во все стороны разбрызгивалась желтыми пузырями слюна. Я испугался почти до полусмерти и сел на жесткую траву. Никаких предположений в моей окаменевшей голове не возникло, зато я, как иногда говорят, задницей почувствовал, что дело идет, нет бежит к глупой и бесславной моей гибели на прекрасном степном просторе.
Но неожиданно буквально на два шага вперед отошел от моего дяди Шынгыс и плёткой своей сделал в воздухе три звенящих щелчка. Здоровенная туша сразу остановиться не смогла, но, подняв почти всю пыль в том месте, верблюд как-то смог выставить вперед ноги и остановился.
Оны ;стама;ыз! Арт;а бару! крикнул верблюду пастух и ещё раз плетка со свистом крутнулась вокруг него и очередной щелчок , звеня, взлетел на вершину холма.
Верблюд с полуслова уловил мысль хозяина и медленно развернулся. Посмотрел, гордо подняв голову, на Шынгыса и вразвалку, не спеша пошел обратно.
Это ихний баскарма! крикнул мне Шынгыс и заткнул плетку за цветастый пояс халата. Нашялник на этот табун. Подумал, что ты ;ас;ыр. Волк по-вашему. Иди, ;оры;па! Это как А! Иди, не бойся теперь! Я ему сказал, что ты джигит хороший!
И тогда я почти без страха, но с большим уважением стал бочком подбираться к этим необыкновенным созданиям. Они ходили, постоянно склоняясь к кустикам травы, похожим на прозрачные мячи, и никакого внимания на меня не обращали. Подошел к крайним верблюдам. Один из них, поменьше, имел на спине даже не горб, а что-то похожее на большую кочку. И волос на нем было поменьше, чем у соседа. Второй «корабль пустыни», коричневый, волосатый, с двумя свисающими в разные стороны горбами, которые заросли густой нечесаной шерстью, имел довольно толстые ноги и круглые бока, но морда его, раскачивающаяся вместе с жующими губами вверх-вниз-влево-вправо, не выражала ни радости от еды, ни усталости от однообразной жизни. Я подошел сначала к тому, что поменьше и аккуратно тронул его за шею. Верблюд повернул голову, внимательно посмотрел на меня и наклонился прямо к моему лицу. Он втянул носом воздух, фыркнул и уткнулся носом мне в лицо. Мягкий, но шершавый влажный нос прошелся сначала вверх, потом вниз по лицу моему нежно и миролюбиво. Но меня всё же качнуло два раза так, что устоял я на месте не без напряга. Он оторвался от моего лица, но смотрел на меня в упор спокойно и с интересом. Глаза у него были тоже влажные и грустные. Я осторожно поднял руку и стал гладить его по морде сверху вниз. Погладил и нос, после чего он ещё раз фыркнул и поднял верхнюю губу. Наверное для того, чтобы я оценил его большие, крепкие желтые зубы. После этого смелость всколыхнулась во мне как камыш от сильного ветра и я прильнул щекой к его морде. Верблюд дышал легко и тихо. Он не отодвинулся от меня, а, показалось, наверное, тоже прижался к моей щеке. Я чувствовал всё его огромное тело, легкую дрожь его, тепло короткой шерсти на шее и даже то, что он медленно машет хвостом. Мы стояли так минут пять и мне было хорошо и уютно, тепло и радостно. В меня перетекала, чувствовал я, нерастраченная сила его, уверенность и спокойствие, которые сам верблюд каждый день забирает себе понемногу из бесконечной могучей степи, из суховея-ветра и густого знойного воздуха. Потом я поцеловал его в шершавый нос, похлопал по жилистой шее, попрощался и пошел к двугорбому шерстяному гиганту. По пути сорвал тот самый шар из колючей травы, который им так нравился, протянул руку и поднес кустик к его губам.