Эту куклу сделал Дочкин. Папа велел мне беречь ее но точно знает, что внутри. Так что я оставила все как есть. Несмотря на свое прозвище «чертенок», я слишком уважаю отца, чтобы забавляться с тем, что, по его словам, может стать спасением нашей семьи.
Я поставила игрушку на полку в другом конце комнаты к свечам, музыкальным шкатулкам и другим безделушкам.
Лучше всего прятать что-либо под одеждой. Но если это по каким-то причинам невозможно, следующее подходящее место у всех на виду. Люди ищут там в последнюю очередь.
Есть новости? поинтересовался большевик, подавив смешок, когда я проходила мимо.
Они были с нами уже две недели, и ни один из них не смягчился. Пятьдесят солдат с ружьями, которые не хотели узнавать нас лучше. Пятьдесят человек, которые смеялись надо мной, зная, что я не получала ни единого письма от Марии. Расчеты не сходились. Она должна была приехать в Москву спустя три-четыре дня, еще через пару дней устроиться и написать. Еще через три дня письмо должно было дойти до меня.
И все же никаких вестей.
Я старалась не волноваться. Пересылка заняла больше времени. Кроме того, большевики должны проверять каждый клочок отправляемой бумаги. Возможно, из-за суда сестра была слишком занята. Может быть, они не позволяли ей писать.
Жгучее желание вспыхнуло в душе, но я подавила его. Мне хотелось уехать из Тобольска. Из Сибири. Я хотела быть дома. Или чтобы мне позволили сделать это место нашим домом любое место, лишь бы оно было нашим. Общим.
Мои мысли ускользнули далеко от реальности и от надзирателей к невообразимому. На поезд напали по дороге в Москву или революционеры стали преследовать папу, когда он шел на суд или большевики вытащили оружие и
Почта уже пришла? чуть слышно спросил Алексей, когда я проходила мимо его комнаты. Он лежал в постели, подключенный к электротерапевтическим аппаратам, чтобы стимулировать слабые мышцы ног. У меня не было заклинаний, которые могли бы помочь ему. Он только-только начал самостоятельно садиться.
Я отрицательно покачала головой. Потом вернулась к себе в комнату и снова повертела в руках матрешку. Ничего не изменилось. Может, нужно произнести определенное слово, чтобы она открылась? Чернила в бутылке закончились, а Распутин никогда не рассказывал мне, как сделать еще.
Дверная ручка скрипнула, и я едва успела вернуть игрушку на место, как вошла Татьяна моя старшая сестра. Ее короткие золотисто-каштановые волосы были элегантно уложены выше плеч. Всегда собранная. Всегда прекрасная.
У меня есть для тебя работа, сказала она.
Всегда властная. Но я бы воспользовалась любым способом отвлечься.
Она сунула мне в руки набор для шитья.
Перед отъездом мама велела нам избавиться от лекарств.
Лекарства было нашим кодовым словом для драгоценностей.
Мы все починим прямо здесь, произнесла она голосом таким же хрупким, как обледеневшие листья снаружи.
Я плюхнулась на кровать, схватила корсет, который ненавидела носить, и принялась за работу, вскрывая шов.
По крайней мере, есть то, что мы можем сделать, чтобы противостоять этой революции.
Тише, прошептала Татьяна. Она сосредоточенно изучала свою работу, словно зашивала рану на голове солдата чем занималась много раз во время войны. Это напомнило мне, что наше занятие наш долг. Нужно оставаться начеку.
Я уложила жемчуг между косточками корсета, затем продела нитку в иголку. Я слишком сильно сжала иглу, когда проталкивала ее сквозь ткань, и укололась. Мы не сможем уложить в чемоданы никаких ценностей, когда отправимся к папе, маме и Марии. Украшения придется носить на себе, чтобы, если удастся вырваться из плена Красной армии, у нас были деньги на жизнь.
Как думаешь, мы скоро к ним присоединимся?
Татьяна, по крайней мере, даст мне прямой ответ. В этом она похожа на папу.
Сестра вложила бриллиантовый браслет в шов манжеты своего пальто.
Вероятно, это займет еще несколько недель.
Я пришила лоскут плотной ткани поверх шва.
Мы не получили никаких известий. Ты переживаешь? Я туго стянула швы, чтобы они выдержали любое предстоящее путешествие.
Завяжи двойным узлом. Ее игла порхала сквозь ткань. Конечно, я тоже жду новостей, но, думаю, большевики просто скрывают их. Скоро они пропустят письмо.
Проклятые узурпаторы! Я так сильно затянула нитку, что она порвалась. По рукам пробежали мурашки, и мой взгляд метнулся к двери.
Проклятые узурпаторы! Я так сильно затянула нитку, что она порвалась. По рукам пробежали мурашки, и мой взгляд метнулся к двери.
Заш стоял там, глядя на нас. Мои руки замерли. Как он мог подойти настолько тихо? Что он успел услышать? Его презрительная усмешка подсказала мне, что парень по крайней мере уловил мое приглушенное проклятье.
Я робко улыбнулась ему.
Вы меня осуждаете?
Татьяна завязала узелок на нитке, прежде чем отреагировать более разумно.
Вы принесли новости, сударь?
Вы должны заниматься штопкой и развлечениями в гостиной. Он больше не носил буденовку, и я рассмотрела его струящиеся черные волосы. Он выделялся среди других красноармейцев выступающими скулами. Характерный цвет кожи свидетельствовал о многих годах, проведенных под солнцем. Лицо не холеное, не похожее на те, что обычно бывают у мужчин во дворцах. Лицо солдата. Мне нравилось, даже больше, чем хотелось бы.
Кроме того, двери в спальни больше не разрешается закрывать.
А как насчет сна? воскликнула я.
Даже тогда.
Я открыла рот, но Татьяна положила руку мне на плечо.
Разумеется, мы подчинимся. В ее спокойном тоне прозвучал отголосок папиного мужества. Я замолчала. Смиренная. Послушная. Ради папы.
Но оставляя двери открытыми, мы выпустим то небольшое количество тепла, которое нам удалось сохранить в спальнях. Скорее всего, будет очень холодно. И никакого уединения! Даже чтобы переодеться!
Заш стоял в дверях, пока мы не закончили шить. «Лекарства» остались лежать в нашем багаже, ожидая, пока мы будем вынимать их одно за другим. Повезло, что я успела зашить жемчужный браслет.
Татьяна первой отправилась в гостиную, а я помедлила, выплескивая раздражение на корсет и пальто, пока их складывала. Вины Заша в том не было. Он просто донес до нас приказ, так что пока я собирала шитье, успела обрести привычное расположение духа.
Спасибо, что доставили сообщение, ослепительно улыбнулась я. Он нахмурился.
Вы можете отбросить фальшивую доброжелательность.
Мои брови взлетели вверх.
Я вовсе не притворяюсь. Мне тоже нелегко, но какой прок от враждебности?
Он закрыл дверь нашей спальни и широко зашагал по коридору. Я побежала следом, догоняя его.
Вам нравится нас ненавидеть?
Вы больше не великая княжна. Я не обязан ни разговаривать с вами, ни отвешивать поклоны.
Мое лицо вспыхнуло.
Я все еще человек. Не жду ни бесед, ни реверансов, лишь немного обычной вежливости.
Вы и ваша семья разрушили нашу страну! воскликнул он, остановившись посреди коридора. Единственной задачей вашего отца была забота о людях. А он даже едва знал их. В своих золотых залах и дворцах вы даже не представляли, что сделали с народом России.
Я не сразу сообразила, что ответить. Аргументов не находилось. Меня воспитывали иначе. Да, мы редко бывали среди простых людей, но я знала папу. Чувствовала его сердце. Видела, как Ольга и Татьяна помогали солдатам. Я знала о любви нашей семьи к людям. Разве они не понимали, что мы их любим? Неужели они никогда не думали об этом?
Внезапно мне захотелось узнать историю Заша. Он не враг просто растерянный парень, не понимавший меня. И я не понимала его.
Я потянулась к его руке, и свернутый корсет упал на пол.
Тогда расскажите мне. Я хочу понять.
Он отшатнулся, казалось, застигнутый врасплох моим ответом:
Уже слишком поздно. Просто просто выполняйте наши приказы и прекратите перестаньте со мной разговаривать.
Я подобрала корсет и последовала за ним в гостиную. Я хотела понять, почему он так думает. Он ошибался насчет нас. Мы спали на походных кроватях, сами стелили себе постели, носили простую одежду и обожали Александровский дворец, наполненный деревянной мебелью и предметами первой необходимости, а не золотые стены Екатерининского. Родители воспитывали нас в любви к семье, а не к роскоши.
Папа не хотел, чтобы ему вернули трон. Все, чего мы жаждали, получить свободу и построить где-нибудь в селе небольшой дом. Но я решила, что Заш не поверит в это, как не поверил в искренность моей доброты.
Первое письмо Марии ударило по нашей семье, как лезвие топора по деревянной колоде.
Мы не в Москве.
Папу не судили.
Они отдали нас большевикам.
Я уставилась на строчки, челюсти свело, горло перехватило, словно я умудрилась проглотить пельмень целиком. Они не отдали папу под суд? Они не отправили нас в новый тихий дом. Вместо этого