Во-первых, по Уставу перед нарядом полагалось выспаться. Но я-то знал, что все офицеры «забивали» на это. Кто в киношку бегал, кто с подружкой встречался, а семейные жёнам и детям это время посвящали. Но я решил строго следовать Уставу во всём! Потому добросовестно вылежал с закрытыми глазами положенные часы (спать не мог сильное волнение испытывал), затем с особой тщательностью нагуталинил и после этого до шикарного блеска надраил сапоги; попытался отпарить китель, но понял, что без гладильной доски только всё испорчу потому ограничился утюжкой лацканов и отпариванием погонов. Зато старательно выгладил рубашку и с усердием запарил «стрелки» на брюках. Я даже с утра выстирал галстук! А то на узле он уже начал засаливаться.
Каждую складочку и щетинку на лице я вылизал электрической бритвой до небывалой гладкости, и, таким образом, отполировал его, обветренное в суровых Сибирских зимних условиях, после чего, ради наряда, с мазохистcким удовольствием вылил на него целую пригоршню лавандового одеколона, хотя знал, что щипать будет до пульсирования крови во всех частях тела. Так разве доверие командира не стоит того?
К положенному времени, приведя себя всеми описанными ранее действиями в полную боевую готовность выбритый, отутюженный, нагуталининый, благоухающий лавандой и хрустящий новенькой портупеей я поспешил в штаб, где располагалась полковая дежурная часть.
Развод на наряд прошёл без сучка, без задоринки.
И вот я уже полноценный помдеж!
И дальше пошло у меня всё, как по маслу.
Сижу я в «аквариуме» это такая комнатка при штабе, где вместо стен окна, то есть, для обзора лучшего всего вокруг; пульт дежурного по части передо мной (самого дежурного в караул вызвали), и на пульте том, мама не горюй! лампочек, кнопочек, тумблеров! И все они такие ответственные и важные! И надписи всякие тоже важные и суровые над ними «Тревога», «Внимание», «Не включать!». И прочее, и прочее. И вся сама обстановка до того напряжённая! Периодически звонки значительные приходят с докладами от дежурных разных с КПП, из караула, и даже из дивизии звонят.
И вот сижу я весь в напряжении, чтобы чего особенно важного, доклада, например, какого-то тревожного не упустить, и чувствую такую гордость! Это же надо!? Весь полк на мне! А я всего-то лейтенант «зелёный»! Значит, действительно, большое доверие есть ко мне у командира полка. Но не то, чтобы возношусь я от этого очень, нет, такого нет, а приятно всё ж. И самое главное не подвести это доверие командирское очень хочется!
Мысли мыслить такие мне ничто не мешает: ни глубокая ночь, ни кромешная темнота и вой вьюги за окном, ни гул пульта, ни расшатанный стул подо мной. Сижу себе. Службу несу.
Принимаю очередной доклад от дежурного по КПП, своего дружка, лейтенанта, Стычкина:
Командир приехал, докладывает он, как положено сурово, и вслед за тем, слышу от него вполголоса доверительное, навеселе.
Понял, отвечаю, и вешаю трубку.
Продолжаю службу нести. Несу так, примерно, минут двадцать.
И тут раздаётся новый звонок с телефона. Смотрю, а это как раз тот телефон, посредством которого через коммутатор невидимая связь с жилой зоной гарнизона протягивается.
Не волнуюсь. Снимаю трубку. Докладываю, как по Уставу положено: помдеж по части такой-то и так далее. Закончил докладывать, а в трубке и в моём ухе полная тишина. Чувствую волнение по членам моим пошло.
«Кашлянуть?», думаю, «что ли? Может ночью спросонья кто по ошибке в коммутатор голос свой отправил?»
Только так подумал, как в ухо мне рёв раздался и такой силы, что мембраны в ухе и в трубке телефонной одновременно начали вибрировать! Ревёт кто-то нечленораздельно в трубку, точно тигр раненый или медведь, может, добычу на части разрывающий!
Я как стоял по стойке смирно, так и окаменел в ней! А трубка ревёт!
Но, всё же, я офицер военный, и на службе, к тому же, потому мысль возвращается в мою голову, и она такая: «Кто звонит?»
И здесь, скажу я вам, начинает до меня доходить, что тембр (немного я в своё время в музыкальной школе обучался, потому термин мне этот «тембр», сразу в голову пришёл), так вот тембр рёва этого больно голос, хотя и отдалённо, командирский командира полка, напоминает. Я даже весь похолодел! Ведь что сказать мне командир силится не пойму. От этого ещё страшнее делается доверие терять вот так сразу, на первом ответственном посту, не хочется. Стою и трясусь. И тут рёв прекращается, и слышу я совсем отчётливо «!» И главное, с растяжкой смачной так на букве «с» оно сказано! Так: «С-с-с-су а!» И восклицательный знак в конце слова этого, всем нутром чувствую лично для меня, ставится, и жирная точка под ним как приговор! И сразу хлоп-щёлк и гудки, гудки так мелодично побежали друг за дружкой
Стою навытяжку. Смотрю на трубку. Потею. Трубка гудками дразнит. Чувствую губами шевелить беззвучно начинаю.
И тут первая мысль в голову шибает дежурному в караулку звонить!
Стоп! А что скажу? Что скажу?! Не кину же я ему, старшему по званию, прямо вот так вслух, это слово!
И что оно на самом деле значит, обращённое ко мне?
Продолжаю потеть, и доходить до меня начинает, что раздумывать времени нет самостоятельно принимать решение срочно надо вдруг с боевой готовностью в части что-то связано, может, по тревоге поднимать её надо?
И тут вторая спасительная мысль: «На коммутаторе, может, знают, что командир сказать хотел», и я набираю коммутатор.
Коммутатор отвечает мне милым девичьим голосом. Он говорит, что меня слушают. И я, цепляясь за этот голос, как за последнюю соломинку, заискивающе так, спрашиваю у него, а не знает ли милая девушка, по какому поводу сейчас командир полка в штаб звонил. И милая девушка (конечно же, слышавшая от начала и до конца всё, что проревел мне командир полка), и потому голосом, ставшим до предельной невозможности ещё более милым, и, можно сказать прямо просто сладким, произносит:
Командир приказал разбудить его ровно в шесть.
Мечтатели
Старый поселковый пазик трясло и кидало из стороны в сторону на заезженной грунтовой дороге. Вместе с ним трясло и кидало нас его пассажиров, в неуёмном стремлении вкусить блага цивилизации в районном центре отдавших свои бренные тела этому допотопному чудовищу.
Надо сразу предупредить читающего эту удивительную сагу, что мы с приятелем совсем не за сомнительными благами цивилизации в райцентр тряслись. Но об этом чуть позже.
А сейчас о нас. Это важно. Ну вот.
Мы с ним из одного и того же командного училища выпускались только он на год раньше, и ведать не ведали, и даже откровенно говоря не желали, чтобы в этой отдалённой воинской части повстречаться. А дело всё в том, что в училище не было между нами никакой дружбы. Как раз совсем напротив разборку однажды он мне в столовой, как второкурсник первокурснику устроил. Тогда я думал на всю жизнь дикую неприязнь буду к нему иметь. А вот увидел по прибытии в такую дальнюю дальневосточную часть его запомнившуюся с тех пор неприятную морду, и даже потеплело в груди. И он, правду сейчас я вынужден сказать тоже обрадовался. И даже этого не скрыл. Так мы и закорешились здесь.
Теперь о поездках этих, для здоровья опасных, в райцентр. Может это кому-то не интересно, но, думаю, надо колорит местной жизни здесь как-то обозначить. Вдруг кто надумает сюда поехать за счастьем финансовым или личным.
Ну, вот о поездках этих.
Каждые выходные такие поездки предпринимались всеми жителями посёлка. Всю неделю они безвылазно сидели на своих работах, а по вечерам у себя по домам. Скучно. Но уж в выходные их было не удержать!
Ехали и одиночками и целыми семьями. И всё это, не смотря на тяготы таких поездок безжалостную тряску людских тел и избиение всех частей этих тел жесткими конструкциями этого самого пазика вплоть даже самими сидениями при резких его подскоках на ухабах, а так же жуткую скученность, духоту и даже пованивание опрелостями разными в разных человечьих местах. Но ехали! Ну а как же а о чём, как не о своём вкушении этих самых плодов цивилизации всю неделю потом они будут рассказывать тем, кому не пофартило из-за отсутствия наличности, или ещё по какой-то другой неприятной причине, приобщиться к культурам райцентра это же тебе не посёлок какой-то! Ну, понятно, что на следующей неделе те поедут в цивилизацию, а эти потом всю неделю будут нехотя слушать об их приобщении и вкушении. Плодов этих.
Так и меняются. И таким образом жизнь их, в этом далёком дальневосточном краю, и течёт. И неплохо, надо сказать, течёт. А почему? А потому, что не все в пазиках трясутся. А те, кто трясутся так это только до поры до времени. Это в Питере и Москве на «семёрочках» и «девяточках» мужики до сих пор вынуждены рассекать. Конечно, уже многие. Не только одни артисты и чиновники разные гордые, как при Союзе. А здесь, хотя и туговато с наличностью для семейных нужд из-за этого бывает, но всей семьёй, без каких-либо возражений, как правило, со стороны тёщ или жён, копятся денюшки на японские «чайки белокрылые» Тойоты, и другие, хотя и поношенные нехило, японские праворульные тачки. А потом и приобретаются.