И я знаю наиболее интимных, из числа самых близких мне, одинаковых на лицо врагов их я всегда отличал по бледным рукам и негромким затылкам. Их любой отличит по одинаковым желаниям. Эти враги из числа личных, совсем другие рукописи соприкасаются с ними, рукописи не для них и значит, о них уже не услышит никто никогда.
Они стоят плечо к плечу молча. И чужак не разглядит и щели в рубеже обороны на подступах к их Кормушкам. Их предпочтения под себя пробуют переделать реальность, что вокруг меня. Они даже знают, как это сделать. Я бы дорого отдал, чтобы хотя бы узнать, сколько еще таких «Заратустр» и «Легенд о Шагающих камнях» уже было умерщвлено и сколько еще будет. Они редко ошибаются. Рукописи после них назад не возвращаются. Они их просто «теряют». Кто там сидит кто там может сидеть: Гай Юлий Цезарь ли и Ницше с Хабблом и где-то там же Так Ушедший Гаутама Сиддхартха, Фридрих II Гогенштауфен, Наосигэ из клана Набэсима, Конфуций, Гомер, Серин намджу, Перикл, Гераклит, Германий Цезарь, Клавдий Цезарь, Гай Петроний, Гораций, Байрон, Фукидид, Гор Видал, Тит Лукреций Кар, Хайдеггер, Катон Младший, Эпикур, Лао Цзы, Конрад Лоренц, Демокрит, Сенека и немногословные боги Антики в полном составе? Они бы тогда не были тем, что теперь есть. Великий хумус вселенной, один и тот же большой зашибись с филфаков, литературных и пединститутов неслышно поправляет собой свойства реальности. Кто бы поверил, что они взялись отпустить на свет то, что сами лишь едва понимают? Они всегда четко помнили цену каждому сказанному слову.
И, значит, уже никому не уйти далеко.
1.3
Есть на одном континенте такой многим известный пункт с населением: «Москва». И стоит в том пункте в одном промрайоне башня. Башня как башня, издательством занимается, и висит на той башне скромная табличка: «Молодая гвардия». Я тоже там был. Был, можно сказать, проездом, случайно и не к месту, но разговор не об этом.
Есть на первом этаже была, по крайней мере обычная вахта и обычная пропускная система. Кто-то подходит, выписывает себе пропуск и идет дальше.
И сидит там за обычным большим стеклом сама пропускная система: ответственное дамское лицо, тот, кто этот пропуск выписывает.
Нужно только подойти, протолкнуть под стекло в щель какой-нибудь документ, немного постоять, буквально две минуты, и все остальное там сделано будет само. Все просто и непритязательно как везде.
Я тоже ждал не больше двух минут, и нужный пропуск мне тоже подписали. Такой бумажный квадратик, на стандартной стороне что-то стандартно пропечатано. Не помню, что.
Ответственное дамское лицо, годами наработанным движением раздвинув страницы предъявленного документа, тем же движением удобно поместило перед собой руку с зажатой шариковой ручкой и стандартную бумажку, но писать сразу не стало, а сделало то, чего не делало больше ни для кого из стоявших: небольшую паузу.
Задерживая дыхание, отворачивая нижнюю немолодую русскую челюсть и слегка морща верхнюю губу, словно прямо туда ей на кончик языка накакал нехороший паучок, мамаша заметила как бы для себя, ни к кому конкретно не обращаясь, но так, чтобы было слышно: «И кх-ак толька ни назавут сваих дитей» Других замечаний не было, и вход в неадминистративную часть был свободен.
Я к чему это вспомнил. Казалось бы, ну сказала и сказала. Все здоровы и никто не умер. Тогда был один ключевой момент, когда вся моя прославленная ледяная выдержка, хладнокровная скромность и тренированная дипломатия, весь мой с генами приобретенный инстинкт вначале думать, а потом делать, впервые сошли с рельсов. Вроде бы когда было, но у меня до сих пор словно временами отказывают тормоза. Где-то срабатывает один стоп-кадр, и начинают болеть сбитые обмороженные участки пальцев, чего со мной никогда не было, а мне до боли бывает на себя обидно, что слишком рано оттуда пришлось уехать, что ошибся, словно не поправил чего-то главного в жизни, самого нужного, упустил последнюю возможность, и теперь это останется со мной. Еще через минуту мне становится жарко уже по другой причине, что бы было, если бы я задержался там чуть дольше. Я не стал называть ее грязной тупой русятиной, как это делают на Побережье, и не стал называть ее русским куском говна, как это делают в Восточной Федерации. Не стал я ее называть и другими словами, как называют представителей ее цивилизации пней в других странах и на других континентах этой прекрасной планеты, я только подумал тогда и позже, много позже одна и та же простая мысль приводила в удивление:
Вот континентальная часть суши одиннадцать часовых поясов. Вот гряда дождливых островов и вот стороны горизонта какое бы количество детей там на всем континенте ни могло быть, но всем им нужно успеть вовремя предпринять ряд шагов, чтобы быть уверенным, что все в них сделано как нужно, они не вызовут неудовольствия, и как себя называть у неких застекольных руссийских старых сук не будет повода переводить дыхание и отворачивать не разбитую грязную изношенную вафельницу. Русятина агонизирует у себя за стеклом, оставляя остальному миру совсем немного места для иллюзий. Я как-то, глядя в чужой дисплей, посмеялся потом, когда речь зашла об одном тихом американском штате, где по сходному случаю проходило судебное слушание, затребованное задетым посетителем. Я представил, как тоже так появляюсь в конкретном месте с просьбой о судебном слушании. А там ряд совершенно конкретных лиц. И все, понятно, с достаточно русскими фамилиями. И как они невидяще улыбаются мне в спину.
2
У меня иногда спрашивают, с упреком, что я имею против московского президента. Все от искренней любви не чувствуют ног, один я снова не как все. Да ничего я не имею против, что я могу иметь. То есть так не бывает, конечно, чтобы сказать не было ничего, но это вряд ли меня должно касаться. Разве что иногда немножко, производит впечатление само их поразительное умение оставаться на ногах, седлая повороты эпох, и хорошо жить всегда. Где бы что ни случилось они всегда на плаву и аккуратно причесаны. Генотип у них, что ли, какой-то особенный?
Можно совершать для себя сколь угодно продолжительный ретроспективный экскурс, можно делать на какое угодно количество десятилетий отступление и погружение в исторические слои, но и там будет то же полузнакомое где-то уже виденное лицо, и там будет бессонная, самоотверженная работа во благо одних и укрепления других, и там будет содержательное движение подбородком, и там будут звучать очень нужные, близкие слуху, правильные слова о новой истории, о строительстве новой истории, о новой Руссии, о благе новой Руссии, о ее самобытном будущем, о счастье ее народа, о том, что нельзя врать народу, а то он этого не простит, о необходимости вакцины бдительности, о международных происках и международной угрозе, о проклятой пандемии сепаратизма, о бессонном стремлении к миру, об искреннем желании долгого мира, о тех, кто препятствует его немедленному восхождению во всем мире, о важнейших для всех на сегодня приоритетах и о диктатуре народного закона. Диктатура закона. Пожалуй, вот то, к чему у всех них особенно устойчивое расположение. Их всегда выдает неподдельная привязанность к нормам поведения, к которым они творчески подходили сами. Но здесь, конечно, легко быть несправедливым. Человек, говорят, не меняется уже чуть ли не 260 тысяч лет, эволюцию где-то замкнуло и нельзя требовать слишком много от отдельных людей. О человеке вроде бы нужно судить по тому, что он сделал.
Ну и еще, может быть, ко всему не перечисленному проявится где-нибудь вдруг легкий непрошеный налет предубеждения я знаю, кто-то согласится, предубеждения в вашей стране вполне извинительного и понятного в отношении КГБ и без конца эволюционирующей мимикрии аббревиатуры со всепланетной известностью. Конечно, я в меру сил тоже считаюсь с новой реальностью и разницей в полюсах ментальностей. В Германии, кто-то рассказывал, бестактные юные домочадцы, не к обеду ознакомившись по чьему-то недосмотру с некоторыми деталями из биографии их сородственника, просто в его присутствии выбираются из-за стола. Тут же всё заметно сложнее и иначе.
Одно время я тоже пробовал смотреть, куда смотрят все, на оба самые приоритетные и сытные подконтрольные ему ТВ-каналы п.н., где он выступает неизменным молодцом, Великим Стратегом, с негромким мужеством переходящим из одного народного эпоса в другой, который всё всегда, абсолютно всегда делает правильно, даже когда все всегда делают неправильно, потом смотреть туда перестал. Как бы то ни было на самом деле, ваша страна теперь в крепких руках.
Я был проездом в разных местах и в разных местах проносились за окнами телевизионные кадры счастливые лица, над ними одинаково вскинутые руки. Где-то там люди жили в полную силу, они переживали близкую встречу с поистине своим президентом. Или, может быть, переживали с ним радость недолгого расставания. А я всякий раз глядел со скукой и сонно, я видел чужое небо над ними и пытался понять, хотя бы для себя уяснить, что понимали или знали все они и чего никак не мог понять я.