Прозрачный дом - Алексей Михайлович Левшин 3 стр.

Что душе твоя рыхлая палуба?
Из досок, из холста, из земли, на которую глаз ступил.
Краски высохшей суп грибной,
Мрак черничный, чернильная пагода.
И мальчишки удар по воде рукой.
Ты туда не иди, там по грудь, и туман такой,
Что ни плыть в нем, ни жить не достанет сил.

Я на себе, не размышляя, вывез
Лес разоренных судеб, клок разгваздавшихся царств.
Я лишь внезапный сын России.
Я жить хотел не ради добрых глаз.

Где что-то строится и сыпет известь в кумпол
Там нет меня по-старому студент,
По-нынешнему что-то вроде ругань
Напрашивается. Модно. Но меж тем

Кому, в какую грудь полтонны укоризны?
Давайте мне. Сто центнеров вранья
Я пропустил, не прожевал и не прожил
и не хотел ни разу в жизни.
Я выехал. Уехал. Нет меня.

И я хотел вернуться не из чести
и не из радости, хотя она нужна,
Не просто к матери, хоть там она к невесте,
Хотя не выросла, еще совсем юна

Там Зощенко в прохладном пиджаке,
Платонов в обескровленном тулупе.
А там рассеянные стеганые дни.
Роженица. Лицо ужасно белое.
Бессонница. Какие муки спелые
И скороспелые у девочки-земли!

Вот здесь, среди гулагов и снегов,
Кипела жизнь, под нею в поруганье
Талант блестел, как рифма под ногами.

Он выдернул его и стал скрести
Людей вокруг им. Без судебной дрязги
Словами стал их отскребать от грязи.

И нержавейкой стало откровенье
О тех, кто искренне воспринял этот грех,
Грех неповиновенья.

А я хотел узнать, кто может разъяснить,
Варлама черный стыд и красный Аввакумов,
Нарым, Освенцим, Бабий Яр, и Хиросиму, и Голгофу.

Тогда, в девяносто-лохматом году,
Где танки грохочут
И тело в тревоге и где-то
Кудлатая смерть,
И хочется, хочется, хочется очень
Россию и близких спасти
И не умереть
При этом,

Мы спорим, что дело поэта
Не принимать участия.
А хочется! Но обещал, не пойду не пошел.
И все же собрался, со свитером в сумке. И здрасьте!
С чистым младенческим, тихим рассветом
Сняло как рукой. Хорошо.

Танки грохочут кольцом.
Трое мальчишек внутри,
Трое снаружи.
Ну же!
Снова стараются души
Думать Россией.
Нет, лучше уж действовать.
За нее и во имя нее.
Ребятишки!
То, что не вышел я, то, что не вышел,
Вы уж простите, я до сих пор все еще,
Со свитером в сумке я до сих пор все еще

Танки на Питер остановили,
А вы уже поверху, вы уже плыли.
Толпа обступила.
У изголовья.
Стой!
Вышло опять лужи крови.

Три, слава Богу, не больше!
Простите, мальчишки.
То, что так вышло.
То, что не вышел.

Ты малярию рифмуешь с МАРИЕЙ.
Было иль не было? Было, дружок.
Где-то в Одессе, в бывшей России,
Там, где и небо было с вершок.

До или после красавчика Шмидта
Лодка поэта в гавань вошла.
С груженым штакелем странного вида:
Лодка поэмой набита была.

Над землей безнаказанно бродит весна.
Я торчу над обыденной фразой о свете.
Лезет в голову прежде всего война,
Люди, снег, человеческий смех,
Слово «бег», рядом слово «околыш», а после какой-то там Петя.

Мы хотим святых называть по имени.
У церквей оттаявший подбородок.
Надо вылечить, как после тяжелых родов
Не то отчизну, не то кого-то,
кого за нее мы приняли.

А потом уже будет, что, позабыв
Движение к праву и страх переправы,
Налаженный шмон и наплыв облавы,
Мы будем прилично и мирно жить.

Вернулась черная луна.
И снова пахнут косоглазьем
Мои худые времена.
Я выбирал их разве?

А веку-безумцу осталось недолго
В опрятные прятки играть
С тобой, комаровская елка,
Красавица и балаболка,
Актрисочка и приживалка.
А Гретхен, ну хоть убейся,
Никогда не была в Комарово
И все-таки верно и долго
И даже, как Шуберт, толково
Бессмертную пряжу пряла.

Вдыхать эту дикую память.
И будешь потом вспоминать
Про ветра горячую замять,
Про косы, заметь, ведь глазами
Ты многое видел и за ночь
Успел остальное добрать:

Две строчки про жизнь в Лебедяни,
Зимы заусадебный выгон.
И пишут еще дворяне,
Миряне и будетляне
В Москве, Петрограде, Коломне и иже
С ними, то бишь в Париже.

Еще не увозят в теплушках одних,
Не травят в газетах других.
Записки на новых манжетах
Не значат еще, что погиб.

И весь не погиб еще мощный корабль
Просторной, небесной, земной
Той жизни русской, искавшей правду,