Кем я только не перебывал! и шахом, и султаном, и царём, и воином, и плененным был, и попадал под обвалы шахт, но чудом спасался Да, моё детство было богато воображением, я любил мечтать. Даже богом я и то был. Эта способность уходить в мир нереальности по сию пору не утратила своей силы и притягательности и я, всякий раз убегаю туда от действительности этого неумолимого в своей логике мира, или, настолько же нелогичного, насколько он бывает логичным. Я ступаю в мир своего воображения ни одной ногой, ни одним подсознанием я удаляюсь туда ВЕСЬ, телом и мыслями, духом и желаниями. В такие моменты мне кажется я даже не существую там, где меня застаёт разыгравшееся воображение. А самое страшное, самое больное и убийственное возвращение в действительность туда, откупа приходишь, к тому, что толкнуло тебя уйти, тогда, когда меньше всего хочешь возвращения.
Я сам не заметил, как дошёл по остановки. Сел в троллей бус. Потом долго пришлось ждать автобуса. Замерз. Стало темнеть. Захотелось есть. Автобус вывернулся из-за угла, обрызгал меня грязью и остановился.
Он кренился из стороны в сторону, словно медведь; фыркал, натужно урчал. Наконец я доехал.
Открыла Лайла.
Ой, она бросилась помогать снимать мне пальто, взяла шарф и шапку, так давно тебя не было, проходи. Есть хочешь?
Я смотрю на неё, кажется удивленными глазами и думаю: «Господи, ты ещё спрашиваешь?
Ведь с утра только поел, да и не поел-то, а так, мало и невкусно». У меня началось страшное слюноотделение, закружилась голова. Отвернувшись к зеркалу и расчесывая свои кудрявые лох мы, я украдкой сглатываю и небрежно, но тихо говорю,
Да не то, что хочу, просто я поел в столовой что-то не свежее дали, теперь побаливает, я ткнул себя в желудок пальцем и чуть не заорал от боли, вероятно, лицо моё перекоси лось, ибо Лайла с испугом посмотрела на меня.
Послушай, что ты ел? Надо прополоскать желудок марганцовкой и выпить побольше молока. Или чего-нибудь такого
Я криво усмехнулся, разве я мог сказать правду, что я сегодня почти не ел, а вчера вообще, кроме трёх стаканов горячей бурды под названием чай, до полуночи в рот не брал, пока не попал в общагу. Разве я мог не пощадить своего самолюбия и её, по-новому складывавшемуся обо мне мнению дать пищу сомнений? о, нет!
Н-нет, не надо полоскать, я
Она засмеялась, а я покраснел.
Бабушка, у нас гости. Принеси, пожалуйста, молока и пи рожков. Мне ужасно захотелось наброситься на эти пирожки и вы дуть всё молоко, какое только найдется в доме. Но я сижу и, как неживой, похлебываю маленькими глотками из огромной кружки и откусываю по малюсенькому кусочку пирожок. Я делаю вид, что не голоден и, что ем, лишь из-за того, чтобы прошло «отравление желудка». Я ем. Лайла сидит напротив. Отпивая из стакана молоко, она негромко рассказывает, рассказывает о себе, о Марии, о преподавателях
Я давно не хожу на занятия, хотя и разрешили заниматься со своей группой. Всё подыскивал где бы подработать, но так и не нашел. Даже на полставки ничего нет.
Ты из наших кого-нибудь видела?
А разве ты не из общежития? в свою очередь спросила Лайла. Нет. То есть да. Но я оттуда не вылазил. Я болел И тебя не навещали?
Врать становилось трудно. Тем более, что я и не умел. Понимаешь, я не был в общаге.
А-а.
Я перевожусь на заочное. Ордер на комнату взяли не положено теперь. А работы не могу найти.
Лайла смотрела на меня и покачивалась из стороны в сторону. Я её знаю полгода. Мы с одного потока. Познакомились в начале второго курса, во время полевых работ. Иногда, время от времени, мне кажется, что я её люблю, бывает, сижу где-нибудь и её лицо, задумчивый грустный взгляд И эта полуулыбка. Загадочная девушка. И вот, теперь, мне захотелось обнять её, спрятаться от осаждающих меня напастей в тепле её рук я встаю, иду к ней. Она уже не в синем платье, а в белом. Сидит у камина. Смотрит не то на меня, не то куда-то дальше дальше приоткрытой двери. На губах полуулыбка, карие глаза отсветом пламени в камине манят к себе. Ближе, ближе я подхожу и чувствую, как дрожат мои колени Я подхожу, между нами шаг. Стаю на одно колено и, она протягивает мне руку
Я услышал своё имя и чуть не захлебнулся отпитым глотком молока, а как ты теперь? закончила она фразу.
Я, теперь? я беспомощно посмотрел на Лайлу. Понял неожиданно, что сыт и оптимизм дошёл до самого моего желудка, как-нибудь выкручусь, я широко улыбнулся и встал из-за стола,
Я, теперь? я беспомощно посмотрел на Лайлу. Понял неожиданно, что сыт и оптимизм дошёл до самого моего желудка, как-нибудь выкручусь, я широко улыбнулся и встал из-за стола,
Спасибо.
Пошли, я тебе диски прогоняю, на них такие концерты!
Мы слушали музыку. Мы любим одно и то же. Вивальди, Бетховен, Крейслер
Контата Вивальди торжественна до слёз. Мне вдруг пришло на ум, что в ней выражен переизбыток сил жизни. А у Бетховена или Вагнера торжественность совершенно иного свойства, како-то печального, надрывного. Однако, это и не оптимизм. Это выражение жизненного торжества во всех его проявлениях и я вижу Лайлу. Она вновь сидит, но уже в огромном костёле. Не молится. Просто сидит. Она смотрит перед собой, полу улыбается. Играет орган. Чисто гордо звучит голос исполнительницы. Лайла обводит взором всех присутствующих. Её взгляд останавливается на мне. Мы медленно идем навстречу друг другу через весь костел. И уже все поют. Многоголосие разносится под сводами и, вылетая наружу, подхваченное ветром, летит по всей земле. Мы подходим всё ближе и ближе и вот наши руки соединились. Мы идём к выходу. Навстречу нам идёт священник. Он торжественно поднял руку и начал что-то говорить. Я не разбираю слов. Но вот, он благословляет новобрач
Стало тихо. Пластинка кончилась. Лайла смотрит в окно. Мне приходит в голову нелепейшая мысль,
Давай играть?
Как? спрашивает она.
В переписку. Я тебе пишу, а ты мне. Идет?
Она пожала плечами и сказала
Смотря, что писать.
Я начну, давай бумагу и ручку.
«Лайла, Лайла. Мне никогда не казалось, даже во дни начала нашего знакомства, что это имя будет для меня что-либо значить. Я всегда считал Вас ребенком и, нередко меня удивляла Ваша наивность. Однако, теперь лишь, начинаю понимать, что сие являлось не наивностью, а всего-навсего одним из природных качеств чистым, сохранившимся от светлого детства. Я угадываю в Вас человека, который может быть тем, в чём нуждаются другие» Я задумался. Как писать дальше? Это не шутка, а вполне серьёзное объяснение и, скорее, самому себе. Лайла на редкость чувствительный и чистый человек. Она со мной многим делилась. Ведь мы настоящие друзья. А я порой злюсь, что моя дружественность в мыслях иногда переходит положенные рамки. Я не должен её любить, мы только друзья. Любовь мешает отношения путает. Я пишу дальше: « Вернее, в Вас каждый может найти то, что ему столь необходимо. Это редкое вообще качество человеческой природы. Я не умею льстить или делать комплименты, почему и пишу всё это, надеясь, что Вами оное не будет осуждено. Я не берусь кричать о любви или о высших чувствах и, тем не менее, в Вас я вижу близкого и необходимого мне друга. Прошу прощения, если я вторгаюсь, столь бесцеремонно, в вашу спокойную жизнь своими мыслями. И все же, смолчать мне не по си лам. Это не всё, что мне хотелось бы сказать».
Я посмотрел на Лайлу она читает книгу. Я долго смотрю, но, когда она украдкой бросает взгляд в мою сторону, де лаю вид, что занят сочинительством. Возьми, я протянул ей листок, отвечай прямо сейчас, ладно? Она почему-то грустно смотрит на меня. Прямо в глаза смотрит. Даже не по себе делается. Но я не отвожу взгляда. Она начинает писать. Теперь, я беру книгу. Открываю, не глядя. Страница 58. Почти середина. « Никогда в жизни он не встречал женщины, которая бы так влекла к себе. Где бы они ни появились вместе, Сомс неизменно замечал, как все мужчины тянулись к Ирэн: взгляды, движения, голос вы давали их; окруженная таким вниманием, она держалась безукоризненно. Мысль о том, что Ирэн была одной из тех женщин, не часто встречающихся в англо-саксонской расе, которые рождены любить и быть любимыми, для которых без любви нет жизни, разумеется, ни разу не пришла ему в голову» Я оторвал взгляд от книги и перевёл на Лайлу. И понял. Понял она тоже из таких, и мне тоже, до сегодняшнего дня, эта мысль не приходила в голову. Но она ещё очень молода, совсем девочка. Лишь теперь я ощутил, ощутил всем своим существом, что старше её. Хотя, не так уж и намного. Я поздно пошёл учиться. А почему не как они, её ровесники, в семнадцать? Я знаю почему. И сам себя не хочу лишний раз обманывать.
Я делал всё правильно. Так было лучше. Я должен был сначала хоть немного узнать себя, понять, чего хочу, чем должен жить. Да, я, вероятно не просто друг, но и влюблённый в некоторой степени. В груди защемило. Нет, нет. Зачем такие мысли? Я влюблен? О, нет.