Непроизвольно появляется ироническая улыбка на лице. А ведь я помнил те времена, когда говядины и свинины хватало! Вегетарианцы скорее неизбежность, чем выбор.
Тук-тук, тук-тук, трр. Скрипят рельсы. Видимо, на повороте поломка, которую не хотят устранять или не успели. Трамвай наклоняется немного вбок, проходит под мостом и возвращается в прежнее положение. Аллилуйя! Мы живы, хотя сердце в пятках. Старинная усадьба с большим полем, на котором растёт сочно-зелёная трава, проносится мимо меня, забирая с собой узорчатые ограждения, статуи амуров и неработающий фонтан.
Трамвай останавливается, и я вижу металлические ворота на холме. Забираюсь наверх и подхожу к КПП, подозрительно смотря на охранника, который уткнулся в газету, и вот я внутри. По карте в протезе пытаюсь найти отделение. Вокруг столько искрящегося снега, целые горы белых камней, в чьи мощные трещины вцепились пушистые ели. Тающая жижа спускается на дорогу. В добавок ко всему одинокая церквушка, высота которой от силы четыре метра; она стоит посередине, скованная снежным покровом. И даже Иисуса не разглядеть из-за ледяной корки. Я обхожу её, затем красное здание и в конце концов начинается спуск холм позади. На сером доме нужный номер, туда я иду. Из окна на первом этаже выглядывает опасливо полный мужчина в белом больничном халате; он отодвигает серебристые занавески и смотрит, как я захожу в здание. Мне он неприятен, но я выбрасываю опухшую физиономию мужчины из своей головы.
Поднимаюсь по лестнице на третий этаж. Длинный коридор с тремя металлическими дверьми, к одной из которой я подхожу и громко стучусь. Мне открывает молодая женщина в марлевой повязке синего цвета, закрывающей половину лица. Разглядеть можно только зелёные глаза и огненно-рыжие волосы, сплетённые в косу.
Бахилы! Верхнее тряпьё на вешалку, указывает она на кучу одежды.
Женщина запирает на замок дверь и убегает.
К кому? спрашивает старушка у меня.
Заболотная Дарья Николаевна.
Заболотная! кричит в пустоту. Это слово разносится врачами.
Пять минут, отвечает мне невидимый человек из соседнего помещения.
Пару минут подождите, объясняет старушка и показывает на светлую комнату, в которой сидят посетители.
Я сажусь за дальний стол и раскладываю продукты, одежду. Пахнет старостью и больницей. Помещение выкрашено преимущественно в синие тона. Ловлю себя на том, что совсем не нервничаю, только пытаюсь придумать логические цепочки, но каждая из них выглядит странной и в итоге рушится. Может быть, я ошибаюсь и надо просто плыть по течению, как делал до истерики мамы? Чем тщательнее я рассматриваю людей вокруг, тем более неловко мне становится. Негде спрятаться от болезней! Кругом заражённые умы.
Прикатывают толстую женщину, по всей видимости, родителям. Я оцениваю её вес: приблизительно сто килограммов при росте в метр семьдесят. На мгновение забываю, где нахожусь, и пялюсь на обвисшие руки, ноги, как будто живой кусок жира научился проявлять эмоции. Я отворачиваюсь не только, потому что мне противно, но и стыдно, хотя сам определить, за что не могу. Стоит лишь догадываться
Вы принесли сладкого? Я хочу торт или мороженое.
Нет. Доктор сказал, что у тебя диета. Если ты хочешь жить полноценно, то тебе надо на время ограничить себя.
Но папа! Я не могу больше! Здесь зелень одна и сухое мясо.
Тебе тридцать пять, дочка.
Она замолкает и подзывает медработника. Через минуту её увозят. Родители стоят с пакетами в руках и провожают дочку печальными глазами.
А слева от меня разворачивается целая драма, интересней той, что закончилась. Женщина лет тридцати в фиолетовой пижаме внезапно начинает плакать. Я вздрагиваю от неожиданности.
Не уходите! кричит она и падает на колени, обхватывая руками худые ноги отца.
Встань, дорогая. Мы завтра приедем.
Дочка не хочет слушать и продолжает стонать.
«Что происходит?» думаю я. Закрываю глаза и крик отчаяния чуть-чуть отдаляется. Я стою на закате времён и на моих глазах гаснут звёзды, одна за другой меркнут, растворяются в пустоте. Истинная ночь. Тьма. Я почему-то сижу на скамейке, единственный на всём свете фонарь освещает часть безлюдной голой поляны. Последний человек скорбит по предсказуемому концу. А смысл, если всё предопределено? Если так должно произойти, то и грустить не надо, но это чувство не подчиняется законам разума, выходит за сферу его владений. Кто-то отключает свет по всем уголкам Вселенной, превращая объекты в атомы, затем в протоны, нейтроны и электроны. Я вижу всё это! Дальний крик прорывается, а я заглушаю его фантазией. Ничего не вечно и каждая молекула, планета, организм, вид исчезнут, потому что константа в мире это движение, перемены, а такие понятия, как хорошие или плохие, можно уже считать субъективной оценкой. Я вижу, что есть суета, и понимаю, как мы ошибаемся. Как общество больно! Чума двадцать первого века идёт, и спасёт нас только свет. Я протягиваю руку к последней тусклой звезде на небе, которая потухнет, стоит лишь дунуть на неё. Вот оно умиротворение праха Стон утихает, и я открываю глаза, так и не узнав, что стало с последней звездой во Вселенной.
В помещение осталась пара пожилых людей, муж и его больная жена. Они мило беседуют о бытовых вещах. У меня проскакивает улыбка, когда женщина прикасается рукой к мужу и легонько отдёргивает, смеясь. Вот это лечение счастьем!
С тех пор, как мне сказали подождать пять минут, прошло пятнадцать. Я собираюсь идти разбираться, и в этот момент приходит мама. Время замедляется, когда я замечаю её фингал под глазом, опухшее испуганное лицо, непонимающий взгляд, направленный за мою спину. Она постарела за день на пять лет. Руки её двигаются в пространстве плавно и медленно.
Вы ей что-то дали?
Лекарства Мы её лечим. Доктора знают, что делают. Она, действительно, медлительная, но в будущем вы ещё спасибо скажите, защищается девушка, удивлённая моим вопросом.
Я хочу с ней наедине поговорить.
А! Извините. Ухожу.
Я набираю воздух в лёгкие и выдыхаю порциями, повторяю так ещё два раза, наблюдая за мамой.
Привет, решаюсь заговорить.
Зачем ты пришёл?
Как же? Я принёс необходимые вещи.
Оставь и уходи.
Ты хочешь поговорить о том, что тебя волнует? Вот что я сделал такого?!
Ничего. Доволен? Уходи!
Откуда у тебя этот оттенок под глазом?
Вроде упала в туалете. Не помню.
Мы её испачканной в крови нашли, на полу лежала, вставила комментарий проходящая мимо женщина в белом халате. Я её лечащий врач. Когда закончите, позовите меня. Необходимо осведомить вас.
Так и сделаю. Как вас зовут?
Рита Михайловна. Всё Я спешу. Позовёте
Я знаю, что с едой у вас строго, но, думаю, печенье и вода не запрещены. А ещё одежда всякая: носки, кофта тёплая с капюшоном, пара трусов и так далее, обращаюсь уже к маме.
Пока, сухо отвечает она, выхватывает пакет и уходит. Я ожидал примерно такого поворота событий, но всё равно грустно. Доехал чёрт-те куда ради двух минут! Интересно, сколько времени от жизни люди тратят на то, чтобы добираться от одной точки до другой. Весь путь человека от рождения до смерти, наверное, можно представить в виде диаграммы, где треть будет ожиданием и перемещением от места к месту, а половина это сон. Оставшаяся часть учёба, работа, а также развлечения, если повезёт. Забавные факты, которые очевидны, но мы их не замечаем, потому что они на самом деле не так уж и важны на практике и ничего не дают; от них ни плохо, ни хорошо.
У неё переутомление и истерика. Это диагноз. Я считаю, что она должна лечь на четыре месяца, а затем будем оформлять инвалидность, говорит мне Рита, а я киваю ей в ответ. А ещё одна вещь: Дарья Николаевна жаловалась на синяки на животе, утверждала, что это адский конь её укусил.
Я пытался удержать её дома.
Теперь ясно. Ну ничего. И не такое видели и переживали. Я сделаю всё возможное, чтобы ей стало лучше.
Спасибо.
Если Когда её выпишут, не давайте ей смотреть страшные фильмы, передачи какие-нибудь пугающие или читать книги в жанре ужасов, потому что она впечатлительная.
Хорошо. Я вас понял. До свидания.
Увидимся.
Я подхожу к стальной двери подъезда. Идёт снег, который довольно мелкий для конца декабря. Темнеет, ближе к горизонту облака покрылись розовой пеленой. Народная мудрость гласит, что это к похолоданию. Ввожу незамысловатый код, как вдруг меня хватают за плечо. Я дёргаюсь, и ключи падают на землю.