Об этом свидетельствуют полученные многими отцами семейств разрешения помогать в богослужении в каком-либо другом приходе, а также предоставленные им разрешения принимать таинство от какой-либо другой руки1.
Но что было еще серьезнее, так это то, что, настроив против себя так много людей, он сумел создать свою собственную грозную партию, состоящую почти полностью из гугенотов2, а это уже входило в юрисдикцию епископа. Парламент передал дело в суд Пуатье. Грандье получил возможность встретиться лицом к лицу со своими противниками благодаря друзьям, которые у него были в округе. Это доказывает следующий факт.
Среди других свидетелей по этому делу два священника, Жерве Мишен и Луи Були, показали, что они нашли Грандье лежащим на земле с женщинами и девушками в Его Церкви, ворота которой были заперты; что несколько раз, в неурочные часы, как днем, так и ночью, они видели, как женщины и девушки приходили к нему в комнату; что некоторые оставались там с часу дня до полуночи и что их ужин приносили туда их служанки; которые обычно сразу же уходили; что они также видели его в Церкви с широко распахнутыми дверями, и что некоторые женщины, войдя, тотчас же закрыли их.
Такие свидетельства были для Грандье полной гибелью, и потому его друзья перевернули небо и землю. Они прибегли к подкупу и угрозам в адрес священников и добились от них опровержения своих показаний. Рене Грандер, брат обвиняемого, написал опровержение собственноручно, как было впоследствии установлено, и оба священника подписали его. Это доказательство было уничтожено, и интриганы не имел особых проблем в отмене судебного разбирательства, к выгоде Грандье. Суд Пуатье вынес оправдательный приговор по предъявленным ему обвинениям. Торжество лжи было столь явным, что он оскорблял своих врагов и обращался с ними с подчеркнутым презрением, а не так, как если бы он был совсем «не в своем уме», но ему еще предстояло предстать перед трибуналом архиепископа бордоского, к которому он обратился. Его друзья снова встали на его сторону, и он добился второго оправдания и приказа восстановить его во всех его обязанностях (22 ноября, 1631 года). Приговор содержал предупреждение ему «вести себя хорошо и прилично, согласно священным декретам и каноническим уставам».
В то же время архиепископ, видя враждебность противников, решил, что для Грандье будет лучше и безопаснее сменить место жительства, и посоветовал ему уехать из города, где на него смотрели с такой неприязнью.
Грандье не счел нужным последовать совету или подчиниться приказу: некоторые из его сторонников, смотрели на его оправдание, как на триумф, и возвратились в Лудун с лавровой ветвью в руке только для того, чтобы оскорблять своих противников.
Нейтральные люди были шокированы столь нескромным поведением, его враги были разочарованы, и даже друзья винили его. Не останавливаясь ни на мгновение, он принялся за работу, чтобы закрепить свою победу над своими противниками. Он не был удовлетворен тем, что получил полновесную порцию меда. Он решил отомстить, насколько это позволит ему закон; и готов был преследовать в судебном порядке всех, кто предпринял против него шаги, и требовать возмещения различных расходов, в том числе оплату расходов на свою реабилитацию, как того требовал приговор архиепископа Бордо. Напрасно его лучшие друзья употребляли все средства, чтобы отвратить его от столь неблагоразумного замысла: Бог, намеревавшийся отсечь этого гангренозного члена от тела своей Церкви и сделать из него пример, памятный на все века, оставил его на произвол своей собственной слепоты. Тем не менее, во время всех этих событий никто не слышал о магии, и до сих пор никому и в голову не приходило заподозрить его в этом преступлении.
Шесть лет назад в Лудуне был основан монастырь монахинь ордена Святой Урсулы. Эта община, как и всякое новое учреждение, находилась в несколько стесненных обстоятельствах, хотя социальное положение ее членов было хорошим. Большинство из них были дочерями дворян, в то время как остальные принадлежали к лучшим «буржуа» страны. Хорошая репутация нового ордена (а ему еще не исполнилось и пятидесяти лет), и высокий престиж, которым он пользовался в Лудуне, также привлекли к нему большое количество учениц. Таким образом, благодаря этому монахини могли сводить концы с концами и уверенно смотреть в будущее.
Мать-настоятельница, г-жа де Бельфиль, дочь Маркиза де Коза, состояла в родстве с г-ном де Лобардемоном, государственным советником и впоследствии интендантом провинции Турень, Анжу и Мэн. Госпожа де Сазилли была родственницей кардинала де Ришелье. Обе дамы де Барбезье, сестры, принадлежали к дому Ногеров. Мадам де Ла Мот была дочерью Маркиза де ла Мотт Бараса из Анжу. Была еще некая мадам Д'Эскубло, из того же рода, что и архиепископ Бордо. Таким образом, они могли тешить себя мечтами о будущих успехах, когда им случилось потерять своего прежнего настоятеля Мусо, который отвечал за их духовное благополучие.
Теперь нужно было искать преемника. Грандье, никогда не имевший никакого отношения к монастырю, тем не менее предложил себя в качестве кандидата. Это предложение было с презрением отвергнуто, и настоятельница, госпожа де Бельфиль, сильно поссорилась с одним из своих друзей, который уговаривал ее назначить этого священника. Выбор монастыря пал на каноника Миньона, человека значительных заслуг, у которого духовные дары были равны интеллектуальными. Грандье, уже отчаявшийся в собственной неудаче, был еще больше раздосадован назначением Миньона. Контраст во всех отношениях между его характером и характером каноника был слишком велик, чтобы можно было ожидать какого-либо другого результата. Всякий честный человек гордится безупречностью своей профессии и не может благосклонно смотреть на коллегу, который ее позорит, и говорить о нем благосклонно. Итак, викарию нечего было ожидать от каноника, который был очень близок с епископом3, и ему уже было известно мнение Миньона, высказанное во время первого процесса. Эти обстоятельства вряд ли могли заставить Грандье благосклонно взирать на своего удачливого конкурента, и поэтому он решил завалить работой духовника и его исповедующихся.
Из всех функций, которые должен выполнять священник, ни одна не требует такой деликатности обращения, как исповедь4!
Она становится еще более деликатным, когда речь заходит о совести монахинь. Тревога новоиспеченного духовника в такой ситуации была легко понятна Грандье, и он постарался утешить себя за неудачу в получении желанной должности.
Как бы то ни было, в стенах монастыря стали проявляться необычайные симптомы у монахинь, но они были замалчиваемы, насколько это было возможно, и не были известны за пределами стен. Поступить иначе означало бы нанести новому учреждению серьезный удар и погубить его при рождении. Это понимали монахини и их духовник. Поэтому было решено действовать в величайшей тайне и излечить или, по крайней мере, смягчить зло.
Они надеялись, что Бог, тронутый терпением, с которым было вынесено наказание, сам, по Своей милости, пошлет им лекарство.
Это было все, что могло придумать благоразумие, но человеческое благоразумие, всегда бесконечно ограниченное в своих воззрениях; Божественное благоразумие-совсем другое дело. Бог решил, что тайна беззакония больше не должна лежать погребенной. Как церковь, при своем рождении, получила большой кредит через подобные события5, так и в данном случае, это послужило возрождению веры истинно верующих, и так будет снова в будущих временах.
Лудуну было суждено увидеть события такого рода, чтобы просветить тех, чья совесть, хотя и искаженная, сохранила некоторые остатки изначального добра, и чтобы ослепить души, омраченные гордыней, и сердца, полные разврата.
Как обычно бывает, экстраординарные признаки, проявляющиеся в лицах монахинь, принимались за последствия половой болезни. Но вскоре возникли подозрения, что они происходили от сверхъестественных причин.
Таким образом, монахини, наняв аптекарей, а также врачей телесных и духовных священников, были вынуждены обращаться к мирянам, ибо духовник их уже был бессилен помочь. Их было семнадцать человек, и все они оказались либо полностью одержимыми, либо частично под влиянием лукавого.
Все это не могло произойти без того, чтобы по городу не распространились какие-нибудь слухи; смутные подозрения распространились по всему городу. Если бы даже монахини хранили эту тайну, то их скромные средства вскоре были бы истощены чрезвычайными расходами, которые они должны были бы понести, пытаясь скрыть свое горе, и вместе с количеством людей, занятых их исцелением, это должно было сделать дело более или менее публичным. Тот факт, что они были одержимы бесами, изгнал всех из их монастыря, как из дьявольской обители, даже тех, кто были их лучшими друзьями. Другие же смотрели на этих женщин как на сумасшедших.