Не знаю, кого куда (мы тогда плохо знали друг друга и даже считались конкурентами в вопросе поступления), но меня сразу определили на работу в кафе. Оно поместилось в прозрачном легком здании с крышей в виде ракушки голубоватого цвета. Всё было красиво, удобно и современно. Впрочем, мне немедля посоветовали не пялиться по сторонам, а вместе с тамошним электриком Толей поскорее подключить к сети всевозможные светильники в баре, а ещё соковыжималки, миксеры, электрические чайники, кофемолки, печки, духовки и даже не знаю, что!
Воспользовавшись столь ответственным заданием, я попросил принести корзину ананасов и два кг мороженого чтобы испытать соковыжималки и миксеры. Моей просьбе вняли, что-то записали в блокноте и обнадежили: «Ага! Ждите!»
Когда я справился с большей частью работы, так и не испытав оборудования из-за отсутствия ананасов, меня в связи с временным отсутствием каких-то электротехнических штуковин отпустили на перекур.
У Волги, которая в этом месте казалась мелкой и ручной речушкой, было спокойно и красиво. Буквально в десятке шажков от кафе едва заметные колебания воды и лучи солнца, объединившись на песчаном дне, рисовали причудливые узоры. Приятный запах сосновой смолы, любимый мною с детства, склонял к лености. Сидеть бы там всегда и вдыхать полной грудью тот дивный хвойный воздух. Под ногами трещали давно раскрывшиеся сосновые шишки, а юркие мальки стремительно шныряли на мелководье.
Удивительная простота природы здесь превратилась в красоту, которая бесконечно расширялась во все стороны, и приятный запах гниющих водорослей дополнял милую сердцу картину, делавшую меня беспомощным от внезапно раздавившего душу счастья.
То и впрямь был настоящий рай! А, может, просто сказка, сотворенная людьми и местной природой!
Но и сказка возводилась не для нас! Не для курсантов, доставленных сюда на день и для ускоренного наведения марафета, а для приезжей иностранной молодёжи! Нас умело оттесняли от этой красоты то ли неведомые нам обстоятельства, то ли наши собственные планы на военное будущее, то ли полное отсутствие справедливости на Земле. Знаете ли, очень обидно становилось оттого, что в жизни каждому уготовано нечто своё, но совсем не то, что ему хочется!
И тогда, обессиленный этой милой красотой, предназначенной не нам, присел я на песочек, облизанный тишайшей Волгой, разулся, опустил в воду ступни, и так мне тошно сделалось от внезапно пережитого, что не описать! Непосильная тоска прямо-таки придавила. Хоть плачь, хоть криком кричи от всей этой непонятности, безнадёги, бесправия, безысходности и прочувствованного вдруг своего сиротства и ненужности. Рядом текла иная жизнь. И мне тоже хотелось в неё. Но такой исход совершенно исключался. А почему, собственно говоря?
Я уехал из дома недавно, меньше месяца прошло, а обратно тянуло уже до умопомрачения. Особенно, ночью, когда служба оставляла в покое. Так и бросил бы всё здесь, а сам метнулся обратно, домой! Штыки в землю! Бери шинель! Всё к чертям! Судите, как хотите! Надоело! Впереди всё непонятно! Справлюсь ли! Удержусь ли? Устал!
Но что-то подсказывало: «Раскисать нельзя! Надо работать! Когда плотно занят, как-то забываешься. Тогда живёшь, а не стонешь!»
Вот и электрик Толя что-то принёс, машет мне рукой:
Что, друг? Превратился в яблочное повидло? Я тебя понимаю в таком раю только экзотические фрукты и кушать, а не метлой махать! Но производственный план самый важный план! Умойся в Волге, и через минуту вперед! К новым вершинам европейского социализма!
«Шутник! Но он-то сейчас почти дома! Значит, не сирота казанская, как я. И едкие сомнения в правильности выбранного курса его, как видно, едва ли гложут!»
21
Однажды всех нас, абитуриентов (так называли претендентов на зачисление в училище), беспорядочным строем (на другой мы были не способны) отвели в клуб. То было большое краснокирпичное здание в три этажа. В нём самым важным, конечно, был огромный зрительный зал.
Сначала перед нами выступил весьма скромный и немногословный летчик-испытатель герой Советского Союза Георгий Мосолов, которого я давно знал, благодаря его мировым рекордам высоты и скорости. Этим все тогда гордились! Я же авиацией, как и вообще техникой, интересовался с малых лет. А теперь увидел Мосолова таким, каким он был в жизни. Признаться, это произвело сильное впечатление. Ещё бы! Герой! Рекордсмен! Биография! Легенда!
Тяжелая авиационная авария поставила крест на его лётной карьере и военной службе. И все лишь удивлялись, как он вообще остался жив в ситуации, когда на высоте около тридцати километров с самолёта сорвало защитный колпак кабины. Лётчики называют его фонарём. Произошла разгерметизация. Мосолова чем-то улетающим сильно искалечило, однако сильнейшая воля позволила ему спастись.
Тяжелая авиационная авария поставила крест на его лётной карьере и военной службе. И все лишь удивлялись, как он вообще остался жив в ситуации, когда на высоте около тридцати километров с самолёта сорвало защитный колпак кабины. Лётчики называют его фонарём. Произошла разгерметизация. Мосолова чем-то улетающим сильно искалечило, однако сильнейшая воля позволила ему спастись.
Мы тогда проводили аналогию между ним и Алексеем Маресьевым. В те годы герои пользовались огромным уважением народа. Тогда наш народ знал Героям цену! Это потом он качественно изменился сам, а вместе с тем перестал почитать и тех, на кого ему по-прежнему следовало равняться.
Говорил Мосолов негромко. Мы понимали ему тяжело. Помогал микрофон. Можно было издалека заметить, что части черепа на лысой голове у него нет! Ужас! Вместо нее вибрировала, будто мембрана кожа, провисшая в травмированных местах. Смотреть на это было жутковато, даже заставляло отводить глаза для передышки, но сама травма становилась вещественным доказательством того, что мы видим не придуманного, а настоящего героя и, в то же время, обыкновенного смертного человека, как и мы. Но мы-то не герои.
Кто-то сегодня, пожалуй, нас не поймёт, но я сознаюсь впечатление от встречи было сильным. Ведь Герой обращался именно к нам! Он говорил для нас, хотя кем мы для него были? Обычными безликими мальчишками, которые ничем великим себя пока не проявили? Да и проявим ли когда-то, большой вопрос.
Но ещё много дней потом лётчик Мосолов мне вспоминался. Он будто сам вопросы мне задавал: «А как бы поступил ты, с проломленной головой в полуразвалившемся самолёте, истекая кровью? И вообще, как ты считаешь, спасать себя это подвиг или простое стремление выжить? А если прибавить спасение самолёта? Стоило ли его спасать, когда сам буквально обнимаешься со смертью? Присягу ты пока не принимал, это я знаю, но всё-таки спрошу: а что такое воинский долг, ты как его понимаешь? А понимаешь ли, что свой долг ты обязан выполнять до конца, даже едва живой? До последнего шевеления! Разве не так было на фронте? Но я ведь, по большому счёту, и не мог поступить иначе у меня просто не было другого выхода, кроме как стараться выжить! И мне неудобно теперь, когда люди превозносят меня как Героя! Ведь в своем представлении я остался самым обыкновенным лётчиком, который всего-то старался выполнить полётное задание. Такой я и есть. Я лишь старался посадить машину, чтобы на земле можно было разобраться в причинах аварии. Никакого героизма в своих действиях не вижу! Это всего лишь моя работа! Сложная, иногда опасная, но работа, которую кто-то для страны, для вас, для всех нас должен делать! Я готов рассказать вам, мальчишкам, которые скоро везде заменят нас, всю правду того полёта, но она предельно проста, а вы ждёте от меня захватывающей героической истории. Я мог бы ее придумать, но это будет не честно! Вы должны узнавать от старших настоящую жизнь, а не придуманную!»
После того, как начальник политического отдела училища полковник Дыбалин поблагодарил Георгия Мосолова за интересную беседу и вручил ему букет цветов, на сцену поднялся для разрядки училищный духовой оркестр. В занимательной форме его дирижёр и начальник рассказал нам о каждом музыкальном инструменте, сразу же демонстрируя его в действии. Фагот, тромбон, свирель, литавры! Что раньше я мог о них сказать, но после того рассказа хоть немного ориентировался.
Потом нам мастерски исполнили фрагменты наиболее известной и популярной классической музыки. Пожалуй, впервые я почувствовал сильнейшее воздействие оркестра на людей. Менялась музыка, менялось и настроение. То она текла нежно, расслабляя меня, то бурно и восторженно! То напрягала таинственностью, будто жилы вытягивала, то переполняла тревогой и страхом! Потом воодушевляла и поднимала на немедленные подвиги, вселяла уверенность и силу! Здорово! И интересно.
Заодно мы узнали, что училищный оркестр, ставший в скором времени вполне нашим, уже лауреат многочисленных конкурсов и премий, которые я и запомнить не успел. Но некоторая гордость за «наше» училище во мне уже зародилась. Я, как и все, пожалуй, стал понимать, что чужие достижения в какой-то степени уже воспринимаются нами как собственные. И если я поступлю в училище, то стану причастен к ним более, нежели теперь. По всему выходило, что теперь и от меня потребуются какие-то достижения, которые прославят училище. Но что я могу? Пока ничего!