Слава Богу, в 18 Елена Викторовна отчалила в Москву, поступив на психологический. Отношения с матерью более-менее наладились после свадьбы и особенно после рождения Лизы. Но никогда не были теплыми, дочко-материнскими, как до того случая.
Елена Викторовна схватилась за сердце. Оно у нее болело. Болело за мать.
Это был какой-то кромешный Ад. Стало так отчаянно тяжело, даже хуже, чем думать о будущем Лизы. Невыносимо представить только, что она наделала тогда. И главное, почему?
Уже два почему!
Елена Викторовна вдруг рванула к раздвижному шкафу и целых полчаса копалась там, пока не нашла искомое. Чешские бусы. Они не поблекли за эти года, но сделались старыми. Елене Викторовне было больно на них смотреть, и она тяжело вздыхала, решая, как поступить с этим ножом в руках, воткнутым в сердце своей матери.
Она вернулась в комнату, подняла низвергнутые в Ад часы, уже было шесть. Поразмыслив немного, отправилась в душ, провела там чуть ли не час, смывая с себя усталость, отчаяние и собираясь в дальнюю дорогу.
Дом, где жила тетя Света, да, собственно, и ее мама, находился в нескольких часах езды от столицы. Слава Богу, было воскресенье, и можно было доехать достаточно быстро.
Она решила не звонить, не предупреждать о приезде и о разговоре, сто процентов старики находились дома.
Собравшись, захватив бусы, Елена Викторовна тронулась в дорогу. На душе было горько, но спокойно.
Первым делом она зашла к тете Свете и молча показала ей бусы, ожидая порицания. Но тетя Света не сразу узнала пропажу почти тридцатилетней давности. Разглядывала-разглядывала и, наконец, воскликнула: «Нашлись!». И обняла Лену.
Не нашлись, я их тогда украла. И не возвращала все эти года. Врала вам, стала с горечью рассказывать Елена Викторовна.