А что там не так? спросил я.
Фамилия, сказала она. Зачем же вы мою ставите? Не дурите Никогда потом я не предъявлял никому своих документов с такой горячей радостью, почти счастьем, как ей! Она долго рассматривала мое удостоверение и больше фотокарточку, чем фамилию, потом взглянула на меня и засмеялась, а я спросил:
Хотите сахару?
Я достал из кармана шинели два куска рафинада и сдул с них крошки махорки.
Берите, у меня его много, зачем-то соврал я.
Она взяла стыдливо, покраснев, как маков цвет, и в ту же минуту в амбар ввалился Васюков с четырьмя бойцами. Конечно, он пришел не вовремя мало ли что я мог теперь сказать и, может, подарить еще кладовщице! Она стояла, отведя руку назад, пряча сахар и глядя то на вошедших, то призывно на меня, и я, ликуя за эту нашу с нею тайну на двоих, встал перед нею, загородив ее, и не своим голосом распорядился отсчитывать валенки.
Через минуту она вышла на середину амбара. Руки ее были пусты.
Васюкову не хотелось нагружаться, но связывать валенки было нечем, а каждый боец мог унести лишь шесть-семь пар.
Давай забирай остальные, сказал я ему.
А может, кто-нибудь из бойцов вернется за ними? спросил он, но, взглянув на меня, взял валенки.
Пошли, сказал я всем и оглянулся на кладовщицу. А вы разве остаетесь?
Нет Я после пойду, сказала она. Васюков протяжно свистнул и вышел. Я догнал его за углом амбара.
Смотри там за всем, я скоро! сказал я.
Да ладно! свирепо прошептал он. Гляди только, не подхвати чего-нибудь в тряпочку
Я постоял, борясь с желанием идти во взвод, чтобы как-нибудь нечаянно не потерять то хорошее и праздничное чувство, которое поселилось уже в моем сердце, но потом все же повернул назад, к амбару. Внутрь я не пошел. Я заглянул в дверь и сказал:
Я вас провожу, хорошо?
Так я же не одна хожу, песенно, как в первый раз, сказала кладовщица, пряча почему-то руку за спину.
А с кем? спросил я.
С фонарем.
Я не хотел, чтобы она шла с фонарем. Он был третий лишний, как Васюков, и я сказал:
С фонарем нельзя теперь. Село на военном положении
В темноте мы долго запирали амбар, петля запора не налезала на какую-то скобу, и мне надо было нажимать плечом на дверь. Наши руки сталкивались и разлетались, как голуби, и, поскользнувшись, я схватился за концы ее шали. Мы оказались лицом к лицу, и я смутно увидел ее глаза испуганные, недоуменные и любопытные. В глаз и поцеловал я ее. Она отшатнулась и прикрыла этот глаз ладонью.
Я нечаянно. Ей-богу! искренне сказал я. Вам очень больно?
Да не-ет, протянула она шепотом. Сейчас пройдет.
Подождите Дайте я сам, едва ли понимая смысл своих слов, сказал я.
Что? спросила она, отняв ладонь от глаза. Тогда я обнял ее и поцеловал в раскрытые, ползущие в сторону девичьи губы. Они были прохладные, упруго-безответные, и я ощутил на своих губах клейкую пудру сахара.
Странное, волнующее и какое-то обрадованно-преданное и поощряющее чувство испытывал я в тот момент от этого сахарного вкуса ее губ. Я недоумевал, когда же она успела попробовать сахар, и было радостно, что сахар этот был моим подарком, и мне хотелось сказать ей спасибо за то, что она попробовала его украдкой Я думал об этом, насильно целуя ее и чувствуя слабеющую силу ее рук, упершихся мне в грудь. О том, что она заплакала, я догадался по вздрагивающим плечам, лицо ее было в моей власти, но я его не видел, и испугался, и стал умолять простить меня и гладить ее голову обеими руками.
Я хороший! убежденно, почти зло сказал я. У меня никогда никого не было Вот увидишь потом сама!
Что и как могла она увидеть потом, я до сих пор не знаю и сам, но я говорил правду, и, видно, она ее услышала, потому что перестала плакать.
Я больше не прикоснусь к тебе пальцем! верующе сказал я. Она подняла ко мне лицо, держа сцепленные руки на груди, и с укором сказала:
Хоть бы узнали сначала, как меня зовут!
Машей, сказал я.
Мари-инкой, протяжно произнесла она, а я качнулся к ней и закрыл ее рот своими губами. Я чувствовал, что вот-вот упаду, и вдруг блаженно обессилел; я куда-то падал, летел, и мне не хватало воздуха. Я разнял свои руки и прислонился к стене амбара, а Маринка кинулась прочь.
Подожди! крикнул я. Подожди минуточку!
Она вернулась, издали тронула пальцем пуговицу на моей шинели и сказала:
Ну, что это вы? А шапка где?
Она нашла ее под ногами и протянула мне.
Мари-и-инка, произнес я как начальное слово песни и стал целовать ее напряженную, трепетную, прячущую лицо мне под мышку.
Не надо Пожалуйста! Ну разве так можно!..
Скажи: «Ты, Сергей», просил я.
Нет, отбивалась она. Не буду
Почему?
Я боюсь
Чего?
Не знаю
Ты мне не веришь?
Не знаю Я боюсь И, пожалуйста, не нужно больше целоваться!
Хорошо! отрешенно и мужественно сказал я. Больше я к тебе пальцем не прикоснусь!
До ее дома мы дошли молча. Она поспешно и опасливо скрылась за калиткой палисадника и, невидимая в черных кустах, песенно сказала:
До свидания!
Я приду завтра! шепотом крикнул я.
Нет-нет. Не надо!
Днем приду, а потом еще вечером Хорошо?
Я не знаю
Через пять минут я был в окопе.
В девять утра на наш пупок прибыл Калач в сопровождении своего начальника штаба и нашего командира роты.
Младший лейтена-а-ант! не останавливаясь, идя с подсигом, как все маленькие, закричал Калач еще издали, и я враз догадался, что сейчас будет ему доложили о валенках. Может, еще ночью кто-то стукнул, черт бы его взял! Я побежал к нему, остановился метров за пять и так врезал каблуками, что он аж вздрогнул.
Командир второго взвода третьей роты четыреста восемнадцатого стрелкового батальона младший лейтенант Воронов по вашему приказанию явился!
У меня получилось это хорошо, и, наверно, я правильно смотрел в глаза майору, потому что он скосил немножко голову, как это делают, когда разглядывают что-нибудь интересное, потом обернулся к командиру роты:
Видал орла?
Капитан Мишенин пощурился на меня и вдруг подмигнул. Ему не нужно было это делать я ведь тогда весь был захвачен широкой и бездонной радостью, поэтому не выдержал и засмеялся.
Что-о? рассвирепел Калач. Тебе весело? Мародерствуешь, а потом зубы скалишь? В штрафной захотел?
Никак нет, товарищ майор! доложил я.
Куда девал государственное имущество? спросил он. Я не совсем понял, и тогда Мишенин негромко сказал:
Это кооперативное, товарищ майор.
Все равно! отрезал Калач. Где валенки, я спрашиваю?
У бойцов на ногах, ответил я.
На ногах? опешил майор. Сейчас же возвратить! Немедленно! Самому!
Есть возвратить самому! повторил я и обернулся к окопу: Разуть валенки-и!
Я любил в эту минуту Калача. Любил за все за его рост, за то, что он майор, за его ругань, за то, что он приказал мне самому отнести валенки в амбар Они все, кроме двух пар, были изрядно испачканы землей и растоптаны, и бойцы начали чистить их, а Васюков, когда удалилось начальство, спросил меня:
Может, вдвоем будем таскать?
А ты не слыхал, что сказал майор? ответил я. Мне одному приказано.
Да откуда он узнает!
От стукача, который доложил ему!
Это верно, вздохнул он.
Я захватил под мышки шесть пар валенок и побежал к амбару, и за дорогу раза три складывал валенки на землю, и поправлял на себе то шапку, то ремень и портупею. Сердце у меня давало, наверно, ударов полтораста в минуту, и когда я увидел запертые двери амбара, то даже обрадовался я боялся увидеть Маринку днем, боялся показаться сам ей.
Я долго сидел на крыльце амбара курил и глядел в поле, и когда от махры позеленело в глазах, неожиданно решил идти за Маринкой.
В селе оказалось много изб с палисадниками, и я выбрал тот, где кусты были погуще, и, ссыпав валенки во дворе, постучал в двери сеней. Я на всю жизнь запомнил дверь эту побеленную зачем-то известью, с засаленной веревочкой вместо ручки. Большими печатными буквами-раскоряками пониже веревочки объявлялось:
«МАРИНКА
ДУРА»
Открыл мне пацаненок лет семи, это был Колька, Маринкин братишка, как узнал я потом.
Марина Воронова туживет? спросил я его.
Она сичас не живет, т сказал Колька, она за водой пошла.
Я сошел с крыльца и увидел Маринку, входившую с ведрами в калитку. Заметив меня, она даже подалась назад и покраснела так, что мне стало ее жалко.
Вот принес валенки, сказал я вместо «здравствуй».
Не налезли? виновато спросила Маринка. Ближнее ко мне ведро раскачивалось на коромысле, и вода плескалась на мои сапоги.
Налезли, сказал я, но приказано вернуть. Все. Ясно?
Ага, сказала Маринка. Сейчас выйду. Подождите