Баба, прошептали мы, Позаправдашняя
Из бесчисленных перин, одеял и подушек Позаправдашняя баба выглядывала на свет божий широко раскинутыми ногами да уложенными на колени грудями, которые, напоминая длинные, похожие на дирижабли полости, влекли к себе Y отца идущего на свет царственного ребенка, Его именем, строго по алфавиту, по заведенной еще с А (основатель династии) традиции именовалась и наша страна, чтившая Правителя своего как саму себя, что до простых жителей, пришедших к стене Дворца, куда выходила распахнутыми лишь в эти часы окнами порфироносная спальня, то мы, явившиеся, чтобы свидетельствовать, также не могли оторвать от груди роженицы взгляда, будто бы Позаправдашняя баба действительно была нашей молочной матерью, как говорил Основной закон, принятый Дурой сборищем наших Избранников, названных так А совершенно случайно глядя на первый их состав, он с улыбкой произнес: «Эх, дура, ты моя, дура», возможно, всего лишь вспоминая как раз таки Бабу, которую несколькими минутами раньше покинул, но слово не воробей даже в устах А, и сборище получило раз и навсегда название, в ближайший час приняв без какого-либо обсуждения предложенный Правителем Закон, в котором в частности сказано было, что «грудь Позаправдашней бабы священна, она вскормила нас всех и умаление ее красоты и величия есть преступление государственное, караемое вечным изгнанием или смертью, если преступник не пожелает уйти, а остаться», зная это, мы, пожираемые смутным желанием, в котором смешалось сыновнее и мужское, почтительное и кобелиное, молчали, боясь проронить хоть слово, отчего слышна была только роженица, кричавшая без стеснения откуда-то из глубины постели простое «А-а-а-а», наполненное, согласно тому же Закону, «глубоким, предвечным смыслом», так что наши военные, названные все тем же А «Просто дети» (Он подивился их способности выполнять Его приказы, не обсуждая и ни капельки не думая), с незапамятных времен утвердили сей крик в качестве боевого, уподобляясь Позаправдашней бабе, они заслужили славу непобедимых, вот и теперь, отражая на южной границе набег тамошних чернобородых варваров, Просто дети кричали священное «А-а-а-а», сливаясь в торжествующем крике с царственной родительницей, которая голосила что есть силы не от боли, но от радости, ибо «крик Позаправдашней бабы есть выражение счастья, которое охватывает ее при исполнении священной миссии, и всякий осуждающий или реагирующий неподобающе (в том числе закрывающий уши) является преступником государственным и подлежит наказанию усекновением той части тела, которой было обозначено неподобающее», посему лица наши, если и позволяли себе улыбку, то легкую, руки лежали по швам, а рот был закрыт до зубовного скрежета, дабы слова, грозившие вырваться, не имели такой возможности, столь же плотно сжимались и ягодицы, ибо нечаянно вырвавшийся из них звук, сопровождаемый еще и характерным запахом («двойное оскорбление величия»), грозил автору не только усекновением, но затыканием допустившего «богохульство» отверстия, что приводило к смерти относительно скорой и абсолютно мучительной, после которой преступника не оставляли в покое: он подвергался забвению имени, именуясь с тех пор везде и всегда «Неизвестный Презренный Попёрдыш» (НПП), посему крик Позаправдашней бабы раздавался в полной человеческой тишине, у него не было иных спутников, кроме ветра, крик Просто детей на южной границе нарушением закона не был (они единственные могли кричать когда и что угодно), незначительно нарушали тишину несвязные бормотания Отца ребенка, тупо уставившегося на колени/груди роженицы, Он непрерывно шептал что-то себе под нос, и мы из поколения в поколение гадали, что же говорят наши Правители в таких случаях всякий раз разное или одно и то же, прописанные в только Им известном законе слова, которые нам не положено знать в силу их сакральности, гадали и не находили ответа, среди ходячих версий преобладали две: одна из них, сводясь к банальному «господи, помоги», нашла многочисленных сторонников (их было, по правде сказать, большинство), возможно, потому, что она была максимально безопасна не позволяла запутаться в грозящих жизни и здоровью умствованиях, другая и вовсе не предполагала слов в последовательных, но весьма неотчетливых звуках, и суть ее была в том, что муж роженицы не иначе как предвещает ей радость материнства, изображая в меру сил и способностей младенческие «аки» и «буки», которые, впрочем, она едва ли слышала столь велика была разница в громкости произносимого, но что видела и что слышала в эти часы сама Позаправдашняя баба, оставалось совсем уж тайной, ибо головы ее видно не было, создавалось впечатление, что кричала кровать всем нагруженным на нее барахлом сразу, напоминая огромный усилитель, она заметно резонировала на крайних нотах, отчего иные (их давно с нами нет) предположили, что крик не что иное как запись, сделанная при первых родах, чтобы встречать каждого следующего царственного отрока одинаково, без единого различия в партитуре предположили, чтобы исчезнуть без вести (по слухам, таких растворяли в кислоте), навеки став «Растворившимися», ибо «Позаправдашняя баба все и всегда делает сама, думать обратное тягчайшее преступление, наказываемое полным и безвозвратным исчезновением даже просто помысливших такое».
К исходу третьего часа (за все это время роженица не умолкла ни на минуту) Позаправдашняя баба без чьей-либо помощи и точно по известному с прежних родов расписанию, предчувствуя их финал, сменила позу (так и не показав при перевороте лица), встав на четвереньки, задом к нам, она возобновила крик, который мы теперь слышали еще и в полной темноте, ибо обязаны были закрыть глаза в тот самый миг, как зад рожающей оказывался ровно перед нами, ослушников (их называли «Увидевшие»), слепили раскаленными иглами, не оставляя вариантов увидеть в этой жизни что-либо еще, дальнейшее зависело от слепца, и, если вдруг он не желал молчать, то ножницы избавляли его от языка, а топор от кистей и даже стоп, чтобы ни один из Увидевших не смог никоим образом описать другому то, что ему открылось, поэтому, как выглядит зад и тем паче место, откуда выходят порфироносные дети, мы не знаем, а те, кто знал, сказать не могут, остается догадываться и предполагать, опираясь на ощущения смутные, едва ли достоверные, ибо зад Позаправдашней бабы в начале четвертого часа, как показалось, занял пространство гораздо больше кровати, на которой до этого покоился, утверждение это опиралось на тепло, можно сказать, жар, который хлынул в нашу сторону, едва мы закрыли глаза, как будто его источник раскаленная до бела печка, он в равной степени шел по всей ширине дворцовой залы и был настолько мощным, что к началу пятого часа вызвал в стране (от западной до восточной границы) таяние снегов, приведшее вскоре к раннему в том году половодью, другим побочным следствием разворота Позаправдашней бабы к народу стало также раннее (минус месяц от обычного) возвращение перелетных птиц (они появились как-то вдруг и все разом, будто и не улетали вовсе), с того момента крик ее не был одинок оранжированный многочисленными голосами пернатых, он приобрел особенное величие, наполнившее нас гордостью за то, что мы являемся свидетелями события, движущего реки и тварей небесных, даром что видеть нам его не дано, лишь ощущать тепло, исходящее от священного лона, и многие (ох, многие) в тот момент забылись и, пукая от переполнявшего их счастья, пополняли ряды неизвестных и презренных, и только испорченный воздух (кое-где и несколько дней спустя) напоминал о былом величии, вдруг заполнившем душу простого смертного так, что он не смог совладать с ним и поделился с другими, поделился неосторожно, поделился в последний раз.
Меж тем Позаправдашняя баба на седьмом часу наконец приступила к финалу действа, ее методичные, сопровождаемые громкими (в полтора-два раза громче обычных) криками потуги воздушными волнами передавались нам, сбивая отдельных неопытных зрителей с ног, бывалые, сплетаясь под локти в многотысячную цепь, держались из последних сил, но и здесь случались (пусть кратковременные) завалы потуги роженицы давали эффект взрыва бомбы, оглушая и калеча, вслепую мы восстанавливали единство, моля про себя, чтобы всё поскорей и благополучно закончилось, но только в начале восьмого часа Позаправдашняя баба отблагодарила нашу верность издав, как оказалось, последний, оглушивший многих до контузии крик, она, напрягшись, что есть силы выбросила из себя в нас младенца, который, пробив, словно был каленым ядром, тринадцать рядов (да упокоятся души праведников с ангелами), был пойман, как мяч, на четырнадцатом, роженица умолкла и тяжело повалилась на бок, исчезнув на какое-то время в перинах, одеялах и подушках, умолк и Y, умолк, чтобы по кровавому следу найти новорожденного и, выхватив младенца из рук оторопевшего счастливца («Четырнадцатый» с того дня покинул наши ряды и на время стал вхож в круг ближний), вернулся к ложу, на котором покоилась жена/мать, незаметная глазу, она какое-то время ничем не напоминала о себе, пока из-под одной из верхних подушек не показалась одна из грудей, на появление которой отозвался новорожденный, до этого не издавший ни звука, Его то ли «гу», то ли «му» вызвало у нас невероятный восторг, теперь уже кричали мы, а Позаправдашняя баба молчала, замолчал и младенец, приложенный к груди, Он получил первую пищу, которую следом по заведенному обычаю получили и мы вторая грудь, показавшись из постельного завала, за час с четвертью оросила страну священным млеком, наполнив молочные реки и выстелив масляные берега, после чего двери и окна спальни закрылись, а мы год без малого жили как сыры, жили у бога за пазухой, все это время Z, названного так по элементарной очередности, не отнимали от груди Позаправдашней бабы, она кормила Его днем и ночью, позволяя себе лишь на мгновение прерваться: меняя груди каждый час, она тут же, в постели, вместе с младенцем на пару ела, пила и справляла нужду, большую и малую, тогда непосвященным стало ясно, зачем столько всего заблаговременно навалено в парадной зале и на брачном ложе, простыни, одеяла, подушки, матрасы выкидывали и сжигали по мере порчи, стараясь делать это маленькими партиями, так как большие костры находили не без основания опасными для жизни подданных, ведь, по слухам, часть простынь и одеял Позаправдашней бабы Просто дети (по предложению «Верховного Просто ребенка», то есть счастливого папеньки, знавшего не понаслышке, о чем речь) не без успеха использовали в тот год, прорвав удушливыми газами без малого целый фронт не имея средств защиты (обычные оказались бесполезны), враг панически бежал, посмевшие вдохнуть единую каплю дыма превращались в непрерывную рвоту и погибали в страшных мучениях: «погиб от Бабы» значилось в донесениях противника, «от Духа Свята» поправляли мы.