По завершении прогулки следовал ужин, сопровождаемый вечерней порцией музыки и новостей, он часто протекал в присутствии приглашенных по случаю важных и не очень персон, к отбору которых Поджопник подходил с присущей ему строгостью Его Высочество не должен был общаться с кем попало, одному наставнику известные критерии были столь жесткими, что даже большая часть состава Дуры ни разу не удостаивалась чести выбрать государю компанию, между тем, многие из «черного списка» Поджопника были вхожи к Его Величеству, но вот к Наследнику попасть, как ни старались, не могли, теряясь в догадках, чем они Ему так не угодили, впрочем, осознавая, что Он здесь ни при чем и Его лишь извещают о том, кто будет присутствовать, и если с женской половиной участников ужина все было понятно (красивые и только, и не чаще двух раз, дабы не волновали ненужными мыслями неокрепшее детское сознание), то вот с мужской ясности не было даже приблизительной, так как за одним столом в один вечер могли оказаться как на дух друг друга не переносившие люди, так и близкие друзья, Избранники Дуры и простые смертные, например, особо отличившиеся убийством себе подобных Просто дети, не выходящие за рамки школьных уставов учителя, инженеры типовых проектов, юристы, знавшие наизусть Основной закон, в число приглашенных однажды даже попал отмытый и постриженный по особому случаю плотник из провинциального города, название которого помнили только жившие там да Всевидящий поджопник, представленный Z плотник упал по привычке ему в ноги, а когда его не без труда подняли и усадили за стол, он умудрился за весь без малого трехчасовой ужин не съесть ни кусочка и не выпить ни глотка, поговаривали, что поставленный перед ним прибор был настолько чист, что он не посмел к нему прикоснуться, опасаясь, что его не смытую до конца провинциальную грязь потом не смогут убрать с этой кристальной чистоты и он будет тому единственный и неоспоримый виновник, сидевший по правую руку от него тогдашний руководитель Дуры Володя (получивший должность в том числе и благодаря тому, что предложил совсем отменить письменный закон, всегда и везде просто ссылаясь на устную волю действующего государя) позже, смеясь, предположил, что сей субъект, видимо, и еду на тарелке принял за часть ее, полагая, что прочие (в тот вечер избранники Дуры преобладали в составе гостей) могут поглощать ее в силу особого устройства своих ртов, и предположение его более чем вероятно, ибо большинство из нас видело и его, и прочих, подобных ему, существами иного порядка, питавшимися кровью и потом простых людей, нашим ужасом и болью, нашими болезнями и смертью, высасывающими из нас последние соки, и мог ли плотник, один из нас, есть и пить то же, что они, и из того же, мог ли он уподобиться их всегдашнему каннибальству, нет, не мог, он лишь с ужасом взирал на разрушение легенды: Z пил и ел то же, что они, Он такой же, немного иной, но в сущности тот же, и этого открытия плотник так и не смог перенести выйдя из дворца раньше прочих, он схватил первый же попавшийся булыжник и бросился с ним с моста в реку, и не отпустил его, пока не захлебнулся, но прежде, стоя на парапете, он успел крикнуть так, что было слышно на всю страну, крикнуть, ужасно скривившись от какой-то чудовищной внутренней боли: «Он такой же, как они, мужики! Он такой же!»
С того дня Поджопник прекратил приглашать к столу наследника людей, не имевших хоть какого-то образования, оказалось, что их сознание в этом смысле чистое, как доска, попав в ситуацию, слишком для них стрессовую, видит все, как есть на самом деле, и потому может наговорить и чего более этого предсмертного крика, разрушающего иллюзии крика, стоит признать, не оказавшего серьезного влияния на ход вещей, крика, лишь слегка поцарапавшего фасад государства да заложившего мелкие язвочки в сердца отдельных, очутившихся ближе всего к тому мосту людей, не только слышавших, но и видевших гримасу истории на лице несчастного, оказавшегося по прихоти Поджопника не там и не в то время, что до Z, то Он, хотя, как и все прочие, услышал крик, не мог придать ему должного значения, слов за дальностью моста да неразборчивостью речи подданного Он до конца не понял, эмоция (ярко выраженное отчаянье) в те годы была Ему еще не знакома, она не породила в Нем ни толики сопереживания, возможному сочувствию не на чем было обосноваться, и Z, оторвавшись от мороженого на несколько мгновений, вернулся к вазочке снова, а уловивший фразу целиком и полностью (правда, лишь в рациональной, а в не эмоциональной ее части) Володя поспешил заболтать даже незначительные отголоски случившегося, рассказав присутствующим быль о том, как некогда один из многочисленных служащих Дуры, потеряв проект закона (дело, разумеется, было до вступления Володи в должность и еще до рождения Z), сунул в папку первую попавшуюся бумагу и ее по привычке, не глядя (на бумаге случайно оказался штамп Дворца), приняли в качестве закона, там значилось всего лишь «прибивайте гвоздями» и было указанием одного избранника Дуры бригадиру ремонтников, трудившихся в его загородном доме, но принятый без всяких оговорок закон повлек за собой разорение части производителей шурупов и саморезов, ибо часть руководства (особенно в провинции) поняла закон максимально широко и применила повсеместно без каких-либо оговорок, потребовалось личное вмешательство Володи, чтобы закон был исправлен («прибивайте гвоздями, когда это нужно, а когда не нужно не прибивайте») и ситуация в строительной отрасли, по сути, вернулась на круги своя, говорят, выслушавший эту историю Z поначалу смеялся, как и все присутствующие, и только в самом конце ужина, встав и направившись во внутренние покои, Он вдруг остановился, обернулся и уточнил у Володи: «а почему вы исправили закон, а не отменили его, раз он оказался ошибочным», высказанная ребенком (пусть и царственным) претензия произвела впечатление на склонившихся в почтительном поклоне гостей, глаз Поджопника засиял от удовольствия, а кисть, направлявшая наследника к выходу, развернулась вслед за ним к столу и раскрылась в сторону Володи, мол, что скажете, и тот, не мешкая (не даром ел хлеб свой), объяснил: «ОднаждыпринятоенабумагесоштампомДворцанельзяотменитьтолькоисправитьправильнеесказатьдополнитьиноеестьумалениедостоинствавысшейвластипокушениенаеенепорочнуюкомпетентностьвлюбыхвопросахчтомогутбытьзаданыумомчеловеческим».
С того дня Поджопник прекратил приглашать к столу наследника людей, не имевших хоть какого-то образования, оказалось, что их сознание в этом смысле чистое, как доска, попав в ситуацию, слишком для них стрессовую, видит все, как есть на самом деле, и потому может наговорить и чего более этого предсмертного крика, разрушающего иллюзии крика, стоит признать, не оказавшего серьезного влияния на ход вещей, крика, лишь слегка поцарапавшего фасад государства да заложившего мелкие язвочки в сердца отдельных, очутившихся ближе всего к тому мосту людей, не только слышавших, но и видевших гримасу истории на лице несчастного, оказавшегося по прихоти Поджопника не там и не в то время, что до Z, то Он, хотя, как и все прочие, услышал крик, не мог придать ему должного значения, слов за дальностью моста да неразборчивостью речи подданного Он до конца не понял, эмоция (ярко выраженное отчаянье) в те годы была Ему еще не знакома, она не породила в Нем ни толики сопереживания, возможному сочувствию не на чем было обосноваться, и Z, оторвавшись от мороженого на несколько мгновений, вернулся к вазочке снова, а уловивший фразу целиком и полностью (правда, лишь в рациональной, а в не эмоциональной ее части) Володя поспешил заболтать даже незначительные отголоски случившегося, рассказав присутствующим быль о том, как некогда один из многочисленных служащих Дуры, потеряв проект закона (дело, разумеется, было до вступления Володи в должность и еще до рождения Z), сунул в папку первую попавшуюся бумагу и ее по привычке, не глядя (на бумаге случайно оказался штамп Дворца), приняли в качестве закона, там значилось всего лишь «прибивайте гвоздями» и было указанием одного избранника Дуры бригадиру ремонтников, трудившихся в его загородном доме, но принятый без всяких оговорок закон повлек за собой разорение части производителей шурупов и саморезов, ибо часть руководства (особенно в провинции) поняла закон максимально широко и применила повсеместно без каких-либо оговорок, потребовалось личное вмешательство Володи, чтобы закон был исправлен («прибивайте гвоздями, когда это нужно, а когда не нужно не прибивайте») и ситуация в строительной отрасли, по сути, вернулась на круги своя, говорят, выслушавший эту историю Z поначалу смеялся, как и все присутствующие, и только в самом конце ужина, встав и направившись во внутренние покои, Он вдруг остановился, обернулся и уточнил у Володи: «а почему вы исправили закон, а не отменили его, раз он оказался ошибочным», высказанная ребенком (пусть и царственным) претензия произвела впечатление на склонившихся в почтительном поклоне гостей, глаз Поджопника засиял от удовольствия, а кисть, направлявшая наследника к выходу, развернулась вслед за ним к столу и раскрылась в сторону Володи, мол, что скажете, и тот, не мешкая (не даром ел хлеб свой), объяснил: «ОднаждыпринятоенабумагесоштампомДворцанельзяотменитьтолькоисправитьправильнеесказатьдополнитьиноеестьумалениедостоинствавысшейвластипокушениенаеенепорочнуюкомпетентностьвлюбыхвопросахчтомогутбытьзаданыумомчеловеческим».
В наступившей вслед за этими словами тишине (возможно, Вопрошающий ничего не понял Володя выпалил кусок Основного закона именно так: единым, лишенным знаков препинания и отдельных понятий словом), видимо, удовлетворенный ответом Поджопник повернул Z к выходу и увел Его «готовиться ко сну» так в учебном плане обозначался урок правоведения, которое неизменно, завершая день вне зависимости от наступления реального сна (начало урока и засыпание Z порой разделяли всего несколько минут), читалось в строго установленных по дням недели и даже сезонам года объемах, не превышая, впрочем, стандартного академического часа, сокращаясь накануне выходных и каникулярных дней до получаса астрономического, что признавалось необходимым для полноценного развития минимумом, ниже которого Поджопник (этот урок вел только он) никогда не опускался, что до часто наступавшего задолго до окончания урока сна, то он не считался чем-то предосудительным, ибо закон (если это закон) с той же силой, как и в период бодрствования, действует и во сне (здесь надо уточнить, что в обычных школах правоведение было частью тихого часа и преподавалось исключительно с помощью соответствующе настроенных громкоговорителей), и потому нет дела до того, спит ученик или нет, урок считался состоявшимся по истечении указанного времени (в обычных школах практиковалось еще и многогласие: закон читался в разных своих частях и одновременно несколькими устройствами, вследствие чего разобрать что-либо совсем не представлялось возможным), которому Поджопник строго следовал, используя часы-пятиминутки, он говорил медленно, растягивая слова, порой повторяя отдельные положения несколько раз, отчего текст зачитываемых им законов нередко напоминал причудливую колыбельную для Избранного, который редко, весьма редко выслушивал ее от начала до конца, еще реже он задавал вопросы, на которые Поджопник с готовностью отвечал (вопросы и ответы входили в общее время урока, не увеличивая его ни на секунду), отвечал без паузы, будто заранее зная, в каком месте урока и в связи с чем они возникнут, немногочисленные случаи полного бодрствования подопечного трактовались учителем скорее отрицательно, чем положительно, так как возникшая на почве правоведения бессонница могла быть внешним признаком внутренней болезни, тогда как сон как следствие такого рода колыбельной был реакцией организма здорового, не склонного к излишнему умствованию, тем более в той сфере, в которой со временем Он будет обладать властью нераздельной, властью, сводящейся, по сути, к нему самому, потому лишние знания здесь могли помешать умению действовать по собственному усмотрению, забыв о всяком законе, а еще лучше с самого начала вовсе не думая о нем.