Несмотря на это происшествие и неприятные ощущения, которые иногда возникали в узкой бухточке, я очень любил ездить на море. Сидеть на полотенце рядом с Ингве и глядеть вдаль, туда, где голубая морская гладь сливается с горизонтом, по которому медленно, как часовая стрелка, движутся большие корабли, или на Торунгенские маяки две ярко-белые башни на фоне лазурного неба: что может быть на свете лучше? Пить лимонад, привезенный в бело-красной клетчатой холодильной сумке, есть печенье, иногда наблюдая за папой, как он выходит на край скалы, загорелый и мускулистый, чтобы в следующую секунду головой вниз прыгнуть с двухметровой высоты в море. Смотреть, как он, вынырнув в облаке поднятых им пузырей и разлетающихся фонтаном брызг, откидывает назад волосы, видеть редкое в его глазах выражение радости, когда он, вздымаясь и опускаясь на волнах, возвращается к берегу неторопливыми мощными гребками. Или сходить к великанским котлам глубоким впадинам в скале; один из них, глубиной в человеческий рост, с отчетливым спиральным рисунком на каменных стенах, до краев был наполнен соленой морской водой, под которой на дне большими пучками тянулись вверх водоросли, другой был помельче, но такой же красивый. Или подняться наверх, к мелким, соленым-пресоленым лужам, заполнявшим каждую впадину в скалах. Вода попадала туда только во время шторма, их поверхность так и кишела мелкими, снующими туда и сюда насекомыми, а дно устилали пожелтелые, чахлые водоросли.
* * *В один из таких дней папа решил научить меня плавать. Он позвал меня с собой и повел к воде. Там под полуметровым слоем воды торчал большой гладкий камень, покрытый водорослями, мне было сказано встать на него. Папа же отплыл к подводной каменной гряде метров на пять дальше. Он повернулся ко мне.
Плыви сюда, ко мне, сказал он.
Но там же глубоко! сказал я.
Так оно и было, я едва мог разглядеть дно в промежутке между обоими камнями, глубина там была метра три.
Я же здесь, Карл Уве. Неужели ты думаешь, я тебя не спасу, если ты начнешь тонуть? Давай, плыви! Это совсем не страшно. Я же знаю ты можешь. Прыгай в воду, греби руками, и ты поплывешь. Попробуй! Ты можешь плавать.
Я присел, погрузившись в воду.
Снизу виднелось зеленоватое дно. Неужели я могу переплыть к папе?
Сердце в груди заколотилось так, как бывает только от страха.
Не могу! крикнул я.
Как это не могу! Можешь! крикнул в ответ папа. Тут ничего трудного! Просто оттолкнись и плыви. Несколько взмахов и ты здесь!
Я не могу! сказал я.
Он посмотрел на меня. Затем со вздохом поплыл ко мне сам.
Ладно, сказал он. Я поплыву рядом. Могу даже поддерживать тебя снизу. Тогда ты уж точно не утонешь.
Но я не мог. Как он не понимает?
Я заплакал.
Не могу, сказал я.
Морская пучина была у меня в голове и в груди. И в ногах, и в руках, вплоть до кончиков пальцев. Разве можно о ней забыть?
Тут папа перестал улыбаться. С сердитым лицом он вышел на берег, подошел к нашим вещам и вернулся со спасательным жилетом.
Ладно, надень его, сказал он, бросая мне жилет. В нем ты не утонешь, даже если захочешь.
Я надел жилет, уже зная, что это ничего не изменит.
Он снова поплыл к своему камню. Обернулся ко мне.
Ну, давай! сказал он. Плыви ко мне!
Я присел на корточки. Вода покрыла мои плавки. Я вытянул под водой руки.
Вот так, сказал папа. Давай!
Оставалось только оттолкнуться, сделать несколько гребков, и я переплыву к папе.
Но я не мог. Ни за что на свете я не смогу переплыть через такую глубину.
Из глаз покатились слезы.
Ну, давай же, парень! звал меня отец. До вечера тебя ждать, что ли?
Я НЕ МОГУ! только и крикнул я в ответ. СЛЫШИШЬ? НЕ МОГУ.
У него вдруг сделалось каменное лицо, в глазах была злость.
Ты что же, издеваешься? сказал он.
Нет, всхлипнул я. Руки у меня затряслись.
Он подплыл ко мне и больно схватил за локоть.
А ну, поплыли! велел он.
И потянул меня за собой. Я рвался от него к берегу.
Не буду, сказал я.
Он отпустил локоть и шумно вздохнул.
Ну ладно, сказал он. Все с тобой понятно.
Он вышел из воды и побрел к нашим вещам, взял обеими руками полотенце и крепко вытер лицо. Я снял спасательный жилет, поплелся за ним. Но остановился в нескольких метрах. Он поднял одну руку и вытер под мышкой, затем другую. Нагнулся и вытер бедра. Бросил полотенце, взял рубашку и стал застегивать, устремив взгляд на тихую морскую гладь. Застегнув рубашку, он натянул носки и обулся. В коричневые кожаные ботинки без шнурков, не идущие к носкам и плавкам.
Так оно и было, я едва мог разглядеть дно в промежутке между обоими камнями, глубина там была метра три.
Я же здесь, Карл Уве. Неужели ты думаешь, я тебя не спасу, если ты начнешь тонуть? Давай, плыви! Это совсем не страшно. Я же знаю ты можешь. Прыгай в воду, греби руками, и ты поплывешь. Попробуй! Ты можешь плавать.
Я присел, погрузившись в воду.
Снизу виднелось зеленоватое дно. Неужели я могу переплыть к папе?
Сердце в груди заколотилось так, как бывает только от страха.
Не могу! крикнул я.
Как это не могу! Можешь! крикнул в ответ папа. Тут ничего трудного! Просто оттолкнись и плыви. Несколько взмахов и ты здесь!
Я не могу! сказал я.
Он посмотрел на меня. Затем со вздохом поплыл ко мне сам.
Ладно, сказал он. Я поплыву рядом. Могу даже поддерживать тебя снизу. Тогда ты уж точно не утонешь.
Но я не мог. Как он не понимает?
Я заплакал.
Не могу, сказал я.
Морская пучина была у меня в голове и в груди. И в ногах, и в руках, вплоть до кончиков пальцев. Разве можно о ней забыть?
Тут папа перестал улыбаться. С сердитым лицом он вышел на берег, подошел к нашим вещам и вернулся со спасательным жилетом.
Ладно, надень его, сказал он, бросая мне жилет. В нем ты не утонешь, даже если захочешь.
Я надел жилет, уже зная, что это ничего не изменит.
Он снова поплыл к своему камню. Обернулся ко мне.
Ну, давай! сказал он. Плыви ко мне!
Я присел на корточки. Вода покрыла мои плавки. Я вытянул под водой руки.
Вот так, сказал папа. Давай!
Оставалось только оттолкнуться, сделать несколько гребков, и я переплыву к папе.
Но я не мог. Ни за что на свете я не смогу переплыть через такую глубину.
Из глаз покатились слезы.
Ну, давай же, парень! звал меня отец. До вечера тебя ждать, что ли?
Я НЕ МОГУ! только и крикнул я в ответ. СЛЫШИШЬ? НЕ МОГУ.
У него вдруг сделалось каменное лицо, в глазах была злость.
Ты что же, издеваешься? сказал он.
Нет, всхлипнул я. Руки у меня затряслись.
Он подплыл ко мне и больно схватил за локоть.
А ну, поплыли! велел он.
И потянул меня за собой. Я рвался от него к берегу.
Не буду, сказал я.
Он отпустил локоть и шумно вздохнул.
Ну ладно, сказал он. Все с тобой понятно.
Он вышел из воды и побрел к нашим вещам, взял обеими руками полотенце и крепко вытер лицо. Я снял спасательный жилет, поплелся за ним. Но остановился в нескольких метрах. Он поднял одну руку и вытер под мышкой, затем другую. Нагнулся и вытер бедра. Бросил полотенце, взял рубашку и стал застегивать, устремив взгляд на тихую морскую гладь. Застегнув рубашку, он натянул носки и обулся. В коричневые кожаные ботинки без шнурков, не идущие к носкам и плавкам.
А ты чего ждешь? спросил он.
Я натянул голубую майку с надписью «Лас-Пальмас», которую мне привезли бабушка с дедушкой, завязал кроссовки. Папа запихал две бутылки из-под лимонада и апельсиновую кожуру в сумку-холодильник, перекинул ее через плечо и пошел прочь, зажав в другой руке скомканное полотенце. Всю дорогу до автомобиля он не произнес ни слова. Открыл багажник, поставил в него сумку-холодильник, взял у меня из рук спасательный жилет и положил туда же рядом со своим полотенцем, забыв, кажется, про мое, но я не решился ему напомнить.
Хотя он поставил машину в тени, сейчас она оказалась на самом солнце. Черное сиденье накалилось и обожгло меня, когда я сел. Я подумал, не подложить ли на него влажное полотенце. Но это заметит папа. Вместо полотенца я подложил под себя ладони и сел на самый краешек сиденья.
Папа запустил мотор и тихим ходом поехал по грунтовой площадке так называемого стрельбища, покрытого гравием, среди которого попадалось множество крупных камней. Дорога, на которую мы оттуда выехали, была вся в больших ухабах, поэтому мы и по ней продолжали ехать медленно. Зеленые ветки и кусты то и дело задевали капот и крышу, иногда низко свисающие ветки встречных деревьев с глухим стуком ударяли о стекло. Ладоням по-прежнему было горячо, но уже не так, как сначала. Только тут я подумал, что и папа тоже сидит в шортах на раскаленном сиденье. Я бросил взгляд на его лицо в зеркале. Оно было сердитое и замкнутое, но по нему нельзя было сказать, что он сидит как на жаровне.
Выехав за церковью на шоссе, он резко прибавил газу и все пять километров до дома гнал машину, сильно превышая скорость.
Он боится воды, сказал папа маме на другой день.