Я говорю: ты гений! Действительно, голову в корове не едят, там мяса нет, развернет не жалко, а язык ото лба далеко, уцелеет на заливное. А он говорит: давай все же из сарая выйдем на всякий случай, все же должна быть техника безопасности: хоть заряд небольшой, но вдруг, скажем, кончик рога оторвет и в глаз попадет, на хрен оно нам надо.
Выходим. Бабка к нам: сыночки, все? Убили? Минер еще шутит так: ну, убили не убили, но запомнит нас надолго. Это как? Он рукав отворачивает, смотрит на часы и говорит: считай, бабка, до двенадцати и иди, принимай работу, сейчас будет все. Это у него шнур отмерен был.
Бабка удивилась, но послушалась, стала считать. И только досчитала она до двенадцати ка-ак рванет в хлеву! Крыша торчком, стенки в стороны, дым дунул и солома кружится. И падает на нас сверху какое-то мелкое рагу и кусочки пегой шкуры.
Старушка так и застыла. А минер говорит: вот черт, цель ведь не бронированная, неужели заряд неправильно рассчитал? Ведь и шашек меньших на корабле уже не было. Старушка в вой. Я говорю: да что ты убиваешься, ведь главное дело сделано, а мясо собрать можно и прямо продавать готовые шашлыки, лучше нарезанных. Она нас граблями! Ну что, ушли, конечно. Минер говорит: плевать, корове все равно умирать, причем мигом и без мук, а мы все равно заранее выпили, так что все нормально. А бабке так и надо: корова ее всю жизнь кормила «корми-илица!», а как заболела так вместо доктора с лекарством зовет убийцу с ножом, старая сука, забодать ее надо было, пока коровье здоровье позволяло. Вот и пусть теперь хоронит боевую подругу по-христиански если соберет что за каннибальство, в самом деле.
Старый, мы ж мимо бакена прем! завопил рулевой, вращая штурвал.
Ах, засуетился лоцман, куда ж ты смотрел, оглоед! Так и на мель сесть можно.
5
Плавучая лавка это скорее развлечение, чем шопинг. Обычный набор жратвы и ширпотреба по обычным ценам и даже завышенным за услуги. Услуга и удобство в том, что лабаз сам подворачивается тебе под борт, а сбросить ход на полчаса это, конечно, не швартовка к берегу с походом по магазинам.
Под лавку был оборудован музейного возраста, колесный еще, плоскодонный речной пароходик. Круговые веранды прогулочных палуб зазывали доморощенной рекламой, нацепленной на дырявый сетчатый обвес. Окна бывших салонов и кают были зашиты фанерой и жестью, дешевая голубая краска придавала архитектуре сходство с павильонами в парках культуры и отдыха той же эпохи, в какую пароходик имел имя и катал по рекам праздничных трудящихся пятилеток во время их аккуратно оплаченных отпусков. Теперь же его внутреннее хозяйство не отличалось от секции любого рынка, где деловитые челноки теснятся и предлагают стандартный набор испанского оливкового масла, китайских кроссовок и южнокорейских видеодвоек.
Остановились более из любопытства. Шурка, как секретарь судового Р.В.С., подошел к командиру и, стараясь сочетать деликатность со значительностью выборного лица, передал, что экипаж интересуется поглядеть если время, конечно, позволяет. Время позволяло.
Лавочный народ оживился и вылез наружу: военные корабли здесь каждый день не расхаживают.
Мужики эсминец!
Ты что крейсер.
Ниче-го себе это что, «Аврора»?!
Эй, ребята! Это вас в честь той «Авроры» назвали, или это она и есть?
В Москву переводят, с неприязнью объяснил кривобокий язвенник, выражая хроническое неодобрение всему, с чем его сталкивала жизнь. Все им надо перекурочить, разорить.
Эй, на «Авроре»! развязным дуэтом одобрила пара качков, по виду и обстановке державшая функции крыши этого плавучего базара. Что, идете по Белому дому выстрел давать?
Вы цельтесь лучше, братаны!
Это дало повод к новому взрыву веселья:
На крейсере наводчики не нужны?
А снаряды купили?
С «Авроры» засвистели:
Купили!.. На ком попробовать?
Из всех покупок Хазанов взял дешевого кетчупа, а сигнальщики вскладчину на троих приобрели нательную шерстяную рубашку, отданную из контейнера секонд-хэнда практически даром. Груня приценивался к памятному значку «Минзаг Тарантул»; Сидорович забраковал оправу для очков. Экскурсия.
Но щупая прессованный ряд кожаных курток, Шурка задумался туманно. Кожанки, конечно, не ахти тундра: турецкой, разумеется, кожи и недорогой выделки. Щеголять в такой хочет деревенский подросток и экс-полуинтеллигент, вкус которого сформирован дефицитом советской эпохи.
От нечего делать и слабо забавляясь каким-то модельерским позывом, он отлепил и выдрал из связки черную двубортную тужурку. Облачился до бедер и повернулся перед косо отколотым зеркалом. Бросил через плечо молодому:
Принеси-ка беску из кубрика. Быстро.
Твою, Шура?
Все равно. Можно мою.
Снял ремень, перетянул им кожанку. Поправил тельник в вырезе. Стащил берет, бескозырку надвинул на правую бровь. Сделал нужное лицо.
Лихой и опасный революционный браток подмигивал из зеркала. Не хватало только перекрестия пулеметных лент, набитых остроголовыми латунными патронами, и деревянной кобуры маузера на узком ремешке.
В черной коже было надежно. В зеркале она казалась непродуваемой, непромокаемой и вообще неуязвимой. Вот именно, подумал Шурка. К ансамблю просились в образ суконные клеши парадки, полощущие по ветру при шаге, и угловатые сияющие ботинки, отчетливо бьющие подкованным металлом.
Феномен зеркала изучен мало. Кстати, психологи утверждают, что мужчины смотрят в него чаще женщин. Зеркало сговорчиво, убедительно и услужливо. Шурка предстал значительнее себя самого. Его зазеркальная сущность обрела адекватное выражение: в таком духе, что от винта, ребята, Балтийский флот идет наводить порядок.
Одна из особенностей зеркала, вставленного в реальность его уподобление картинке, совмещенной из двух изображений: она как бы пульсирует перед глазом, и изображения скачут, заменяясь туда-сюда одно на другое. Отражение возникает как реальность, а окружающая реальность становится деталями к центральной картинке или просто ерундой.
В данном случае дело ведь было не в моде восемнадцатого года, когда конные армии под клинок выбривали степи, маршевые матросские батальоны грузили в теплушки снятые с кораблей кольтовские пулеметы, а «Аврора» на двадцати четырех котлах Бельвиля о трех винтах давала девятнадцать узлов и имела семьсот человек команды. Все эти исторические подробности, так же как и черные кожанки, перекрещенные лентами и ремешками маузеров, были лишь внешним выражением того, что делалось в душах и чего этим душам требовалось.
Но в столь глубокий анализ Шурка не вдавался и умными формулировками не оперировал. Он просто сказал себе: «А чего, по делу», выразив этими словами образовавшееся настроение.
А дальше было так.
В этом настроении он наморщил лоб, пошевелил губами и спросил у продавца, похожего на тихого инженера, который через силу тщится канать под прожженного коммерсанта:
Сколько таких у тебя?
А тебе сколько надо?
Сорок.
Сколько?
Матрос не мелочится, дядя.
Погоди. Сообразим. Серьезно берешь? Найдем.
Продавец коротко перекинулся с соседкой, плотно упакованной в коричневый с наворотами кожан пышкой, подошел к длинному хмырю с тремя колечками в ухе, тот покивал и врылся в закрома.
Размеры-то у тебя какие?
Подходящие! Все есть. «М», «Л», «ИксЛ». По-старому от сорок шестого до пятьдесят второго, как раз.
Только черные. И не короткие.
Выберем Посмотришь.
Шурка тихо проинструктировал двух молодых, которые дисциплинированно паслись рядом.
Через несколько минут штабель курток чернел у двери и поблескивал складками. А за штабелем молча выстроились полтора десятка матросов, и двое передних почему-то со штык-ножами вахтенных на поясе.
Относи! скомандовал Шурка, и охапки курток поплыли над пружинящим трапом на высящийся серый борт «Авроры».
Бубнов! окликнул Беспятых, удивленно наблюдая сверху эту торговую операцию. Ты что это тут за базар затеял?
Судком закупает спецодежду, товарищ лейтенант, ответил Шурка, сосредотачиваясь перед серьезным разговором с продавцом.
Продавец в четвертый раз потыкал кнопки на калькуляторе и с душевным подъемом огласил итог:
По пятьдесят пять баксов считаем две тысячи двести. Шурка, не снимая своей кожанки, сунул большие пальцы за ремень и посмотрел крепко и сумрачно.
Понял, сказал продавец. Скидка оптовому покупателю. Одна куртка в премию. Две тысячи сто пятьдесят за все. Идет?
Сейчас пойдет, пообещал Шурка недобро, перемещаясь к своим. И больше пойдет. Матросы за его спиной переступили, приноровляясь к месту на случай возможных действий.
Возникло промедление.
Какие проблемы, ребята? улыбался продавец, чуя и не веря в плохое.
Никаких. Бумагу, сказал Шурка, и ему подали бумагу. Ручку, сказал он, и подали ручку. Тебя как зовут, дядя? спросил он у продавца.