Мы становимся «самоедами».
Есть такая порода собак самоед мне она очень нравится. Они шикарны. Белые, пушистые, умные и красивые.
Кстати, никакого отношения к психическому название породы не имеет, просто лингвистическое преобразование из «самодийская» в «самоедская» лайка.
Но, в отличие от собак, наши «короедные» мысли действительно влияют на психологическое состояние. Вот как моя заусеница.
Чёрт побери, когда же я доберусь до этих ножниц.
Навязчивую мысль, как и заусеницу, важно ликвидировать, извлечь.
И если сделать это не вовремя, то последствия могут быть печальными.
Навязчивые мысли не приходят просто так. Они, как жуки и тараканы, заводятся в заброшенном неухоженном месте.
Навязчивая мысль это сигнал.
Сигнал об уборке в Бессознательном, а если повезёт, то в Сознательном (там убирать легче).
Если «найти и обезвредить», жизнь наладится.
А если поддерживать чистоту в сознании, то никакой жук-короед не заведётся.
А я наконец-то добралась до ножниц жизнь прекрасна.
11. Нарцисс и Бурдж-Халифа
Есть люди, которые постоянно хотят быть Бурдж-Халифой. Выше всех, лучше всех, круче всех, успешнее всех.
По-простому, по-народному это «выскочки», а в психоаналитическом контексте это Грандиозные Нарциссы.
Им постоянно хочется быть «самыми-самыми».
Если бы я не понимала глубокую травму нарцисса, то думала бы о нём примерно так:
«А реально, чего тебе неймётся? Ты ж офигенно живёшь. Машина у тебя блестящая с бежевым салоном из телячей. Дом трёхэтажный, с крутым бассейном. Миллионы подписчиков готовы поднимать тебя на пьедестал всё выше и выше. Женщины от тебя не то, что «кипятком», а готовы положить на плаху все свои накачанные силиконом округлости и нарожать тебе твоё нарциссическое расширение. И ты так красив в этом. Ты бесподобен. Подбривая свою и без того аккуратную идеальную бородку, ты так нежен с ней, как не был нежен ни с одной женщиной.
Проводя перед зеркалом по своим плотным ухоженным волосам рукой с бесцветным маникюром, ты приподымаешь бровь и сексуально щуришь глаз. Тебе так идёт эта роль, роль гламурного мачо. Ты растворяешься в своём отражении, и нет для тебя ничего прекраснее».
«Тогда почему так пусто внутри? думаешь ты. Как холодно там, в области груди. Ни хороший виски, ни Канкун, ни горячая блондинка не согревают.
А мама? Может, маме позвонить?
Уже звонил, рассказал о новой машине и новом проекте, мама рада. А о холоде маме нельзя, расстроится и не поймёт. А вдруг заметит, что я слабый. Её отпрыск не должен быть слабаком.
Что ж так хреново-то? Как страшно быть слабым. Как страшно быть бедным. Как страшно стареть и болеть. Как страшно заплакать и страшно увидеть, что кто-то способен жалеть.
Во-о-от, я ещё и стихи сочиняю на ходу. Да я ж говорю, что я гений. Я всё могу, я талант и сокровище. Но чего ж так хреново-то?»
И ты будешь стараться стать ещё круче, ещё более «Бурджхалифнее» Лакировать и зачищать свой образ до безумного глянца. Но всегда будешь прикрывать паранджой своё сердце. Его страшно кому-то открыть. Вдруг кто-то увидит там дрожащего котёнка, который хочет ласки и любви. Не красивого и великого льва, который снаружи, а того смышлёныша, который нуждается в другом.
Ущербный так ты называешь того, кто ошибается, кто недостаточно богат, недостаточно умён, кто позволяет себе быть неидеальным. Ты не позволишь себе быть ущербным. Ты заткнёшь этого котёнка у себя внутри очередным достижением, очередными дорогими часами.
Только знай, на вершине Бурдж-Халифы одиноко и ветрено. И тебе там будет холодно. Твоему дрожащему котёнку там будет холодно. Всегда.
Поэтому лучше не в вертикаль: ты уже там и тебе нехорошо давай в горизонталь в отношения. Настоящие и живые, где не страшно показать котёнка. Но сначала можешь в кабинет, к специалисту.
Фисташки на губах, или Как любят люди
Юлия Мелащук
© Юлия Мелащук, 2021
1. ОН, ОНА И СТЕНА
Смотри. Ты видишь? тихо спросила Она.
Нет. Ничего не вижу, ответил Он.
Ну как же? Вот же, стеклянная стена между нами. Подойди ближе, потрогай. Чувствуешь холодное стекло?
Да, теперь чувствую. Как это произошло?
Как это произошло? Не сразу. Всё происходит не сразу. Листья на деревьях не сразу опадают. Сначала они становятся темно- зелеными, потом оранжевыми, жёлтыми, затем сохнут и только потом отлетают. И в какой-то день обнаруживаешь в окне деревья с чёрными голыми ветками.
Стена не сразу вырастает.
Знаешь, я помню, как вырос первый бордюр. Мы перестали обниматься долго в коридоре вечером, после работы. Наспех, быстро, машинально да, но не так, как раньше.
Я перестала смеяться над твоими шутками. Или ты перестал шутить. Не знаю. Но мы перестали смеяться.
Мы перестали рассказывать, как прошёл день. Взахлёб. Ещё по телефону каждый из своей машины по дороге с работы домой.
Ты перестал говорить, как я красива. Раньше ты смущал меня этой фразой, потому что говорил её постоянно и невпопад.
Например утром. Когда мы ехали в лифте на пробежку. Я смотрела на себя в зеркало и отворачивалась от своего отражения с кругами под глазами. А ты смотрел с таким восхищением и повторял: «Какая ты красивая».
Мы перестали разговаривать по ночам. Да, теперь мы высыпаемся. Но мы перестали разговаривать по ночам. Понимаешь? Это так важно было для нас. Рассказывать всё, что приходит в голову, как на кушетке у психоаналитика.
Всё происходит не сразу. После бордюра я помню, как начал расти забор, всё выше и выше. И чем меньше мы говорили, разбирали по кусочкам наши ссоры, смотрели друг другу в глаза и молчали в унисон в объятиях, тем выше он становился.
А теперь стена. Ты видишь? Холодная, стеклянная идеально гладкая стена.
Да, вижу. Я не хочу быть за стеной. Мне холодно без тебя. Как я мог не замечать так долго, что очень замёрз? говорит он.
И я замёрзла. Что нам теперь делать?
Подожди, я сейчас её разобью. Мне нужно что-то тяжёлое.
Не надо, мы поранимся осколками, и станет ещё хуже.
Тогда мы будем смотреть друг другу в глаза, долго и жадно, как раньше. И разговаривать столько, сколько понадобится. Я готов стоять бесконечно, только бы стена исчезла.
Они стояли, прижавшись ладонями сквозь холодное стекло, и говорили целую вечность.
Вспоминали, признавались, смеялись, плакали, мечтали и не отрываясь смотрели друг другу в глаза.
Какая же ты красивая, сказал он и прижал её к себе так сильно, чтобы новая стена, новый забор и бордюр не разделили их больше никогда.
2. К ЧЁРТУ ТАКУЮ ЛЮБОВЬ. НОВЫЕ ЛИСТЬЯ
Я так больше не могу.
Если любовь это боль, то будь она проклята.
Я не могу больше распадаться на молекулы после каждой ссоры.
Я собираю себя снова и снова, по частям, по крупинкам.
А они, как рассыпавшийся горох, закатываются под кровать, теряются в щелях под плинтусом и исчезают в пушистом ковре.
Я выметаю их веником из углов, выковыриваю из ворсинок ковра, выстраиваю себя заново, но всё равно что-то теряется
Этих пустот всё больше и больше.
Я исчезаю. Но я не хочу исчезнуть.
Если любовь это потеря себя, то она мне не нужна.
Я так больше не могу. Я устала кричать, я устала молчать, я устала понимать.
Если в отношениях слишком много усталости, то к чёрту эту любовь.
***
Я сбежала из дома, от тебя, от нас Я иду по улице и смотрю на ноябрьские деревья, которые так на нас похожи. Голые и беззащитные, они стоят на ветру, сбросив свои оранжевые одежды. Но они не всегда были такими.
И мы не всегда были уставшими и истощенными. Мы были счастливы. Да, бесконечно счастливы.
Я помню, как мы удивлялись, почему люди на улицах редко целуются.
Как-то мы ждали в аэропорту самолёт в Мадрид и фантазировали о том, как на центральной площади Пласа Майор мы поставим твою синюю кепку на землю и будем целоваться несколько часов подряд. А все деньги, которые нам набросают в кепку (мы были уверены, что нам будут кидать деньги) мы потратим на самый дорогой ресторан Мадрида.
Мы не целовались в Мадриде.
Мы ссорились. Несколько часов подряд возле памятника Дон Кихоту. В кафе, совсем не выделяясь среди шумных испанцев.