С тем временем у меня связаны и сны, в которых я видел (очевидно, под влиянием подслушанных разговоров взрослых), как на меня рушится потолок нашего дома. Я с криком срывался с постели и бежал из дома. Меня ловили и убеждали, что мне всего лишь приснился плохой сон. Со слов матери бегал ночью я тогда неоднократно.
Помню тогда же, в войну, жил у нас какое то время дядя Митя, родственник с «Запада». Он был ранен на фронте. После госпиталя ему дали отпуск на восстановление здоровья, но домой ему тогда было не попасть, т.к. Брянская область была оккупирована немецкими войсками. Поэтому он и приехал к нам. Он, судя по отношению ко мне, очень любил детей, и много времени уделял играм со мной. В последствие я спрашивал у матери (а это был её двоюродный брат) о судьбе дяди Мити. Она сказала, что от нас он опять попал на фронт, где вскоре был убит.
Несмотря на военные трудности, в нашем поселке шла электрификация. В 1942 или в 1943 году у нас в квартире впервые загорелась "лампочка Ильича". Вспоминаю, что отец принес лампочку, ввернул ее, и свершилось чудо в квартире стало светло как днем. Наша квартира состояла из кухни и комнаты, а лампочка была одна, поэтому ее берегли и по мере необходимости переносили из кухни в комнату и наоборот. Тогда же мне объяснили, что если я суну палец в патрон (в котором нет лампочки), то "меня стукнет". Я очень в этом сомневался, т.к. патрон был очень маленький, и там вряд ли мог поместиться тот, кто мог бы меня "стукнуть". И однажды, когда дома никого не было, я залез на стол и сунул палец в патрон. Меня действительно "стукнуло", да так, что я очутился на полу. С тех пор я уважаю электричество.
К тому же военному времени относится и первое воспоминание о деревне. Через поселок Хор проходит, кроме железной дороги, еще и автотрасса Хабаровск Владивосток. С юга за поселком, а вернее сразу за рекой Хор, располагается деревня Кондратьевка, а с севера по этой же автотрассе расположена деревня Дрофа. В школьные годы под влиянием соответствующего воспитания и победы в Великой Отечественной войне я считал названия этих деревень убогими. То ли дело: Сталинград, Ленинград, Ворошиловград и т. д.. В деревне Дрофа жили родственники.
Здесь требуется небольшое пояснение. Дело в том, что мой отец приехал на Дальний Восток вначале один. Так сказать на разведку. Уехал он в начале 1939 . А т.к. дорога была дальняя, и уезжал он надолго, то он с матерью решил сфотографироваться "на память". Я помню эту фотографию в рамке под стеклом. Если внимательно к ней присмотреться, то можно понять, что моя мать беременная. Беременна она была тогда мною. С "разведки" отец вернулся через год. Очевидно, он так расписал прелести Дальнего Востока, что туда поехала наша семья и семья родного и единственного брата моей матери Карловского Ивана Ивановича. Брата матери осенью 1941 призвали в армию, направили на фронт, где он и "пропал без вести" под Москвой. Пропасть без вести у нас не проблема и сейчас, в мирное время. А что спрашивать с сороковых роковых! Кто-то из тех, кто призывался и воевал совместно с Иваном Ивановичем, впоследствии сообщил матери, что он был направлен в разведку и оттуда не вернулся. Мать очень его жалела, и я был свидетелем, как, вспоминая его, она плакала. Кстати, когда у Кремлевской стены хоронили Неизвестного Солдата, моя мать, как, наверное, и миллионы других людей, допускала мысль: хоронят ее брата. А допустить мысль, что Иван Иванович попал в плен, а затем оказался в западных странах или в Америке, мать не могла. Она говорила, что знает своего брата, и твердо уверена, что он от своих детей никуда не уедет. А я своей матери верил.
А до ухода на фронт Иван Иванович со своей семьей жил в деревне Дрофа. С ним жила тогда и моя бабушка (а его мать) Карловская Мария Никитовна. Бабушка позже, убедившись, что сын с фронта уже не вернется, переехала жить к дочери, т.е. к нам. Но там, в деревне Дрофа оставалась вдова Карловская Вера Егоровна, жена Ивана Ивановича, (позже она стала Балкиной) с тремя дочерьми и сыном. Сын Карловский Василий был младше меня на один год, и внешне был очень схож со мной. Уже в 20-летнем возрасте я смогу в этом убедиться и сам, рассматривая оригинал и сравнивая его с собой в зеркале.
Вот к этим родственникам меня и повезла однажды на телеге, запряженной лошадью, Вера Егоровна. Цель: чтобы я повидался с сестрами, а главное, с братом, который "очень похож на меня". Я не помню, как и во что мы играли, но запомнил, что дома и сараи в деревне были без крыш. Стояли одни стропила. Так как всех мужиков забрали на фронт, то сено косить стало некому. Вот и пришлось коровам съесть "крыши". Да и с дровами были проблемы. А топить печь надо.
А до ухода на фронт Иван Иванович со своей семьей жил в деревне Дрофа. С ним жила тогда и моя бабушка (а его мать) Карловская Мария Никитовна. Бабушка позже, убедившись, что сын с фронта уже не вернется, переехала жить к дочери, т.е. к нам. Но там, в деревне Дрофа оставалась вдова Карловская Вера Егоровна, жена Ивана Ивановича, (позже она стала Балкиной) с тремя дочерьми и сыном. Сын Карловский Василий был младше меня на один год, и внешне был очень схож со мной. Уже в 20-летнем возрасте я смогу в этом убедиться и сам, рассматривая оригинал и сравнивая его с собой в зеркале.
Вот к этим родственникам меня и повезла однажды на телеге, запряженной лошадью, Вера Егоровна. Цель: чтобы я повидался с сестрами, а главное, с братом, который "очень похож на меня". Я не помню, как и во что мы играли, но запомнил, что дома и сараи в деревне были без крыш. Стояли одни стропила. Так как всех мужиков забрали на фронт, то сено косить стало некому. Вот и пришлось коровам съесть "крыши". Да и с дровами были проблемы. А топить печь надо.
И еще помню, что тогда в деревне меня впервые кормили хлебом только что вынутым из русской печи. Испечен он был вместе картошкой, и, несмотря на то, что мне все мое военное детство хотелось наесться досыта хлеба хотя бы один раз, этот хлеб я есть отказался. Чем вызвал большое неудовольствие у Веры Егоровны, которое она потом и высказала моей матери.
Вспоминаю также о болезни моего старшего брата Ивана. Болел он так сильно, что даже кричал. У него были нестерпимые головные боли. Проболел он несколько месяцев. Школу пришлось на время оставить, т.к. он сильно отстал от программы. Нагонять с больной головой было нельзя. А учился он тогда в 8 классе. И было ему 16 лет. Летом 1944 года его призвали в армию.
Это потом мне стало ясно, что брат был еще совсем "зеленый" и брать таких в армию в нормальных условиях нельзя: они же еще ничего не соображают и против взрослых еще и физически были слабы. Но это был 1944 год. Шла война, и на фронте решался вопрос кто из двух фашистов победит: коммунист Сталин или национал-социалист Гитлер. Людские резервы раньше кончились у Гитлера, он в конце войны вынужден был призывать в армию 14-летних. Потому победил Сталин. Но и у него людские резервы уже были на исходе. Вот среди последних резервов и оказался мой старший брат. Но мне пятилетнему он казался очень взрослым.
Провожали его летом. Шел дождь, лица у всех были мокрые и, наверное, поэтому мне запомнилось, что плакала одна моя мать. А может быть потому, что я больше наблюдал за ней?
Здесь хочу поделиться своими последующими наблюдениями и выводами. Дело в том, что проводы в армию в военные годы это проводы на фронт, откуда многие не возвращаются. Нормальные люди понимали, что видят провожаемого, может быть, в последний раз. Поэтому все проводы были со слезами. Рисковать жизнью хотели немногие. Поэтому и добровольцев было мало. Шли по призыву. Деваться некуда! Лет 30 после окончания войны об уходе добровольцев на фронт говорили редко. Наверное, их мало и было. Но через 30 лет число добровольцев стало резко возрастать. Думаю, потому, что истинных добровольцев и свидетелей того времени почти не осталось, и уличать во лжи стало некому.
О службе брата. Т.к. у него образование было 7 классов (а тогда 7 классов давало знаний куда больше, чем сейчас многим общее среднее), то его направили учиться в г. Комсомольск-на-Амуре, где полгода он обучался военной специальности авиационного механика. Война с Германией к концу его учёбы закончилась, но готовилась с Японией. Поэтому воинская часть, в которой служил мой брат, перебрасывалась в Монголию для участия в боевых действиях с Японией. Тогда я первый и последний раз увидел брата в летной военной форме.
Их самолеты делали промежуточную посадку на дозаправку недалеко от поселка Хор. Летели они ночью, скрытно от японской разведки и от своих лишних глаз. Во время этой заправки брат и отпросился на один час заехать домой повидаться (и проститься!) с родственниками. Летели они на фронт, поэтому ему и разрешили. Как и когда он появился в доме, я не знаю. Была поздняя ночь, и я спал. Меня (как и остальных детей) разбудила мать: "Иди, попрощайся с братом, он летит на фронт". Брат выглядел неподражаемо: в комбинезоне и в шлемофоне, который мне особенно запомнился тем, что на шлемофоне красовались летные очки. О чем шел разговор совсем не помню. Наверное, эти очки затмили для меня все. Я любовался братом.