Щенки растут быстро, чаучау особенно. Первое время меня еженедельно взвешивали при помощи контарика. Я, к удовольствию хозяев давал почти по килограмму привеса в неделю. К семивосьми месяцам достиг веса и размеров взрослого чаучау. Это примерно соответствует среднему барану. Вместо щенячьего серожелтого подшерстка я покрылся густой и длинной роскошной рыжекоричневой шерстью. Я усвоил, где и когда надо совершать свой туалет, научился понимать все необходимые для меня команды хозяев. Вместо отгороженного небольшого вольера гулял теперь по всему участку, и он не казался мне огромным. Постепенно во мне просыпались и внутренние черты, свойственные моей породе. Я начал становиться уравновешенным, важным и степенным. Проявилась и такая черта чаучау как склонность к бродяжничеству (так ее определяют в книгах про собак) или прогулкам без поводка и хозяина за пределами участка (так ее определил бы я).
Собственно тяга к свободе у меня проявилась еще в раннещенячьем возрасте. Уже тогда я чувствовал, что при всем благополучии моей жизни в новом доме чтото было не так. И это была не тоска по старому дому, по маме и братьям. Их я забыл помладенчески быстро. Играя с хозяином, Пиратом, бегая по загону, даже поедая шкурки, я чувствовал, что чегото не хватает. Чего именно я понял когда, отломав мордой и лапами одну из палок ограждения моего первого вольера, я вырвался из него. Вокруг открылся простор. Я смело и весело ринулся в неизвестность. Не стало поводка, ограды. Душу наполнило чувство свободы. Оно выходило наружу веселым тявканьем. Побегав среди кустов и увидев хозяина, я радостно подбежал к нему. Мне казалось, что он разделит мой восторг. Но он сердито взял меня за шкирку и отнес в дом, несколько раз повторив Нельзя. Тогда со мной стали проводить воспитательную работу. Хозяин говорил мне о том, что, убежав, я могу заблудиться, меня могут украсть. Пират рассказал мне историю первого Жирика. Его сбила машина на улице. Умом я согласился, что убегать нельзя. Пообещал, что не буду этого делать.
Но ведь сердцу не прикажешь. Совершая большой обход участка, я всегда неосознанно искал в заборе дырку. Иногда находил. Голова сама просовывалась в нее, и как только (а, наверное, и раньше) хвост, распрямленный узким отверстием, вновь ложился на спину, ноги уносили меня в даль свободы. Свобода затуманивала мозги. Даже если меня догонял крик хозяина: Жирбан, домой, я оборачивался на его зов и с повернутой назад головой бежал дальше.
Когда наступила зима, я счел это время года самым приятным. Везде бело и чисто, всякая шелуха не цепляется. Не жарко. Можно копать во всем огороде, не боясь испачкаться и повредить растения. Легче охранять участок все посторонние следы хорошо видны. Я весело бегал по огороду изрезая сугробы боевыми тропами. Возросли возможности удирания: я подрос, а сугробы местами почти сравнялись с забором; теперь я мог легко перепрыгивать через него.
Гуляя на свободе, я изучил деревню. Она была достаточно большой несколько сотен домов. В ней было несколько частей, отделенных друг от друга оврагом и небольшими рощами. Заметно различалась старая деревня с маленькими, вросшими в землю избушками, и новая, застроенная большими домами. Почти в центре деревни находилось озеро. Летом в хорошую погоду на его берегу отдыхала масса приезжих из города. Застройка новой части деревни была неравномерной. Между несколькими обжитыми главными улицами находились заросшие бурьяном пустыри. Много было и нежилых, недостроенных зданий. На пустырях и брошенных домах обитала масса бродячей живности собак и котов. Псы встречались самые разные. Огромные, размером с Пирата, и совсем маленькие шавки, не крупнее кошки. Породистые вымой их, расчеши и хоть на выставку, и собаки непонятного происхождения что называется помеси бульдога не то с носорогом, не то с тараканом. Некоторые, недавно брошенные или потерявшиеся, ходили в ошейниках, другие, и их большинство, никогда его на себе не носили. Кормилась вся эта свора отбросами из домов, остатками с пикников, устроенными приезжими из города людьми, а также с находившейся недалеко от деревни городской свалки. Бродячие псы были объединены в несколько стай со своими вожаками и ареалами кормежки. Нередко между ними вспыхивали индивидуальные и коллективные драки.
Наши отношения с бродячими собаками складывались поразному. Некоторые всегда были злобными и агрессивными по отношению к нам, другие напротив, старались показывать уважение и доброжелательность. Они как бы и помогать нам старались, облаивали прохожих или, гавкая бегали за проезжающими мимо домов автомобилями. Таким мы позволяли приближаться к забору и даже поедать остатки пиратовской еды. Отношение к нам бродячих псов менялось по мере удаления от дома, чем дальше, тем меньше уважения.
Наши отношения с бродячими собаками складывались поразному. Некоторые всегда были злобными и агрессивными по отношению к нам, другие напротив, старались показывать уважение и доброжелательность. Они как бы и помогать нам старались, облаивали прохожих или, гавкая бегали за проезжающими мимо домов автомобилями. Таким мы позволяли приближаться к забору и даже поедать остатки пиратовской еды. Отношение к нам бродячих псов менялось по мере удаления от дома, чем дальше, тем меньше уважения.
Однажды я сцепился с бродягами. Благополучно удрав, я с важным видом прогуливался вдоль лесополосы. Был солнечный зимний день. После недавнего снегопада все было бело и чисто. На таком фоне моя роскошная яркорыжая шуба смотрелась особенно выигрышно. Невдалеке я заметил сучку. Она была бродяжкой потрепанного вида и вряд ли заинтересовала бы меня, если бы не запах. Запах, который пробудил во мне основной инстинкт. Я подбежал к ней, мы познакомились, я начал пристраиваться к ней, чтобы сделать то, что положено. Но неожиданно мне грубо помешали. Крупный черный кобель, схватив меня за хвост, стащил с сучки. Другой, грязносерый, поменьше прыгнув, повалил меня на бок. Все трое начали меня кусать. Злее всех оказалась моя несостоявшаяся партнерша. Она так и норовила тяпнуть за самое нежное и уязвимое место. Я с трудом вырвался от них, и, забыв на время про свою величественность, удрал. Благо калитка была открыта. На мою защиту встал Пират. Он настоящий друг. Только цепь помешала ему перепрыгнуть через ворота и порвать моих врагов. Эти бомжики конечно не решились зайти в ограду и сразиться с нами.
При осмотре обнаружилось, что у меня порвана бровь, вся морда в крови, а глаз закрыт распухшим веком. Хозяин, промывая мне рану бурчал: Ну что, козел (он всегда так меня зовет, когда я провинюсь) нагулялся? Будешь еще удирать? Я пообещал, что не буду.
Домашнее средство лечения промывание раны и глаза чаем не помогло. Бровь срослась неправильно, глаз не открывался. Хозяин повез меня в ветклинику. Хирург сказал, что случай сложный и лечить не взялся. Посоветовал обратиться к профессору, очень видному специалисту. Профессор долго не принимал нас, ссылаясь на занятость и собственную болезнь. Наконец принял. Издалека, брезгливо и с опаской посмотрев на меня, он поручил ассистентке открыть мой глаз. И хотя у нее не получилось, диагноз был готов. Глаз погиб, его надо удалить и вставить стеклянный, импортный. Всего за две тысячи рублей я должен был стать лучше прежнего. Хозяин не согласился и стал искать другого доктора. Нашел. Доктор попробовал открыть глаз руками. Не смог. Но менять его на стеклянный не предложил. Вместо этого неожиданно сунул мне в морду кошку. Я отпрянул, гавкнул, но глаз не открыл. Да, сказал доктор, и вправду трудный случай. Противные эти чаучау, вечно у них проблемы. Но все решаемо. Будем делать пластическую операцию. Обойдется это вам рублей в триста завершил доктор и вопросительно посмотрел на хозяина. Тот согласился. Доктор всадил мне укол. Через полчаса я проснулся с вырезанным куском века, зашитой бровью и увидел мир двумя глазами. Мы поблагодарили доктора и поехали домой. Неделю я, вызывая насмешки Пирата и Кати, носил на голове валенок. Его приделали к моему ошейнику с тем, чтобы я не мог чесать лапой бровь и повредить швы. Потом доктор снял мне их, и я стал как новый.
Из всей этой истории я усвоил, что все бродячие собаки потенциальные враги. С соседскими собаками отношения складывались поразному. С ближайшей соседкой кавказкой овчаркой Бертой мы были примерно одного возраста. Одновременно приехали и на жительство в деревню. Эти обстоятельства, как и приятельские отношения наших хозяев, привели к нашей дружбе. Забор между нашими участками был сделан из крупноячеистой сетки, благодаря чему в щенячьем возрасте мы легко ходили друг к другу в гости. Потоварищески боролись, кусались, вместе гоняли котов. Хозяева не препятствовали такому общению. Но когда Берта подросла, все переменилось. Временами от нее стал исходить запах, заставлявший забыть об играх, и думать совсем о другом. Ну, понимаете, о чем. Хозяин Берты не пожелал породниться с нами и посадил ее на цепь в отдаленном от нас углу своего участка. Я тоже вырос и забор из сетки стал для меня непроницаемым. Примерно в это время Берту укусил клещ, она долго болела и поправлялась. Укус не прошел для нее бесследно. Уже став взрослой сукой, она имела размеры заметно меньше, чем положено для кавказцев. Возможность общения осталась у нас только голосовая. Прежнего уровня контакта уже не было, но приятельские отношения остались.