Мне хотелось бы рассказать ей о Карле именно так, как я чувствую: я увлечена, по-настоящему увлечена, женатым мужчиной и считаю это захватывающим, по-моему, у меня может получиться приключение, и это здорово. Но едва упомянув его, я замечаю, что ей приходится напрягаться для того, чтобы продолжать оставаться на моей стороне. Возможно, на самом деле ей хочется отчитать меня или закричать и разозлиться, пристыдить меня от имени всех обманутых женщин, возложить на меня вину за целую историю, полную мужчин, бросавших жен ради других женщин женщин с низкой моралью, портящих жизнь другим. Думаю, на подобных мне смотрят так: женщина, стремящаяся спать с женатым мужчиной, может оказаться также женщиной, способной переспать с твоим парнем. Я ненадежна вот как Эмили начинает на меня смотреть.
Вместе с тем, я не знаю, зачем мне нужно ее одобрение. Ей мое явно не требуется, она все время делает то, чего бы я никогда не сделала. Она сходила на организованный кем-то в университете феминистский черлидинг и сочла его не только забавным, но и полезным, вдохновляющим. Эмили всегда лояльна по отношению к женщинам. Я же нелояльна.
Не знаю, почему я думаю, что все мои действия должны одобряться другими женщинами. Такое впечатление, будто за любое принятое мною решение мне следует представать перед неким женским трибуналом, в то время как меня вообще-то ничуть не интересует одобрение других женщин. Иногда я думаю, может, я женоненавистница, но мне не доводилось слышать о женщинах-женоненавистницах, и ведь на самом деле я женщин не ненавижу, мне просто трудно ощущать с ними общность, а некоторыми из них я восхищаюсь: самыми обычными женщинами, которые бьются и умудряются наладить жизнь, воспитывать детей и в стесненных обстоятельствах вести домашнее хозяйство, или женщин из истории, которые первыми заняли место в мужских сферах врачами, юристами, всеми деятельными женщинами, сумевшими совершить такое, на что у меня сто или двести лет спустя не хватило бы мужества или энергии. Другие женщины восхищают меня попросту тем, что они красивы, у некоторых женщин лица и тела подобны произведениям искусства, и я способна растворяться в них, наблюдая за ними, пока это не становится неприличным. Это эстетическое восхищение, возможно, в какой-то степени эротическое меня всегда влекло к прекрасному.
Я ненавижу мужчин, которые ненавидят женщин, и кстати, ненавижу женщин, которые ненавидят мужчин тоже нет, «ненависть» слишком сильное слово, я их скорее презираю.
«На тебя не угодишь» сказала мне однажды Эмили, когда я говорила о возмутивших меня на вечеринке людях, она произнесла это язвительно, но с улыбкой, и я задним числом подумала, что сказано было наблюдательно, даже забавно, и совершенно верно: угодить мне действительно трудно.
Но вот я все-таки рассказываю ей о Карле Мальмберге, о том, что он предложил меня подвезти и я согласилась. Эмили смотрит на меня в упор.
Серьезно? спрашивает она.
Да.
Он к тебе приставал?
Вовсе нет.
Я не лгу, он ко мне не приставал. Возможно, приставание заключалось в том, что он предложил меня подвезти, наверное да, но дальше дело как-то не пошло. Я рассказываю ей, что все получилось несколько странно, что разговор у нас толком не клеился, что вся ситуация меня в основном озадачила.
Остерегайся, произносит она.
Чего?
Женатых мужчин.
Ты ведь ничего не знаешь о женатых мужчинах, смеюсь я.
Она сосет кофе через соломинку, вид у нее обиженный.
Мало ли что я знаю, говорит она. Во всяком случае я знаю, что надо остерегаться.
С одной стороны, она, конечно, права, думаю я. Со скучной стороны. Со скучной стороны я понимаю, что спать с женатым мужчиной плохая идея, не говоря уже о том, чтобы влюбиться в женатого мужчину, а такой риск надо учитывать, но я думаю также, что ему тоже следует учитывать подобный риск и что в каком-то смысле для него будет хуже, если все закончится так: если он настолько влюбится в меня, что больше не сможет выносить привычной жизни, ему придется оставить жену, а я окажусь красивой молодой женщиной, ради которой мужчины бросают жен.
О тебе спрашивала Алекс, вместо продолжения дискуссии о Карле Мальмберге говорит Эмили.
Неужели?
Она сказала, что ты показалась ей классной.
Неужели? повторяю я. Именно так и сказала?
Взгляд Эмили, одновременно подозрительный и сердитый, меня не волнует, я действительно хочу знать, что обо мне сказала Алекс.
О тебе спрашивала Алекс, вместо продолжения дискуссии о Карле Мальмберге говорит Эмили.
Неужели?
Она сказала, что ты показалась ей классной.
Неужели? повторяю я. Именно так и сказала?
Взгляд Эмили, одновременно подозрительный и сердитый, меня не волнует, я действительно хочу знать, что обо мне сказала Алекс.
По-моему, да, терпеливо отвечает она. Мы с группой делаем коллективную работу, поэтому Алекс вчера была у меня дома.
Она была у тебя дома? повторяю я, сама слыша у себя в голосе нотки зависти, а взгляд Эмили из сердитого превращается в довольный.
Она довольно мутная, произносит она.
Как это мутная?
Эмили пожимает плечами.
Ее толком не поймешь.
Я это люблю.
Кто бы сомневался.
Мне трудно истолковать ее улыбку, она дружелюбная и вместе с тем слегка снисходительная, будто Эмили считает Алекс мутной и меня тоже, поэтому сразу поняла, что мы должны друг другу понравиться. Я ощущаю гордость, поскольку это означает, что она считает меня похожей на Алекс, а я бы ни на кого в этом городе не хотела походить больше, чем на нее.
В четверг идет дождь, а он не появляется. По пятницам я чаще всего свободна, пятницы спокойные дни в столовой, и дополнительного персонала не требуется, во второй половине дня меня пронизывает ощущение неги, становится чуть ли не уютно. Я воспринимаю это как доказательство того, что благодаря способности человечества к приспосабливанию можно пережить все, раз уж мне начало казаться уютно здесь, в гадкой столовой гадкой больницы. Потом я думаю, что, пожалуй, это скорее доказывает, что нравится мне тут в каком-то смысле вопреки представлению о том, кем я хочу быть. Это меня огорчает и одновременно радует: я вовсе не собираюсь продолжать работать в подобных местах, все последние годы я только и делаю, что пытаюсь из них выбраться. Впрочем, в мрачные моменты я думаю, что работа такого типа мне предопределена генетически, запрограммирована многими поколениями рабочих. Таким же основополагающим образом я могу чувствовать себя чужой в университетских коридорах и на университетских семинарах, бояться раскрыть рот, чтобы случайно не разоблачить себя: выдать, что я здесь чужая, что проникла сюда обманным путем.