Руби! выкрикнул отчаянно дедич, спешиваясь. Сверкнула секира, врубаясь в ствол толстого осокоря, полетела щепа и лесной великан с нарастающим треском повалился на дорогу. Богуш с трудом сдержал дурацкий смешок сначала русичи валили деревья у них на пути, теперь они отгораживаются деревьями от руси. Всё, что можно, в военном деле придумано на долгие годы вперёд.
Грохнулось второе дерево, третье. Завал рос на глазах, щетинясь косо сломленными верхушками и сучьями, грозя зацепить одежду, опутать оружие, пропороть брюхо хоть коню, хоть всаднику.
Богуш! крикнул Житобуд, оглядываясь. Где ты есть, пасынче?!
Тут я, ответил варяжко, возникая рядом с наставником.
Дорогу запомнил?!
Запомнил, обречённо ответил отрок, уже понимая, что его вновь ждёт всё то же скачка через леса за помощью. Как прошлой зимой в Москве было. То же и здесь будет.
Скачи навстречь князю Ходимиру, предупреди. Скажи, что мы тут дней пять продержимся точно, а потом, если не успеет, так пусть хоть отомстит за нас достойно. Понял ли?!
Понял, наставниче.
Ну, помогай тебе боги!
Богуш всхлипнул, вскочил в седло. Стрелы уже свистели над головой, и варяжко, пригнувшись к конской гриве, бросил коня в речку.
Вплавь, как половец.
3
Богуша разбудил дробный конский топот. Он быстро сел, сразу же хватаясь за топорик у пояса (меча ему, как отроку, пока что не полагалось). Навязанные на краю поляны степные кони, взятые у черниговцев, храпели, приплясывая у кустов.
Туман ещё не рассеялся и там, за туманом, за лесом, ржали и топотали кони с полсотни, не менее.
Богуш подхватил с земли расстеленный плащ толстого сукна стёганую броню он не снял даже на ночь. Сборы заняли всего несколько мгновений, и отрок метнулся к привязанным коням, на бегу застёгивая пояс. Гнедой шарахнулся, оборвал привязку и с ржанием ударился в бег, подальше от чужого неласкового человека, мгновенно пропав за туманом. Вороной не испугался. Богуш повозился несколько мгновений, затягивая подпругу, и вскочил в седло.
С поляны надо было немедленно бежать. Хотя бы из простой осторожности.
Ветки деревьев мокро и хлёстко ударили по лицу. Конь было захрапел и упёрся, и тогда Богуш взбешённо и от души вытянул его плетью по рёбрам:
А, короста степная, двенадцать упырей!
Конь рванул с места прыжком и вломился в кусты, а из них в лес. Богуш мгновенно понял, что опытному человеку его след, проломленный в чапыжнике, будет виден издалека, но оставалось надеяться на туман. Между деревьев варяжко спешился и перехватил конский храп, сжимая ноздри пальцами. Злой степняк всхрапывал, так и норовя укусить и заржать, но пальцы мальчишки держали крепко.
А по поляне уже плыли призраками всадники. Над туманной пеленой виделись только конские головы да тулова всадников, полусогнутые, с оттопыренными локтями, шеломы с чупрунами из конских хвостов на темени.
Половцы.
А кто ж ещё, ехидно спросил кто-то внутри Богуша, уж не угров ли ты здесь хотел увидеть? Вестимо, половцы.
Глухо провыл рог. Незнакомо и глухо. Не половецкий.
Загрохотали копыта. Тишина погибла. Туман заколыхался, ощутимо заходил волнами. От леса хлынули всадники. Другие. Метнулись цветные еловцы.
Русь!
Их было не больше полусотни, как и половцев. Зазвенело оружие, взоржали кони. Два загона схлестнулись на поляне, менее, чем в четверти перестрела от Богуша.
И он всю ночь проспал у этой черниговской руси под носом?! Не заметив? Варяжко от позора готов был провалиться под землю. Утешало только то, что и они, похоже, его не заметили, иначе вряд ли он бы встретил рассвет на воле. А то и вообще вряд ли встретил бы. Русь с лазутчиками не церемонится. А то, что они приняли бы его за лазутчика, сомневаться не стоило.
Гонец, конечно.
От остановленного русичами у Жиздры передового отряда вятичей к основным силам князя Ходимира за подмогой. Брянский наместник оказался внезапно силён, и, отправляя Богуша к Ходимиру, воевода Рах только качал головой в сомнениях одолеет ли того наместника и вся сила вятицкой земли с варягами вкупе.
Но это было не его, Богуша, дело. Его дело было донести до Ходимира эту весть.
Звон оружия охватил всю поляну и лес, поднял в воздух птиц, которые с пронзительным гомоном взвились вверх и принялись кружиться неумолчной стаей. Тут бы и улепётывать отроку Богушу по прозвищу Варяжко, но он, словно прикованный какой-то страшной, неумолимой силой остался на месте, словно стремясь досмотреть бой до конца.
Половцы, между тем, одолевали. Их было чуть больше, и, невзирая на то, что русь опередила их во времени и взяла врасплох, нынче половцы побеждали. Сила ломила силу.
Богуш не вмешался. Да и за кого ему вмешиваться? Русь вороги, против них они бились совсем недавно, бились и вятичи, и варяги, за них встревать вовсе даже не след. Половцы вроде как и друзья, но за них встревать почему-то не хотелось. Да и никто не станет сейчас, в этой кровавой буче, разбирать, кто он таков, друг или враг, тем более, что по оружию и доспехам он гораздо больше похож на русина, чем на половца.
Сжав зубы, варяжко смотрел, как половцы теснят к лесу и рубят русь, как русский гридень поймал стрелу ноздрями и рухнул с коня, заливая круп кровью, как вязали арканами полон, как последний русин пытался бежать, и его догнала сулица Смотрел и только сильнее сжимал пальцами ноздри всхрапывающего коня.
Победителей осталось в живых немало, десятка четыре. Собрались в кучку, быстро подобрали своих побитых, развернулись и двинулись обратно, сбивая с травы густую росу. Туман уже окончательно рассеялся, и Богуш ясно видел теперь их всех от чупрунов на шеломах до конских бабок.
Он слышал даже их голоса, вот только разобрать, о чём они говорят, не мог. Это вятичи, пожалуй, смогли бы, да и русь вот эта, половцами побитая, тоже они на самой меже степной живут, а ему, варяжко, это бормотание вовсе не понятно.
И тут старшой ближней стайки половцев вдруг остановил коня, неотрывно глядя в сторону Богуша, словно что-то разглядывая. Самого отрока он видеть не мог за густым чапыжником, но вот пролом в кустах
Рука Богуша, устав, соскользнула с конского храпа, и вороной, получив волю, заржал. И тут же схлопотал кулаком по морде, но поздно! Взвился на дыбы!
В гуще половецкого загона гортанно заорали, заворачивая коней. Богуш вскочил в седло, краем глаза успев увидеть, как мчатся в чапыжник, обнажая мечи, ближние половецкие вои, а за спиной у них, сшибая верхушки трав, слитно течёт остальная половецкая лава.
Варяжко стремглав вылетел из кустов, держа к дальнему леску, что хвойными лапами корячился по краю оврага. На ровном месте, на поляне варягу даже верхом от половцев не уйти. Может, хоть там
Змеями свистнули первые стрелы, половцы били в него на скаку, приподнимаясь в седлах.
Мимо. Мимо.
Пока мимо.
Вот и опушка.
Словно чёрная птица мелькнула у самого лица Богуша и впилась в шею коня. Стрела! Вороной враз как-то осел вниз, споткнулся и повалился набок, одновременно припадая головой к траве, словно устал и собрался поесть. Попали-таки!
Отрок выдернул ноги из стремян, грохнулся оземь, преодолел мгновенные боль и замешательство, вскочил на ноги и бросился бежать, слыша сзади визг половцев. Плохо дело, мельком подумал он на бегу. Только бы до леска не догнали, а там пешком половчин не ходок, а в лесу тем паче.
Богуш вломился в пихтач, как кабан. Сзади запоздало взвизгнули стрелы, всхрапнули вздыбленные у опушки кони. Что-то визгливо заорал половецкий старшой.
Варяжко на бегу вырвал лук, наложил стрелу, приостановился и в полобороте, почти не целясь, выстрелил назад. Рука половчина остановилась на полувзмахе, удар стрелы отбросил его назад, с маху приложив кованым затылком шелома о конский круп. Конь шарахнулся.
Отрок торжествующе захохотал и, взмахнув руками, сиганул в овраг, очертя голову.
Пока они спешиваются, да с раненым (а то и убитым, чем упыри не шутят, пока боги дремлют) старшим возятся, он не меньше версты отмахать успеет. А половцы за ним в овраг не полезут.
Ушёл!
Сквозь живые запахи леса ощутимо потянуло знакомым уже до тошнотной жути запахом гарью. Богуш невольно остановился. Что-то нехорошо горело. Слишком знакомо и привычно.
Постояв несколько мгновений, варяжко сплюнул и процедил сквозь зубы своё любимое:
Вот двенадцать упырей! и зашагал дальше, уже без опаски, пинками отшвыривая с дороги сухие ветки.
Тропинка вывела его к поросшей густым чапыжником опушке. Богуш остановился у небольшой берёзы, предусмотрительно оставив между собой и лугом куст. Огляделся.
На лугу горела вёска. Большая, дворов в десять. Весёлым трескучим жёлто-зелёным пламенем полыхали избы, клети и стаи, клубами валил чёрный дым от больших скирд хлеба, не обмолоченных в прошлом году. Ярко горели копны сена. Над камышовыми кровлями стоял многоголосый вой баб и ребятишек, мешался с задавленным матом мужиков и бешеным рёвом гибнущей в огне скотины.