Над Полоцком, над Двиной, над опустелыми полями висела серая пелена осенних туч, из которых то и дело принимался моросить занудный мелкий дождь. Он монотонно стучал по кровле княжьего терема, гонт потемнел и из серо-серебристого стал почти чёрным.
На столе в княжьей гриднице дымились чаши с горячим сбитнем, в поливных сулеях томились квас и пиво, шипя мелкими пузырьками, в липовом жбане соблазнительно отсвечивал хмельной вареный мёд, жареное мясо тура приманивало румяным краем, серо-чёрный хлеб ломтями громоздился в плетёной из рогоза чаше, в другой горкой высились свежие яблоки, в липовой чаше оплывали в тёмно-жёлтом меду наломанные соты.
В горнице было полутемно (много ль света пройдёт в волоковые окошки?) и тихо, только со двора доносился гомон дружины, тоже, впрочем, не очень громкий.
Всеслав в очередной раз вскинул глаза, мельком глянув на сидящего напротив человека прямо и пристально старался не смотреть вежества ради.
Напротив сидел высокий середович, в крашеной хвощом рубахе. Заброшенный за ухо чёрный, хоть и битый сединой чупрун чуть качался над бритой головой. Из-за края стола выглядывал черен меча с серебряным яблоком садясь за княжий стол гость, из вежества же снял меч, но поставил около себя, прислонив к столу. Всеслав его не осуждал подобное ещё было в обычае, и оскорблением не было. Да и понимал гостя Всеслав, зная, через что тот прошёл с чего бы ему вдруг так безоговорочно верить хозяину?
Гость резал мясо крупными кусками, жевал, запивая квасом к хмельному так и не прикоснулся то ли из осторожности, то ли ещё по какой причине. Сам Всеслав уже насытился и только всё из того же вежества, чтоб не остудить гостя, шевелил ложкой в миске с ухой.
Князь покосился налево, на жену. Чуть улыбнулся в ответ на её весёлый взгляд. Бранемире было ещё не в привычку принимать таких гостей, она была хозяйкой в княжьем терему всего несколько месяцев, меж ними ещё и первый любовный пыл не прошёл. И частенько даже и на людях они вот так косились друг на друга, вспыхивая румянцем. Вот и сейчас на щеках Бранемиры появились едва заметные красные пятна, и Всеслав поспешно отворотился, чтобы они не переросли в сплошной румянец.
Покосился вправо. Пестун Брень, ныне, когда Всеслав вошёл в совершенные лета и не нуждался в постоянной опеке, возглавлявший княжью дружину, задумчиво резал на небольшие куски яблоко и бросал их по одному в рот. Жевал, искоса поглядывая то на князя, то на гостя. Миска с ухой перед ним давно была пуста.
Не возревновал бы ныне пестун своего воспитанника к новонаходному, мельком пронеслась глупая мысль. С чего бы Бреню ревновать-то? Он при князе, он старшой дружины. Кто, опричь князя, выше него в Полоцке? Разве что воевода Бронибор, так тот не княж человек, а вечевой боярин.
Наконец гость отодвинул миску, ещё дожёвывая мясо, допил из точёной каповой чаши квас, поставил её на скатерть и отложил нож. И князь почти тут же отложил ложку.
Гость звался Воронец, сын Борислава.
Потомок лютицской знати, ратарей, служителей Радогостя-Радигаста, он служил и у ляхского короля Мешко, и вместе с ним ходил воевать саксов и императора Конрада. Про Мешко давно ходили слухи как про скрытого язычника, а после того, как он вместе с лютичами-язычниками сражался с империей и вовсе. То, что раньше император Генрих Святой вместе с теми же язычниками-лютичами воевал против отца Мешко, Болеслава Храброго, христиан как-то не смущало.
Впрочем, судя по словам Воронца, изрядная доля правды в этих слухах всё-таки была.
Когда наши князья заключили ряд с Мешко, меня с дружиной и отправили к нему служить, говорил Воронец, умно поглядывая на Всеслава.
В заложники, что ли? не понял Всеслав.
Воронец помялся, покачал головой.
Отчасти, сказал он, наконец. Мешко не мог доверять нам полностью мы с ляхами давно были врагами. И ходили зорить земли Пястов. Особенно после того как дед Мешки, тоже Мешко, крестился, а мы наоборот, от Белого Бога отверглись. А при отце его, Болеславе вместе с саксами на Пястов ходили. Осторожность тут была нужна и все это понимали. И сам Мешко тоже дал нам заложников.
Но отчасти? переспросил Всеслав.
Лютич снова глянул на князя умен, хоть и совсем мальчишка ещё!
Мы не просто заложниками были. Служили королю. Мне всё равно не было доли в родовой земле, я побочный сын.
Мы не просто заложниками были. Служили королю. Мне всё равно не было доли в родовой земле, я побочный сын.
Всеслав понимающе кивнул.
Мешко, конечно, не думал, чтобы полностью отвергнуться от Христа, задумчиво продолжал Воронец. А может и думал, да медлил.
Негромко хмыкнул, но смолчал воевода Брень. Князь весело глянул в его сторону, помня слова пестуна о полумерах, сказанные пестуном десять лет назад, но тоже смолчал. А Воронец, казалось, и внимания не обратил.
А после гибели Мешко началась котора, старший сын Мешко, Болеслав, погиб почти сразу вслед за отцом, королева Рыкса Лотарингская бежала к немцам вместе со вторым сыном, Казимиром. Началась война мало не всех против всех, чашник Моислав бежал в Мазовию, язычники-мазовшане стекались к нему тысячами.
А ты? спросил Брень, видя, что Воронец молчит, задумавшись.
А что я? вздрогнул, словно очнувшись, лютич. Я не лях, я лютич, мне власти так и так в их королевстве не было. И любому пану я докука, а то и помеха. Не стало короля не стало и меня.
Он криво улыбнулся.
А тут как раз кметы восстали против христианства. Я к ним и примкнул. Самое место мне и было средь них.
Всеслав опять молча кивнул. Про это восстание, Гнев Богов, он слышал, хоть и мал тогда ещё был. Слышал рассказы о разграбленных и разрушенных костёлах, о размётанном по камню соборе во Вроцлаве, о кровавых жертвах богам от восставших, о помощи лютичей и Моислава. И о вторжении короля чехов Бржетислава.
Бржетиславли полки нас и раздавили, негромко рассказывал Воронец. Те, кто уцелел, бежали к мазовшанам, к Моиславу. И я тоже. А только что с того? Моислав не захотел по всему королевству власть древних богов восстановить. А может, и хотел, да ему мазовецкая знать помешала. Им-то что до королевства всего?
Всеслав вновь покосился в сторону пестуна Бреня и поймал его многозначительный взгляд помни, княже, что я тебе говорил. Воля земли порой значительнее воли князя.
И что потом? теперь уже спросил сам князь.
А что потом, горько пожал плечами Воронец. Потом пришёл Казимир с немцами и киевскими полками. Сначала чехов разбил, потом и нас. Потому я и здесь, в Полоцке. Прими на службу, Всеславе Брячиславич.
Всеслав ощутил новый, ещё более значительный взгляд Бреня (и сугубо помни, княже, что я тебе говорил: «Удовлетворившийся малым погибнет!»).
Но не выказал вида, что заметил что-то, тем паче, для того было не время и не место.
Воронец отбил щитом удар полянского копья, с хохотом развалил мечом на-полы оказавшегося вблизи куявича. Душу затопляло веселье, боевой восторг, тело казалось лёгким, вот-вот подымется над землёй. Он мог всё мог успеть срубить наконечник копья, протянувшегося к скачущему рядом Лютевиту, мог успеть поворотиться и на скаку подмигнуть бледному как полотно, Вышко, мог успеть коротким движением головы уклониться от жадной до крови стрелы, с визгом нашедшей поживу в ком-то позади.
Куявские пешцы пятились, из последних сил сдерживаясь чтобы не ударить в бег. Мазовецкая конница ударила вовремя поляне и куявичи завязли в пешей рати Моислава как топор в суковатом сыром полене. Победа была вот она, только руку протяни и сорви, словно спелое яблоко с ветки.
Конь под Воронцом споткнулся и повалился наземь, лютич едва успел выдернуть ноги из стремян и скатился с конской спины, словно на санках с горки. Мягко приземлился, отбил чей-то мелькнувший рядом с лицом меч. И почти тут же рядом возникли всадники. Свои, мазовшане (он уже привык звать их своими, за пятнадцать-то лет!).
Вышко остановился совсем рядом:
Наставник, скорей! протянул руку.
И почти тут же Воронец с ужасом заметил, как на груди зброеноши расцвёл кроваво-железный цветок высунулся сквозь стегач4 бронебойный наконечник стрелы, кровь густо хлынула по льняному покрытию доспеха, потекла по луке. Мальчишка повалился, обмякшая рука выпустила поводья, и только взгляд, удивлённо-обиженный (как же так, ведь бой ещё не кончился, и я я! не победил, и даже не узнаю, кто победит!) полоснул Воронца, словно плетью наотмашь.
В следующий миг от гибели лютича спас только внезапно оказавшийся рядом Лютевит. Стремительно метнулся меч в его руке, и куявский всадник рухнул под конские копыта с разорванной грудь, ещё миг, и он срубил бы Воронцу голову.