«К следующему чемпионату я хочу по-прежнему быть с Яарой», написал я.
А потом я застрял. Я прикидывал, что бы еще себе пожелать, пытался думать о самых разных вещах, но мыслями неизменно возвращался к ней, к ее шелковистым карамельно-каштановым волосам, к ее гладким худеньким плечикам, к ее зеленым глазам за оправой очков, к тому мгновению, когда она их снимает, и я знаю, что это лучшее мгновение Мы познакомились два месяца назад в кампусе, в кафетерии здания «Нафтали». В начале перерыва между лекциями она появилась там с двумя парнями. Она шла, неся большой поднос, на котором стояла маленькая бутылочка грейпфрутового сока. Прямая спина, быстрая походка собранные в хвост карамельно-каштановые волосы раскачивались на ходу. Парни неуклюже косолапили следом. Ей не сразу удалось открыть бутылку, но она не обратилась к своим приятелям за помощью. Они обсуждали виденный накануне спектакль. Вернее, говорила она, практически без передышки, а парни на нее глядели. Она говорила, что из пьесы можно было выжать гораздо больше, найдись у режиссера хоть капля вдохновения. «Взять хотя бы декорации Она глотнула сока. Почему в этой стране все театральные декорации одинаковые? Неужели нельзя придумать что-нибудь более оригинальное, чем стол, вешалка и кресло с блошиного рынка?» Потом она заговорила о музыке и о том, что режиссер мог бы добиться от актеров большего, если бы питал к своей профессии настоящую любовь. Последнее слово она не только выделила интонационно, но и приложила руку к груди. «Полностью согласен!» поддакнул сидевший напротив нее парень, не сводивший глаз с ее блузки. «Ты совершенно права, Яара», добавил второй. Потом оба встали и ушли на лекцию. Она осталась за столом одна и на долю секунды показалась мне маленькой и растерянной. Она достала из сумки тетради, поправила мизинцем очки на носу, скрестила ноги и погрузилась в чтение. Прежде чем перевернуть очередную страницу, она слегка слюнила палец, а я смотрел на нее и думал: обалдеть, до чего сексуальным может быть типичный жест библиотекарши, если девушка что надо. Интересно, задался я вопросом, как меняется это серьезное лицо, когда его обладательница смеется? Появляются ли у нее ямочки на щеках? Но этого я, скорее всего, никогда не узнаю, потому что мне в жизни не хватит смелости к ней подойти.
Послушай! сказала она, подняв голову от своих конспектов. Ты, случаем, не в курсе, что значит английское слово revelation?
Удача кляча: садись да скачи! Так же было и с моим дальтонизмом, который на протяжении многих лет причинял мне известные неудобства («Дети, видите вон там красивые анемоны? Кто сказал нет?»), но в критический момент спас, не позволив офицеру-кадровику определить меня в пограничники.
То же самое произошло, когда Яара обратилась ко мне с вопросом. Годы спартанского англосаксонского воспитания, ведра чая с молоком, хронический эмоциональный запор и глубоко въевшееся ощущение себя чужаком, перенятое от родителей, которые и через тридцать лет после переезда из Брайтона продолжали чувствовать себя иностранцами и по-прежнему разговаривали между собой на смеси иврита с английским
Все это в единый миг сработало в мою пользу.
Я объяснил, что revelation означает «открытие» или «откровение». Ее это вроде бы полностью удовлетворило, и тогда я быстро добавил, что это слово может также использоваться в значении «разоблачение». Все зависит от контекста.
Она прочитала мне все предложение. Потом еще одно, с которым у нее возникли трудности. Потом я дал ей свой номер телефона: вдруг ей снова понадобится моя помощь, и о, счастье она позвонила в тот же вечер, и мы говорили о самых разных вещах, и разговор тек, как вино, а потом мы начали встречаться, потом поцеловались, потом занимались любовью, а когда мы валялись на лужайке перед Академией музыки, она положила голову мне на живот и стала выстукивать на моем бедре фортепианную мелодию, доносившуюся из репетиционного класса, и купила мне голубую рубашку, потому что «хватит ходить в черном», и все это время я искал подвоха: как случилось, что девушка, служившая живым опровержением теории Черчилля о трех четвертых («Девушка не может быть одновременно и красивой, и умной, и в постели что надо, и при этом свободной. Один из четырех элементов всегда отсутствует»), так вот, как случилось, что такая девушка выбрала именно меня? Я знал, что за несколько месяцев до знакомства со мной она рассталась с гитаристом, который пять лет мучил ее изменами, но в кампусе хватало ребят привлекательнее меня, готовых ее утешить. И вообще, история с ветреным гитаристом казалась мне неправдоподобной. Кому придет в голову обманывать такую девушку? Как вообще можно желать кого-то, кроме нее, кроме нее одной?
Амихай торопил меня. Все остальные уже вернули ему ручки.
Я перечитал свое первое пожелание и быстро дописал:
2. К следующему чемпионату я хочу жениться на Яаре.
3. К следующему чемпионату я хочу, чтобы у нас с Яарой был ребенок. Желательно девочка.
Ладно, а что дальше? Офир дождался, пока я не отдам ручку, и запустил ладонь в свои кудри.
А теперь сдавайте мне свои бумажки, сказал Амихай. Я сложу их в коробку и сохраню до следующего чемпионата.
Почему именно ты? спросил Офир.
Потому что я самый надежный из вас.
То есть? возмутился Офир.
Он прав, успокоил его Черчилль. У него жена, своя квартира, близнецы. Мы до следующего чемпионата точно сменим с десяток адресов, и при переездах наши бумажки затеряются.
Окей, сказал Офир. Но тогда сперва зачитаем их вслух.
Шутишь? не согласился Амихай. Какой же это будет сюрприз?
Да хрен с ним, с сюрпризом! разозлился Офир. Я хочу знать, что вы написали. Иначе не отдам свою записку.
Откладывать удовольствие не в твоих правилах, да? саркастически заметил Амихай и удовлетворенно добавил: Вот оно, материнское воспитание.
А ты знаешь историю про чувака, который все время откладывал удовольствие? парировал Офир. Жил-был чувак и постоянно откладывал на завтра удовольствие. Откладывал, откладывал, откладывал пока не помер.
У меня идея, вмешался Черчилль, пока Офир с Амихаем не увязли в очередной словесной баталии: во время этих перепалок, внезапных и по большей части бессодержательных, они изливали друг на друга столько злости, что это ставило нас в тупик. Пусть каждый прочтет только одно из трех желаний. Так сохранится элемент сюрприза, но кое-какое представление о мечтах каждого мы получим. Кажется, у вас, рекламщиков, это называется тизингом?
Не тизингом, а тизером, поправил его Офир, и на его лицо легла тень, как всегда, когда ему напоминали о том, чем он занимается.
Ладно, я первый. Амихай развернул свой листок. «К следующему чемпионату я открою клинику альтернативной медицины».
Ами-и-инь! воскликнул Черчилль, выражая чувства всех присутствующих.
Мы все надеялись, что желание Амихая сбудется. Если он все-таки откроет свою клинику, то хотя бы перестанет проедать нам плешь бесконечными разговорами на эту тему.
Офир развернул свой листок:
«К следующему чемпионату я сделаю рекламе ручкой и издам книгу рассказов».
Книгу рассказов? удивился я. Ты вроде собирался снять про нас фильм?
Собирался. Но сюжет фильма построен на том, что один из нас гибнет в армии. И ты обещал, что если никто из нас не то ты
Если это еще актуально, я готов умереть в любую секунду, предложил я (и стоило мне это произнести, как по спине пробежала сладкая дрожь, как всегда, когда я размышлял о вероятности смерти).
Брось, не надо! сказал Офир. Я в последнее время все больше склоняюсь к сочинению рассказов. У меня полно историй, но, когда я в одиннадцать вечера прихожу домой с работы, нет сил даже компьютер включить.
Поддерживаю! подбодрил я его. До следующего чемпионата у тебя куча времени. В любом случае переводчик на английский у тебя уже есть.
Спасибо, друг. Офир похлопал меня по плечу, и глаза у него заблестели. Ты даже себе не представляешь, как нам повезло
Черчилль быстро, пока Офир не пустил слезу, развернул свой листок.
«К следующему чемпионату, прочитал он самым серьезным тоном, я планирую трахнуть как минимум двести восемь девчонок».
Сколько-сколько? захохотал Амихай. Двести восемь? А почему не двести двадцать две? Или триста для ровного счета?
Сам смотри, объяснил Черчилль. Четыре года, в году пятьдесят две недели. Одна девчонка в неделю итого двести восемь. Да ладно, я пошутил. Вы что, правда поверили, что я потрачу желание на то, что произойдет и так?
Прикалываешься, значит? угрюмо спросил Амихай. Человеку, до скончания дней обреченному терпеть печальную Илану, мысль о том, что можно уложить в постель двести восемь разных женщин, наверняка туманила воображение.
Само собой, хохотнул Черчилль и зачитал свою записку: «К следующему чемпионату я хочу провести громкий процесс. Имеющий большое общественное значение. Я хочу принять участие в деле, которое обернется социальными переменами».