Да не гады они. Они меня любили. Только не понимали. Значит, я тебе выздоровлением обязана тоже. Когда Валерка приехал, я выздоровела.
Закрыв глаза, я вспоминала об этих горьких для меня годах. Родившая меня старшая в семье сестра Александра к тому времени полгода была замужем за старшим лейтенантом Алексеем Васильевым и уже два месяца гостила у родителей. Уехать из Германии с места службы мужа ей пришлось, когда он понял, что беременность жены не соответствует сроку их знакомства. А супруг он был завидный: в советское время служба в ЗГВ это вам не комар начхал! И бабушка сказала: родишь с мужем помиришься. А ребенка мы на меня запишем. Ну, на нее не удалось, записали на вторую дочь, Людмилу. Все Боевы были стройными, тонкокостными, светловолосыми, голубоглазыми, горбоносыми. Особенно хороша была Александра. А Людмила, которая была моложе Александры всего на одиннадцать месяцев, в семье считалась почему-то дурнушкой, хотя была она очень даже ничего. И бабушка решила, что не будет большим грехом кандидатку на звание старой девы записать матерью-одиночкой. А ее наверняка даже не спросила, хочет ли она таковой считаться. В городе, конечно, все знали, чья я дочь, зато у Алексея в части об этих родах никто не узнал. Он приехал по вызову бабушки, помирился с женой и увез ее в Германию. Она родила мою единоутробную сестру Ларису через десять с половиной месяцев после меня, побив бабушкин рекорд. Сразу уехала из Утятина и Людмила. Поступила на какой-то московский завод и неожиданно быстро вышла замуж за тамошнего главного инженера. Был он, правда, на двадцать лет старше невесты, но зато человек положительный и обеспеченный. Ни та, ни другая в родной город долгое время не приезжали, и я счастливо провела в нем свое дошкольное детство. Но в мое седьмое лето Людмила с мужем неожиданно заявилась в родной дом и сказала, что забирает меня. Сначала бабушка сказала: «Только через мой труп!», но после тайного разговора с дочерью и зятем вдруг изменила свое решение.
Семья была в шоке. Тоня, приехавшая домой перед отъездом по месту распределения после окончания института, ляпнула при мне: «Ну да, свои дети не получаются, возьмем эту, готовенькую!». Валерка, только что устроившийся после школы на крахмалопаточный завод, спросил: «Мам, неужели ей хуже с нами, чем с ними?». Даже младшие Сима и Алла, которым я, конечно, была помехой, ходили растерянными. Ведь я была своей! Но бабушка решила и я в Москве. В первый класс я пошла не в Утятинскую вторую школу, где были знакомые ребята, и с уроков возвращалась я не в родной дом, а в чужую квартиру. И если бы новые родители были суровы со мной! Наоборот, они буквально задаривали меня. Но в Утятине я без ограничения гоняла по городу, а в Москве меня водили за ручку. Друзей я не завела. Вот и сидела дома, «заедая» свою тоску. Внешностью я была не в Боевых; как говорила соседка тетя Клава, «они хлесткие, а ты кубастенькая». Ну, на мою широкую кость да непомерный рацион и за год я удвоилась в весе. Когда Людмила привезла меня на каникулы в Утятин, все рухнули.
Она бы и не привезла, но Георгия Павловича, ее мужа, назначили генеральным директором крупного завода в одном большом сибирском городе. Нужно было переезжать и обживаться, поэтому Георгий Павлович уехал первым, А Людмила, дождавшись завершения учебного года и отвезя меня к матери, уезжала туда обустраивать наше будущее жилье.
Такси подъехало к дому. Это было такое счастье, когда оно, повернув от Уремовского шоссе и промчав нас по свежему асфальту, вдруг вывезло к кладбищу. Я кладбищу обрадовалась, можете себе представить! Ведь это на нем Тоня назначала свидания, а потом с девчонками хихикала над кавалерами, прячась за памятниками. И я с ними была, куда же от меня денешься! Через кладбище мальчишки ходили на кирпичный завод и, конечно, я с ними! А за кладбищем мост через протоку, а по обе стороны моста озеро! Справа Чирок, слева Нырок. Такси летит вверх по дороге, разворачивается у сквера, объезжая по краешку площадь, и сворачивает на Банную. Вот он, дом! Я вылезаю, не обращая внимания на окрик Людмилы, призывающей меня прихватить свои вещи, открываю калитку, и вдруг вижу, что здесь все чужие. Во дворе на скамеечке у дома сидит незнакомая толстая тетя, а в куче песка играют незнакомые девчонка и мальчишка. Увы, так совпало, что за неделю до нашего приезда в родной дом приехала Александра с детьми, чтобы родить своего последнего ребенка, Юрку. В песке копались единоутробные мои сестра и брат, Лариска и Сережка. Все трое с брезгливостью разглядывают слоноподобное существо, остановившееся у калитки. А Людмиле некогда разбираться в наших эмоциях. Она подталкивает меня: «Ну, проходи, не загораживай проход!» и перетаскивает чемоданы и сумки за калитку. Расплачивается с водителем и возвращается во двор: «Здравствуй, Саша, это твои?», целует сестру, целует племянников: «А это ваша э-э-э сестра Наташа», кивает в сторону дома: «А где все? Никого, что ли? Придется самой вещи таскать. Ни-ни, Саша, в твоем положении»
Сестры уходят в дом, я остаюсь во дворе. Во дворе, где теперь другие хозяева! А они шепчутся и хихикают. Они называют меня жирной! Я еще не плачу, но уже хочу есть. К счастью, во двор входят вернувшиеся с завода дедушка и Валерка. Они видят меня. Они меня не сразу узнают. Они пугаются. Я это вижу, я уже жутко хочу есть! Во двор влетают Сима с Аллой. Лучше всех повела себя Алла. Она обняла меня и заревела. Вслед за ней заревела уже почти взрослая Сима: «Почему они не сказали, что Наташенька заболела!» Валерка сказал: «Я их убью, до чего они ребенка довели!» Выходит Людмила, она даже не может оправдаться перед негодующими родственниками. Валера говорит: «Ничего, Туська, будем с тобой два раза в день в озере купаться и на велике кататься. Ладно, сегодня мы в Нырок окунемся, но уж завтра» И взял меня за руку. «Ты на озеро? Возьми моих», говорит Александра. «Возьмем?» спрашивает Валерка. «Не надо! Они дразнятся!» шепотом говорю ему я. «Нет, мы вдвоем, Саша, отвечает сестре Валерка. Туська плавает хорошо, а твои еще не умеют. Я за ними не услежу».
Мы спускаемся по Банной к озеру. Здесь у берега растут камыши, дно плохое, илистое. И все же местные ребятишки тут купаются. В камышах протоптаны тропинки, у некоторых брошена детская одежонка, над водой слышны плеск и голоса. Мы выбираем одну из тропинок и лезем в воду. «А давай вперед на скорость». Мы уплываем далеко, потом переворачиваемся на спину, отдыхаем, потом возвращаемся. «На первый раз хватит», говорит Валерка.
Дома нас встречает бабушка. Подготовленная домашними, она все-таки пугается моей внешности. И глядит на дочь отнюдь не ласково. «Ладно, завтра к педиатру сходим».
С сестрой и братом контакт так и не установился. Они привыкли действовать совместно, и вообще довольно агрессивны. А у меня отталкивающая внешность, и в то же время на меня изливается большая часть внимания окружающих. Младшие тетки любят меня, знают мои привычки и слабости. Сначала меня селят к ним в комнату, но потом я переселяюсь в беседку, и это еще один повод мне завидовать. Выселили меня из дома, потому что Валерка устраивает мне побудку в полшестого. Мы садимся на велики и мчимся на пляж. Там мы ныряем, плаваем, делаем растяжки, ходим на руках, отжимаемся. Потом быстренько возвращаемся, и Валерка после завтрака убегает на завод. Вечером он вновь тащит меня на пляж.
Я тогда не понимала, какая это была жертва с его стороны. Восемнадцатилетний парень перед армией вместо того, чтобы крутить с девчонками, возится с больной племянницей! Уже через пару дней я небрежно отпихиваю дразнящую меня Лариску, и она улетает далеко в малинник. Прибежавшей выручать дочь Александре я бесстрашно говорю: «А пусть не дразнится!» И никто меня не осуждает, Алла даже добавляет к моим словам: «Твои уж очень противные».
Дедушка привозит дрова, и теперь мы с ним их пилим. Обычно мужики управляются с этой работой за несколько дней, а теперь она растягивается на все лето. Бабушка, заходя всякий раз во двор, морщится на это безобразие, но молчит. Алле с Симой дано задание: пилить со мной каждой по бревну ежедневно. А еще дедушка учит меня колоть дрова! Да, он доверил мне топор. Самые ровные, сухие и тонкие чурбачки он отбрасывает в сторону, а затем я азартно терзаю их топором. А еще, когда поливают огород, я кручу ворот колодца. Тут уже негодованию младших нет предела. Когда их допускают к этой работе, выясняется: вес ведра с водой им не одолеть. И я с удовольствием показываю им язык: не всё же им дразниться!
В общем, жизнь прекрасна! Как-то незаметно для меня прошли роды Александры и ее с детьми отъезд под Читу, где служил теперь муж Александры. Я, конечно, не стала стройной, но всё же малость подтянулась, окрепла и повеселела.
В начале августа все заканчивается. Однажды после обеда я вдруг прижимаю ладони, сложенные «лодочкой», к лицу, оставляя открытыми глаза, и начинаю орать. Это действует помимо меня, я себя контролировать не могу. Мурашки по носу и ужас в сердце! Все бестолково топчутся вокруг меня, а в это время у калитки останавливается такси. Когда в дом входят Людмила с Георгием Павловичем, дедушка первым понимает причину моего крика и говорит бабушке: «Не позволю! Только через мой труп!»
Конечно, позволил. Уже на следующий день мои вещи спешно укладывали Людмила с бабушкой, а я сидела за столом и ела картошку. Как я ее ела! Вся семья с ужасом наблюдала это пожирание. «Вы видите?» с горечью сказала Людмила. «А без вас тут такого с ней ни разу не было», сказала Алла и отобрала у меня ложку. Я взяла очередную картофелину рукой и запихнула ее в рот. Чувствительная Сима заплакала. «Не забирайте меня, сказала я невнятно сквозь непрожеванную картошку. У вас будет своя девочка. А если заберете, то у вас будет чужая девочка».