Своими экспериментами поэты хотели расширить возможности персидского языка, освободить слова от бремени надоевших ассоциаций и стереотипов.
В 19681969 гг. также выходят в свет три номера литературного журнала «Роузан» («Просвет»), с текстами Элахи, Ардебили, Шоджаи, Эслампура и других.
Течение «Моудже ноу», несмотря на негативное к нему отношение целого ряда критиков (Реза Барахани, со свойственным ему беспощадным остроумием, вовсе называл стихи нововолнистов «выкидышем»), было привлекательно своей свежестью и доступностью.
Литературные судьбы тех молодых экспериментаторов сложились по-разному. Стихи Ахмада Резы Ахмади (1940) по сей день напоминают его же «Набросок» и ни в чём не продвинулись. Поэзия Ахмади, скорее, проза, и своему по-детски наивному сентиментальному взгляду, обыденному языку и отработанным приёмам он никогда не изменяет. Ныне он является одним из самых любимых массовым иранским читателем авторов, число его книг даже не назвать. Пожалуй, наиболее важные из них «Ежедневные прозы» (1980) и «До моря осталась тысяча ступеней» (1986).
Другая ключевая фигура иранской «Новой волны» Мохаммад Реза Аслани (1943), который, впрочем, всегда отказывался принадлежать к какой бы то ни было группе, ныне выдающийся мыслитель, поэт, кинорежиссёр, сценарист, теоретик литературы и кино. Близкие называют его Шивой, у которого для каждого искусства по руке. Сам Аслани смеётся: «В нашей стране художнику, чтобы выжить, приходится быть Шивой: отрубят тебе одну руку, вторую а ты задействуешь оставшиеся».
Он родился в Реште. В подростковом возрасте впечатлённый строкой одной из касыд поэта-исмаилита XI в. Насира Хосрова: «Улыбка порождение неразумности. Как улыбнуться мне, когда мудрость меня схватила за ворот мёртвою хваткою?», до самого окончания института изящных искусств ни разу не улыбнулся.
Ещё будучи студентом, в своём интервью Эсмаилю Нуриале (в шестом выпуске «Джозвее шер» (1966), посвящённом Аслани и его первому сборнику стихов «Скамеечные ночи дни ветра») он говорил о важности отступления от описательности образа, свойственной персидской поэзии и перехода к «пластичности», основанной на восприятии «врождённых картинок», которыми обладает слово.
Аслани называют продолжателем линии Элиота и имажистов на иранской почве. «Почему многие религии запрещают изображения? говорит поэт. Изображения можно по-разному толковать. В то время, как прямое высказывание категорично, окончательно, это вердикт, не подлежащий обсуждению. От этого мы и бежали, вместо «приговора» мы создавали изображение, которое читатель мог как ему угодно истолковывать, и читатель «активировался», включался в процесс раскрытия смыслов. Поэзия возникает в соприкосновении слова поэта с читателем».
Поэзия Аслани перетекает в его кинокартины и наоборот. Его сценарий «Сад камней» (1976), написанный для Парвиза Кимьяви, его собственные фильмы: «Бадбаде» (1970), «С вашего позволения» (1971), «Так сказывают» (1973), «Ветер играет в шахматы» (1976), «Зелёное пламя» (2007) шедевры иранского арт-хауса. А без его документальных картин «Чаша Хасанлу» (1967), «Абурейхан Бируни» (1971), «Маш Эсмаиль» (1975), «Чиг» (1997), «Ребёнок и эксплуатация» (1981), «Воспоминания семидесятипятилетнего» (2006), «Руки Эгбатан» (2010), «Концептуальный Тегеран» (2011), «Море ревёт» (2012) и многих других в Иране бы не существовало художественной документалистики. Сложно найти человека, настолько глубоко знающего свою культуру и скрытые в ней творческие потенциалы. Аслани обо всём говорит интересно. О живописи, об архитектуре. «Традиционно в домах иранцев не было комнат-спален, у нас был так называемый «чар дари» четырёхоконный зал, «пандж дари» пятиоконный, да ещё эйван (крытая терраса с видом на внутренний двор). Если в эйване садился учитель, давал детям уроки эйван превращался в школьный класс. Если в эйване дети играли в лапту эйван превращался в игровую площадку. Если хозяйка дома расстилала там скатерть эйван превращался в гостиную, в столовую. Это она решала, какое это будет пространство. Это очень важная особенность персидской архитектуры. Сколько творческой свободы она предполагала! Современные же дома загоняют нас в клети: «спальни», «кухни»».
В начале 80-х гг. Мохаммад Реза Аслани вместе с женой Судабэ Фазаели основали культовое для интеллектуалов издательство «Ногрэ» («серебро») прообраз нынешних тегеранских издательств с собственным книжным магазином и галереей искусств. Стараниями «Ногрэ» были напечатаны многотысячными тиражами важнейшие литературные и научные труды: «Завоевание стран» Белазори (IX в.), «История» Ас-Саалиби (X в.), очерки Мохбера ас-Салтане (нач. XX в.), блистательные переводы на фарси «Упанишад», пьес Шекспира и многое другое. Увы, издательству не суждено было просуществовать больше десяти лет в 1990 г., через несколько месяцев после публикации скандально известного романа Шахрнуш Парсипур «Женщины без мужчин», издать который в те годы осмелился один Аслани, в «Ногрэ» была брошена бомба. Пожар уничтожил книжный магазин и почти всё оборудование. Несколько ранее Аслани поплатился за издание этого романа свободой, впрочем, Парсипур пришлось ещё хлеще: Комитет по поощрению добродетели и удержанию от порока, чьи представители нашли в романе открытую эротику, отправил автора и издателя книги в тюрьму.
Аслани из тех, кто печатается редко. Его изданные сборники стихов можно пересчитать по пальцам одной руки: «Скамеечные ночи дни ветра» (1966), «Дивергенция двух западов» (1975), «Некролог для запрещённых лет» (1978), «Лиловее себя со стихшими улицами» (2013), «Тысяча вин да ветров в тысячелетиях путаных ночей» (2019). Соприкосновение с его произведениями уникальное переживание для исследователя. Зрелые произведения поэта представляют собой многослойные интертексты, объявшие всю историю персидской мысли и восходящие к самым ранним истокам духовности древнеиранской мифологии, митраизму, Авесте, «Шахнаме», фольклору, житиям исламских мистиков, казнённых идеологами ортодоксального Ислама, к Философии озарения Сохраварди и аллегорическим толкованиям Корана.
Его последняя на сегодняшний день поэма история престарелого мифического богатыря Ростама из «Шахнаме», который дожил до наших дней и при этом не сбежал из Ирана. Давно отойдя ото всех дел, он уединился в Богом забытой деревне со своей женой Тахминэ и дряхлым конём, но всё равно правители не оставляют его в покое, бесконечно вызывая на допросы (как это делал Кей Кавус), и, что гораздо важнее, покоя не даёт ему собственная память. Это трагедия Ирана, плач «жемчужины дари» персидского языка и его носителя, весь горький исторический и духовный опыт, который вобрала в себя некая общая душа.