Пурим-шпилеры были вынуждены раскрыть тайну своего трюка. Шмерл разделся и показал систему веревок, обвивавших все его тело: одна веревка была обвязана вокруг талии, как пояс, от нее по спине поднимались наперекрест веревки к плечам, на затылке была сделана петля, к которой и крепилась веревка, спускавшаяся с балки. Петля же, в которую он просунул голову, была имитацией, которая никоим образом не могла затягиваться.
Даже ребенок смог бы проделать этот простой трюк! заявил Перец. Гец, иди сюда!
Гец поднялся с места.
Молодец, сынок! Гец сейчас вам покажет, как это делается. Музыка!
Цимбалы и дудка играли быструю мелодию, пока Перец снимал с сына рубашку. Честь всех актеров подвергалась испытанию. Они были обязаны успокоить разгоревшиеся страсти и должным образом закончить представление. Грудная клетка девятилетнего ребенка зримо проглядывала меж грубых веревок, повязанных на голое тело. Он просунул шею в петлю-обманку и, хотя она не плотно прилегала к горлу, немного задохнулся.
Где-нибудь давит? с тревогой спросил отец.
Гец покачал головой в знак отрицания и проглотил слюну. Через считаные минуты механизм был готов к действию. На него вновь надели рубашку, так что все выглядело в совершенном порядке, прикрепили теменную петлю к длинной висельной веревке и поставили Геца на стул.
Перец, смотри, чтобы это не закончилось плохо, эти ваши игрища! предупредил Менахем-Нохум.
Спустите его оттуда, Бога ради! выпалила красивая женщина, стоявшая у окна. Прикрывая глаза руками, она смотрела на ребенка, которого собирались повесить. Гитл что-то закричала брату, стремясь его приободрить.
Готовы? Гец, готов? Эйнс, цвей
Перец выбил стул. Гец издал шутливый крик и закачался на веревке. Снова тишина, снова все замерли, снова мир застыл на месте на сей раз из-за девятилетнего ребенка. Точно как Шмерл, Гец далеко высунул язык и уронил голову на грудь.
Дети смотрели на него с недоумением, они отроду не видели повешенного. Во взглядах же взрослых смешались трепет, восторг, тревога. Им не раз и не два доводилось видеть повешенных, в некоторых случаях речь шла об их родственниках, казненных по приказу магната. Гитл в смущении издала знакомую свою невнятную присказку, др-др-др, гр-гр-гр, поперхнулась и посмотрела вокруг, словно проверяя, помнят ли все, что именно ее брат наложил на них чары безмолвия, что ее брат качается сейчас в петле.
Скажите-ка мне, расколол отец Геца тишину, слыхивали вы о повешенном, поздравляющем вас и желающем счастливого Пурима?
Он легонько коснулся ног сына.
Гит Пурим! надорвал Гец горло в крике и вытаращил глаза.
Все засмеялись и захлопали в ладоши, громче же всех хлопал Перец. Он закрутился на месте, так что подол его платья развевался в воздухе, а затем отвесил публике поклон. Ханина затряс дребезжащую жестянку и возгласил:
Сегодня Пурим, а завтра нет! Где тот праведник, что тотчас встанет и грош в моей руке оставит? Последний шанс. В будущем году Пурима не будет ибо придет Мессия.
И тут с улицы донеслись крики:
Гой прибыл! Гой приехал!
Гой
Павел приехал из Дыровки, деревни, где, по слухам, был выставлен Ицикл. Простого крестьянина приняли в доме местечкового раввина с почетом, достойным приема магната. Его усадили на стул, и перед ним выстроились старейшины местечка. Любопытные жители Хорбицы толпились вокруг дома, заглядывали в окна, щели и трещины. Протиснулись вперед и Гец, Гитл и их голощекий родитель, облаченный в женское платье; последнее ему удалось обратить из повода для насмешек в источник гордости.
Гец пребывал в приподнятом настроении из тех, что бывают лишь в мире детства. Плечи у него еще ныли от одобрительных хлопков, которыми его удостоили после того, как вынули из мнимой петли. Под рубашкой по-прежнему скрывалось переплетение веревок для повешения, которые, несмотря на зуд и неудобство, он наотрез отказался снять.
Какие роскошные усы! пролепетала тучная крестьянка, занявшая пол-окна.
В точности как бобровый мех! заметил кто-то.
Такие усы за одну ночь не вырастут Тут обращение требуется, забота, отношение, с ученым видом отметил местечковый цирюльник.
Как, как?.. Два чертенка их растягивают в стороны!
Похож на принца, процедила дочь цирюльника.
Дай Бог, чтобы ты держалась подальше от таких принцев! воскликнула ее мать.
В точности как бобровый мех! заметил кто-то.
Такие усы за одну ночь не вырастут Тут обращение требуется, забота, отношение, с ученым видом отметил местечковый цирюльник.
Как, как?.. Два чертенка их растягивают в стороны!
Похож на принца, процедила дочь цирюльника.
Дай Бог, чтобы ты держалась подальше от таких принцев! воскликнула ее мать.
Много ты принцев видала за свою короткую жизнь, чтобы так говорить! гневно выпалил ее отец.
Кричите хоть до Песаха! ответила дочь. Я сказала, что похож на принца, и ничего больше, а кто услышал что другое пусть прочистит себе уши!
Тихо вы, мы тут хотим что-нибудь услышать, а и так ничего не видно! прикрикнули на них.
Эй ты там, кого Господь вытянул вверх, рассказывай нам, что видишь! Чтобы как при Синайском откровении, да не сравнится оно с этим, мы бы видели голоса!
И высокий еврей начал отчитываться обо всем происходящем в доме перед всеми коротышками и теснившимися сзади.
Раввин своими руками наливает гою.
О-о прошел общий гул среди толпы.
В серебряный кубок.
А-а
Гой пока не пьет. Слушает раввина.
О чем он ему вещает, раввин, о кошерном убое свиней? донесся откуда-то раздраженный голос.
Нет, дурак! Почтенный раввин объясняет гою, что нет ничего постыдного в задании, ради которого тот приехал сюда сегодня. У нас в Хорбице испокон веков было заведено, чтобы в Пурим гой устраивал шествие Амана.
В других местечках с этим давно завязали. Власти издали официальный указ.
Вот поэтому раввин ему и объясняет! У нас в этом видят не унижение, а наоборот великий почет.
И действительно, во дворе раввинского дома телегу гоя грузили приношениями: бочка пива, крынка молока, солонина, медовая хала, шкуры и меха достойная выборка плодов всех отраслей производства в Хорбице.
Несмотря на все различия и кровавые наветы, евреи и гои умели жить вместе. Музыканты этих играли на свадьбах тех, вместе торговали на ярмарках, вместе боролись с наводнениями и пожарами, а когда водка текла рекой, лобызались: у этого губы блестели от гусиного жира, у того от свиного сала.
Подарки единственное, ради чего он это делает! снова вмешался раздраженный голос. С такими подношениями я бы и сам оделся Аманом и прошелся по местечку! Что, от меня убудет от пары проклятий и нескольких комьев грязи? Всякий согласится на унижение, если это будет проделано с почетом.
Да вот я хоть сейчас готов тебя унизить, даже без того чтоб ты оделся Аманом, гнилая ты луковица! Кто-то сбил с раздраженного шапку, вызвав общий смех.
Вот, раввин закончил. Теперь все пьют.
Лехаим! закричали им с улицы.
Они выходят! Раздайтесь, они выходят!
Раввин остановился против Переца, глядя на него с изумлением, смешанным с ужасом.
Ваше почтенство, стал сетовать мужчина, ряженный царицей Эстер, я лишь хотел исполнить заповедь обратить все в противоположность!
Есть устои мира, которые не след переворачивать! выговорил ему раввин. Отправляйся домой и сейчас же сними женскую одежду!
Не сниму! сказал Перец, когда раввин отдалился. Достав из-под платья кожаный бурдюк, он вылил его содержимое себе в глотку. Киндерлах! вскричал он без всякой видимой причины и поцеловал детей в губы, оставив на них вкус медовухи.
Посадив Гитл себе на плечи, Перец чуть не опрокинулся назад. Все потянулись на рыночную площадь. Хорбичане выстроились в два ряда, один против другого, образовав тем самым Скорбную тропу, по которой должен был проследовать гой. При свете факелов и звезд кричащие люди утратили свой привычный облик: тетушка Геца и Гитл походила на ведьму, двоюродные сестры лаяли, как бродячие собаки, а татэ Перец обратился в пьяную, как Лот, женщину.
Да будет проклят Аман!
Предводитель всех врагов наших!
Змеиное семя!
Гой Павел шагал вперед. Сначала с высоко поднятой головой, затем потупившись, но не от обиды за проклятия, ведь он все равно не понимал их смысла. Уже не узнать, кто первый кинул в Павла-Амана ком грязи, но вслед за первым в дело включились и все остальные. Одни кидали грязь, палые листья, прутья, другие доставали куски тухлого мяса, протухшую пищу, скисшее молоко, горшок с ледяной водой из ручья и даже бадью с нечистотами.
Отступник! надрывал горло Перец, шатаясь вперед и назад.
Павел больше не походил на того гоя, который с таким почетом был принят в доме раввина. Под слоем грязи он казался вылезшим из болота лешим, роскошные его усы промокли и обвисли, шаги замедлились под тяжестью мокрой одежды, он часто сплевывал, но не сходил с тропы, не изменив направления, даже когда ему в лицо попал брошенный кем-то шмат коровьей требухи.