Я не знаю и в политику не лезу.
Не лезешь, кивнул головой нацист. Тогда зачем ты побрил череп? Уверен, что ты не будешь привлекать взгляды?
Я действительно не знал ответа на этот вопрос. Я не знал ответа на многие вопросы.
Спортом занимаешься?
Я ответил, что хожу в тренажерный зал.
Это ты молодец, снова кивнул нацист. Это правильно. Нация наша должна быть здоровой. А-то погляди кругом, люди спиваются, скуриваются, наркоманят. Кругом педики, лесбиянки и педофилы. Скоро от нашего народа ничего не останется.
Здесь я с радостью согласился с человеком, приветствующим радикальные неонацистские взгляды. Я и сам устал от того что вижу вокруг. Но ощущение что нацист вот-вот вскочит с дивана и резким движением, выкинет вперед руку, меня все никак не покидало. В такой ситуации, я не знал что делать. Нацист сидел и смотрел на меня. В его взгляде я прочел недоверие ко мне. Даже презрение. Возможно, Ткач думал, что я считаю его всего на всего поехавшим нациком, способным лишь качать мышцы и бить представителей иных национальностей, и если честно, в чем-то он был прав.
Для чего ты занялся железом? спросил нацист.
Чтобы стать сильным, ответил я. Я смотрел твои ролики в интернете, и ты пристыдил меня за мою худосочность даже будучи мертвым.
Мертвым?
Да, смутился я, совершенно не понимая какого черта, происходит в этой комнате. Я вообще принял тебя за призрака.
Действительно, какого черта я здесь делаю? спросил мужчина, оглядываясь кругом. Он будто только что осознал, что находится в совершенно незнакомой квартире и разговаривает с совершенно незнакомым ему человеком.
Разве ты не знал, что умер?
Догадывался, ответил нацист. Скорее всего, из тюрьмы я не вышел. Да?
Тебя пытали в одиночной камере и убили.
Откуда ты это знаешь? спросил нацист.
Из новостей, ответил я. Это было зверское убийство.
Нацист поправил очки.
Я припоминаю, сказал он. Помню, как мне вырывали ногти на ногах и резали бритвой. Странно, но я совсем не помню боли.
Говорят, ты согласился взять на себя убийства двадцатилетней давности. Хотя я не знаю даже о чем речь собственно.
Меня сломали, задумчиво произнес нацист. Там любой сознается, в чем бы его ни обвинили. Вопрос лишь во времени. Ты либо сразу подпишешься, либо позже. Но ты подпишешься, даже в убийстве собственной матери. Лишь бы от тебя отстали.
Страшно представить.
Если умирать за идею, то не страшно. Я был к этому готов, в принципе. Я лишь хотел сделать лучше и чище это обреченное государство без будущего.
Но фото жуткие.
Фото? Какие еще фото?
Не имею понятия, как они просочились в интернет, но они действительно есть. Возможно, тот, кто делал эти фото, намеренно опубликовал их.
Покажи, мужчина поднялся с дивана и направился к письменному столу, где стоял мой компьютер. Я слабо в это верю. Подделать могут все что угодно.
Я включил ноутбук и вышел в интернет. На одном из сайтов я наткнулся на статью о самоубийстве одного из самых активных участников радикальных неонацистских движений и открыл снимки. Ткач мгновенно побледнел, увидев себя лежащим на тюремной койке с удавкой на шее и безжизненным лицом.
Узнаю цвет этих стен, сказал он, нарушив минутную тишину. Узнаю койку. Узнаю себя.
Извини, я думал ты, в курсе того что с тобой произошло.
Значит так все и случилось, произнес нацист глядя в пустоту и задумавшись еще сильнее. Так и закончилась моя жизнь, в сырых стенах одиночной камеры. Ты погляди, нацист пригляделся к очередному ужасающему снимку, эти уроды и зубы мне выдирали. Видишь? На полу.
Ткач провел большим пальцем по передним зубам. Они были на месте. Да и в целом на нем не было тех страшных увечий, что были причинены радикалу во время нечеловеческих пыток, которых он не пережил.
Погляди, сказал я нацисту, указывая на снимок, где его нога была свернута в неестественном положении. Ты помнишь, как это случилось?
Я ударил своей ногой о койку, когда меня душили, и сломал берцовую кость.
Ты начинаешь вспоминать.
Да.
Можешь рассказать все подробности той ночи? спросил я мертвого нациста, сгорая от нетерпения услышать то, что больше никому не суждено услышать. Во всяком случае, ни здесь, ни среди живых. Если вдруг тебе неприятно об этом вспоминать, тогда не нужно.
Меня перевели в одиночную камеру, произнес Ткач и уселся рядом на кресло. Сначала я был этому удивлен, но мне объяснили, что от сокамерников поступили жалобы на меня, якобы я пропагандирую им нацизм и даже пытаюсь некоторых завербовать. Так оно и было. Только вот я не знал, что эти петушки такие нежнокожие. Когда в камеру вошли семь человек, было уже раннее утро, не ночь, как пишут в газете, нет, было утро. Я помню, что уже светало. Когда в камеру вошли наемные убийцы, те же самые заключенные, которым пообещали скостить срок или в случае отказа, наоборот добавить, и в тот момент я уже все понял. Я и до этого знал, что не выйти мне из тюрьмы живым. Я будто не чувствовал будущего. Я не видел его. Наемные убийцы даже разговаривать не стали, они сразу бросились ко мне. За год отсидки на безбелковой еде я очень сильно исхудал. Я продолжал заниматься в зале, но толку от этого не было. Тем не менее, одного я уложил сразу. Я сломал ему челюсть. Но на остальных моих иссохших сил не хватило. Бл. дь! Вот попались бы они мне раньше, голубчики, когда я был такой же, как сейчас, в теле, я бы их всех ушатал! Но тогда я был истощен казенной баландой и меня свалили. Первым делом мне стали рвать ногти на этой руке.
Ткач взглянул на пальцы своей левой руки, и тяжело вздохнул. Ногти, так же как и зубы были на месте. Значит, Ткач действительно был лишь привидением.
Неужели никто не слышал твоих криков?
Ты придурок? рассердился нацист. Те, кто мог слышать мои вопли, они сами отдали приказ ужесточить мою смерть и сгноить меня в застенках тюрьмы. Я вспомнил, что пытали меня не один день. Только вот когда меня перевели в одиночку, я начал понимать, что моим пыткам приходит конец, как и моей жизни. Меня пытали электрошоком. Это было в кабинете у начальника. Я упирался, но однажды меня сломили, и я поднял руки вверх. Я все подписал и следующим утром, меня не стало. А эти бл. ди инсценировали самоубийство. Бред!
Люди, кстати не верят в эту версию. Но доказать ничего не могут, потому как в морге над твоим телом так же глумились. Все следы пыток тщательно скрыли. Патологоанатомы никого не допускали к твоему трупу, то есть телу, и лишь спустя несколько дней разрешили провести независимую медэкспертизу.
Я уверен, сказал нацист, версию самоубийства продвигают только те, кому это нужно. Наверное, начальник тюрьмы и те, кто отдавал указания.
Я молчал.
Людей на моих похоронах много пришло? спросил Ткач.
Да, очень много, ответил я, делая копии снимков из камеры и сохраняя их в папку на рабочий стол. Я все еще не могу понять, что заставило меня это сделать. В интернете есть видео твоих похорон.
Я нашел видео и включил его. Нацист смотрел на то, как пришедшие проститься с ним, шли за гробом огромной толпой и были мрачнее грозовых туч. Нацист сжимал кулаки и скрежетал зубами на тех ублюдков, которые заставили его отца и сестру рыдать. Ткач казалось, даже кого-то узнал в толпе бритых на лысо ребят, потому что при виде них, нацист улыбнулся. Он сказал, что это его братья и одобрительно начал кивать, в тот момент когда, проходя мимо камеры, соратники выбрасывали вперед руку, будто знали, что Ткач наблюдает за ними.
Помнишь ли ты лица убивших тебя? спросил я но, откровенно говоря, совсем не надеялся на память умершего человека.
Я их помню.
Я мгновенно открыл программу фотошоп, и мы стали составлять фотороботы тех наемников. Примерно спустя час, я сохранил файлы предполагаемых убийц. Все они являлись заключенными. Лица их получились характерными и запоминающимися. Я не был удивлен, что умирающий радикал запомнил каждую мелочь на физиономиях заключенных пришедших забрать его жизнь, потому что это было последнее, что несчастный увидел, перед тем как покинуть мир живых.
Нацист еще рассказал про порезы лезвием, но мне стало не хорошо от этих подробностей. Я боялся слов, не говоря уже о том, чтобы самому такое пережить. Не приведи Господи. Этот человек был силен духом. Но система оказалась сильнее. Система сильнее, чем кто-либо из нас. Она как локомотив, мчащийся на тебя со всей скорости. Важно, какой мы выберем путь в своей жизни, но от подобных исходов никто из нас, к сожалению, не застрахован и от этого становится страшно жить. Важно иметь идею, за которую не страшно однажды умереть. Важно иметь таких людей, за которых не страшно погибнуть. Важно в этой жизни оставить след. Страшно прожить и ничего после себя не оставить. Вот это действительно страшно.