Во второй половине двадцатых годов наша большая семья начала распадаться. Старшие дети выросли, поступили на работу, стали независимыми. Они жили, как им нравилось. Отец заболел, и в 1925 году его уволили с железной дороги. В сельском хозяйстве работать не мог, а привычка управлять хозяйством осталась. С утра до вечера он ворчал, ругался, выражая недовольство образом жизни детей. Все чаще и чаще ссорился со старшим сыном. Ругательства с упоминанием Господа Бога и всех святых стали обычным явлением. От неурядиц больше всех страдала мать. Первой из дома ушла сестра Матрена, вышла замуж за Ваську Кудряшова из деревни Анисимовка, гармониста, красавца, кумира девушек окрестных деревень. Ее семейная жизнь не сложилась. После смерти первого ребенка заболела и через год скончалась. Старший брат Игнат перешел работать на стекольный завод. Женился на работнице завода Насте Шальновой и ушел жить к ней.
Иван Константинович Васильев, брат Г. К. Васильева(слева)
Михаил Константинович и Евдокия Константиновна Васильевы, брат и сестра Г. К. Васильева(справа)
Второй брат Иван тоже поступил на завод, затем его призвали на военную службу в Красную армию. Сестра Прасковья уехала к родственникам матери в Москву, поселилась у них в Марьиной роще и работала на швейной фабрике.
Брата Михаила на три года отдали для обучения портняжному мастерству в соседнюю деревню Балакирево. В семейном хозяйстве работали мать, брат Павел, сестры Дуся, Шура и я. В мае 1927 года я закончил обучение в Дубровской школе первой ступени. Хотелось учиться дальше. Но где? В Березайке было две школы-семилетки, заводская и железнодорожная. Дети заводских рабочих шли учиться в заводскую, дети железнодорожников в железнодорожную. Меня не принимали в школы, так как родители не имели отношения ни к одному из этих ведомств. Первая ступень могла стать для меня последней. Я не находил выхода из создавшегося положения. Помогли старшие братья. Их усилиями меня зачислили в железнодорожную школу, как сына бывшего служащего железной дороги.
1 сентября 1927 года начались занятия в пятом классе. Школа размещалась в построенных до революции дачах. Наш класс располагался в пятой даче и вмещал восемь парт, по два ученика за каждой. Русский язык преподавала Анна Николаевна (Анюся), ежедневно приезжавшая со станции Бологое. Внешность ее вполне соответствовала моде периода НЭПа короткая стрижка, берет, кофточка и юбка выше колен. Во время перемен она скручивала из газетной бумаги и махорки громадные папиросы и, не стесняясь нашего присутствия, с наслаждением курила. Учила она плохо. Математику преподавал Евгений Балтазарович, всегда аккуратно одетый в темный костюм и белую рубашку. Он держался подчеркнуто лояльно, материал излагал четко, просто и спокойно. Говорили, что он бывший офицер. Географию и обществоведение вел Сергей Васильевич Пятницкий, сын священника. Плотный мужчина, лет сорока, с черными густыми, лохматыми бровями, из-под которых сверлил нас проницательным взглядом. Мы его боялись, но преподавал он хорошо. Физику и химию изучали под руководством Касьяна Никифоровича Сырокваши, заброшенного революцией в наши края и застрявшего здесь. С детства он был частично парализован, правая кисть руки не действовала, держал ее в кармане, при ходьбе волочил правую ногу. Это не помешало ему жениться на симпатичной учительнице начальных классов.
Прасковья Константиновна и Шура
(Александра Константиновна) Васильевы, сестры Г. К. Васильева
В нашем классе учился его брат Саша Сырокваша. Немецкий язык преподавала старушка Камчатова, по прозвищу Немка, существо хлипкое и неавторитетное. Столярному ремеслу учил Константин Густавович Мальстрем, обрусевший швед, появившийся откуда-то и неизвестно куда исчезнувший в тридцатые годы. С древесиной мы умели обращаться с детства и к концу обучения могли даже сделать табуретку. Состав учеников класса был разношерстный. Четыре человека из Дубровки, трое со станции Лыкошино, по одному из деревень Лыкошино и Горнешница, остальные березайские. Двое учеников были из деревни Рютино Нейман и Суйгусор, видимо, эстонцы или латыши, неведомыми путями попавшие в наши края. Учеба шла без напряжения. По всем предметам у нас были учебники. Тетради, ручки, перья и чернила продавались в лавках. Текущие оценки, в соответствии с новыми правилами, нам не ставили. В одном помещении на своих партах мы проучились три года, переходя из одного класса в другой. В июне 1930 года я получил удостоверение об окончании Березайской школы-семилетки Октябрьской железной дороги.
«В течение курса обучения Васильев Георгий приобрел знания и навыки в объеме курса, установленного программами НКП (народный комиссариат просвещения) для школы семилетки по следующим предметам:
Обществоведению.
Родному языку и литературе.
Математике.
Естествознанию.
Химии.
Физике.
Географии.
Немецкому языку.
Труду:
по столярному ремеслу,
на земельном участке.
Изобразительным искусствам рисованию.
Физкультуре.
За время пребывания в школе обнаружил особую склонность к прочерк Настоящее удостоверение выдано Школьным Советом Березайковской школы на основании постановления Совета от 9 числа июня месяца 1930 года. Заведывающий школой Недосекин Секретарь Школьного Совета неразборчиво»
Удостоверение об окончании Г. К. Васильевым курса обучениясемилетней школы в Березайке. 9 июня 1930 г.
После окончания школы каждый пошел своей дорогой. Шурка Лясников уехал в Ленинград к родственникам, учился, проходил срочную службу в войсках НКВД, след его затерялся. Шурка (Александр Евгеньевич) Ефимов по прозвищу Ява всю жизнь служил на Октябрьской железной дороге в разных должностях, дошел до диспетчера службы движения станции Бологое. Во время войны женился на Анне Ивановне Игнатьевой, ак-тивной комсомолке нашей деревни. Детей у них не было. Жили на Крестьянской улице, в собственном доме 11, в поселке Березайка. Скончался в 1967 году. Николай Боров-ский окончил десятилетку в Бологом, там же работал в советских органах. В последние годы заведовал райсобесом. Умер в середине 1950-х годов. Петя Фомин всю жизнь проработал на стекольном заводе, ныне пенсионер, живет и здравствует в поселке Березайка. Лыкошинские Галя Возняк и Катя Федорова учились в Бологом в школе-десятилетке. В октябре 1991 года я ехал в поезде из Москвы в Березайку. Соседкой по вагону оказалась разговорчивая женщина, которая знала моих соучениц. Во время войны их призвали в армию, служили они в медсанбатах. После войны возвратились в деревню Лыкошино. Привезли с войны по ребенку и несколько чемоданов трофейного барахла. Катя вскоре умерла, а Галя сошла с ума. Это все, что она о них знала.
Окончание семилетки совпало с бурными и тревожными событиями в жизни деревни. В начале 1930 года в Дубровке был организован колхоз имени Сталина, туда вступили мать и отец. Проводилась в жизнь коллективизация деревни. Добровольное объединение крестьян на практике осуществлялось силовыми методами. Обобществлению переходу в общее пользование подлежали земля, весь скот, сельскохозяйственный инвентарь, запасы кормов для скота, семена и все постройки, кроме избы и бани.
Одновременно с проведением сплошной коллективизации был выдвинут лозунг о ликвидации кулачества, как класса. Официально под словом «кулак» понимался деревенский эксплуататор, использовавший в своем хозяйстве наемную рабочую силу. Раскулачивали зажиточных и средних крестьян, имевших благодаря упорному изнурительному труду крепкие, преуспевающие хозяйства. Местным органам советской власти предоставлялось право выселять кулаков в районы Дальнего Севера или в Сибирь. У них конфисковывали все средства производства (скот, машины, инвентарь) и передавали колхозам. По железной дороге на Север, в неизвестные края, шли составы товарных вагонов с решетками на окнах и замками на дверях. На поездных площадках дежурили красноармейцы с винтовками. Вывозили раскулаченных. Тех, кто не попадал под категорию «кулака» по имущественному положению, но сопротивлялся вступлению в колхоз или вел разговоры против коллективизации, называли «подкулачник» человек, «льющий воду на мельницу классового врага». Их тоже раскулачивали и выселяли из деревень. С 1930 по осень 1932 года было раскулачено и выселено 240 757 семей. Сколько трудолюбивых и крепких крестьян покинули деревни и скрылись в городах, никому не известно. Запись в колхоз проходила тяжело, болезненно, вызывала моральные и физические страдания крестьян. Мужик не хотел отдавать свое имущество, нажитое десятилетиями тяжкого труда, неизвестно кому и непонятно зачем. Чтобы заставить крестьянина написать заявление о вступлении в колхоз, каждый вечер в деревнях проводили бесконечные собрания. Уполномоченные представители партийных органов произносили длинные речи, уговаривали крестьян, соблазняли прелестями коллективного труда. Одновременно они угрожали раскулачиванием, лишением избирательных прав. Выбирай, что лучше жить в своем доме, ничего не имея, или жить в бараке в северных лесах, тоже ничего не имея. Угрозы раскулачить не были пустыми словами. По существовавшим понятиям, кулаков в нашей деревне не было быть не могло