А наведу на него смешливый свой глаз тут же отвернётся.
Поначалу отворачивался, отворачивался.
А потом и перестань.
На обкосках[51] подступается, шантан тя забери, с объяснением:
Говорю я, Нюра, напряминку Человек я простой
Что простой, вижу. Узоров на тебе нету.
Знаешь, Нюра, как ты мне по сердцу
Кыш, божий пух! смеюсь. Кыш от меня!
Чать, посадил бы в пазуху да и снёс бы в Крюковку
Ой, разве? Чирей тебе на язык за таковецкие слова!
Да-а Такая к тебе большая симпатия. Не передам словами
А чем же ты передашь-то? Гармонией?
Осклабился. Только зубы белеют:
Нет. И гармонией не могу.
Тем лучше. Ничего не надо передавать. У меня и без тебя есть парень!
А он, водолаз, напрямки своё ломит:
Ну и что ж, что парень. Он парень, и я парень.
Заложил упрямец начало.
Стал наведываться на посидёнки.
Играл Михаил на гармошке-резухе трепака, казачка.
Плясали как! Будто душу тут всю оставили
Сормача играл
Играл всё старые танцы.
А мы знай танцевали. Хорошо танцевали. Не то что ноне трясогузки трясутся да ногой ногу чешут.
Как ни увивался, не посидела я и разу рядком с нижегородской оглоблей. Так я его звала, хоть был он невысок.
Сладили крюковские нам новую станцию.
По лицу здания, поверх окон, из края в край во всю стену мастеровато вывел Михаил толстой кистью чёрно:
«Этот дом штукатурил Блинов Михаил Иванович в 1928 году» (как пойду в лес по ягоды, увижу, вспомню всё, наплачусь тонкослёзая стала), написал и объявился ввечеру на посиделках. Манит эдако пальчиком на улицу:
Нюронька! А поть-ко, поть-ко сюда-а
Ну!
Я как была шоком[52] на крыльцо.
Иду, а он загребущие моргалки свои бесстыжие и на момент не сгонит с меня. От девчат мне дажь совестно.
Оглобелька, в мягкости подкручиваю. Ну ты чего уставился, как голодный заюшка на чужу капустку? Лампочки сломаешь
Не бойся, не сломаю.
Ну, ты зачем приявился?
Попусту, Нюронька, и кошка на солнце не выходит.
С кошкой дело ясное. А ты?
А что ж я, глупей кошки?
Тебе лучше себя знать. Так что там у тебя?
А всё то жа Я те, Нюронька, гостинчик принёс
И достаёт из пузатенького кулька одну круглую печенюшку.
В опаске протягивает не беру.
Брезгуешь? Я и не знаю, как тя и потчевать, Нюронька
Вывалил весь кулёк на стол под яблоней.
А я и не подойди к тому печенью.
Видит он такой кислый пустопляс, покачал головой, протяжливо вздохнул да и побрёл к куреню, где квартировали крюковские.
6
Девичье «нет» не отказ.
Через недельку так нашла я копеечку орлом.
К письму.
Почтарка в тот же день исправно занесла.
Первый писать решился я Вам невольно.
Любовь заставила меня.
Она уж давит сердце больно,
Прошу выслушать меня.
Зачем я поздно встретил Вас?
С тех пор нигде не нахожу веселья
И так далей.
Всё письмо вот в такущих в стихах.
Ну полный тебе колодец слёз!
Слёзная картинка.
Не думала, что любовь и штукатуров делает стихоткачами. Ну да какой попрёк выставишь? Чем горел, то в отчаянье и плеснул на бумагу.
Потом пустая голова ну хуже камня! скачнулся засылать из своего Оренбурга подарки. Духи, пудру, платок шёлковый, башмаки козловые
Я всё смеялась на его письма.
Накрутила и сама одно. Мол, не пиши и зря не мечтай. Я не кукла-дергунчик. Не томоши боль меня.
Но до него моя грамотка не добежала. Перехватил расхлыстанный женатик попович. Бесклёпочный[53] соседец наш. Упыристый,[54] как бык!
Крутощёкий любосластный попич уже и ребятёнка скулемал на свой образец. Двугодок сын рос.
А при встречах этот тумбоватый ляля[55] отдувался и не забывал всё петь мне про своё божье любодружие, что не чета человеческому.
Знаешь, хорошуля, говорит он мне раз на боевой земле,[56] когда ты проходишь околь нашего окна, всё во мне холонет. Становлюсь совсемко плохяк. Я дажно ложку роняю за обедом! Так вот тому давно как люблю тебя
Крепше, докучатель, дёржи! на смеху отбивалась я от гладуна.
Взаправадок отщипни мне хоть крошечку верки[57]
Тебе верки, что серке![58]
Тебе верки, что серке![58]
А намедни, ёшки-переёшки, какую отвагу себе дал этот дурнохлеб?[59] Эвона куда жиганул! Возьми храбродушный да и бухни:
Крашонушка![60] Я тебе по чесноку[61] доложу Ну чего зазря тереть бузу[62] Без тебя худа жизнёнка моя, как у седьмой жены в гареме Айдаюшки, хорошава, бешеным порядком[63] убегим куда-нить?! А?
Меня так и охлестнуло жаром:
Щас! Только валенки вот зашнурую и побежим!.. Толечко зачем же куда-нибудь, неразборчивый? Ты твёрдый маршрутко выбрал?
Выбрал! Выбрал!! Не долбень какой Парнишок я донный. Всё прошёл. На дорожку на мою не зобидишься Потайной ходец знаю!
К Боженьке на небко?
Ну-у У тя, милуша, язычок Обжога![64] Чего хмылиться, просмеятельница? Нам туда рановатушко. Да и покуда не званы-с. Нам, дорогомилая, абы ото всяческих глаз поодаль
Цо-опкий шуруповёрт!.. Ну чё со всей дури мелешь? Иль у тя вся тормозная жидкость совсем повытекла? Бежал бы, ненажорливый дрыхоня, лучше спатушки. Не то ссохнешься, боров толстомясый!
Ну-у, топотунчик, серчать не надо. Действует на красоту Да, за щёку я помногу кидаю. Так оттого цвету! Иша, лобан[65] какой! Разь худо, когда мужик налиток?[66] Со мноюшкой ты б каталась, как на блюде. Хо-ольно б жила-была как у Христа за пазушкой
Или ты, лупёрда,[67] савраски[68] перехлебнул? Ну с больша это ума, болток, подсаживаешь меня в чужу пазуху? Христа-то с пазушкой не путляй сюда. Можь, ты Библией тюкнутый иль праздничным транспарантом?
Ну, на кой ты, любопышечка, всхомутала на меня эту небыль? Библия меня не вманила и не вманит, как мой отче ни ловчи. С Библией мы в полном разводе. Так что ей бить не меня. И транспарантам не ломаться об мой хипок. По праздникам я на гуляшках из степенства не выпадаю.
Какие мы святые
Я отступно помолчала.
Поменяла песню да снова и полезь в раздоры:
Ты к Боженьке на ступеньку ближе. Должон знать. Скажи Вот в молитвах просят: «Хлеб наш насущный дай нам днесь». А почему просят-то каждый-всякий раз лише на один денёчек? Боже наш, хлебодавец, весь в бесконечных потных трудах! А чего не напросить хлеба сразушко на всю жизнюху?
А зачерствеет! и бесстыже, котовато так щурится.
Пыхнула я:
Меньше, попёнок, жмурься! Больше увидишь!
А всё надобное, ладуня, я так лучша вижу.
Ой, балабой! Ой и балабо-ой! Иль у тебя одна извилина да и та след от фуражки? Воистину, поповские детки, что голубые кони, редко удаются.
Плюнула я в зле дуботолку этому под ноги да и насторонь.
К дому.
Он следом пришлёпывает. Знай стелет своё:
Другонька Скоромилушка Ёлы-палы Брани, брани «Танки грязи не боятся»! Ну чего в руганку кидаться? Чего кураж возводить? Чего купороситься?[69] Чего опостыляться?[70] Хорошество не вечно. Я тебе напрямок рубну Кончай выкидывать брелики![71] Смотри, ломака, года сбегут от тебя красные, докапризничаешься, недотрожка, до лишней[72]!
Те-то, адамова голова,[73] что за заботушка? Гли-ка, нелишний. Прям нарасхап, несчастный оббегляк![74] Глянь спервачка на себя, мотыга![75]
А что?
А то! Гляжу я тебе в ряшник, а наскрозь вижу затылок. Эвона до чего ты, шныря, пустой! И все гайки у тебя в бестолковке[76] хлябают! Будешь ко мне колья подбивать пожалеешь.
Глухой мокроглазой осенью наявляется Михаил.
Знает, где меня искать. Сразу на ночевушки.[77]
Только он через порог мы все так и расстегни рты настежь.
Вот тебе на-а!..
Разоделся в струночку! В лаковых сапожках. В троечке Ха! Припавлинился!
Так у нас в Жёлтом не ходят.
Подружка моя Лушенька Радушина, а была Лушенька ртуть-человек, девчоночка хорошенькая, как хрусталик, прыг только на скамью, приветно затрещала:
Песня тогда красивит, когда её поют!
И повела:
Много певчих пташечек в наших лесах.
Много красных девушек в сёлах-городах.
Загоняй соловушку в клеточку свою,
Выбирай из девушек пташечку-жену.
Все наставили глаза на меня.
Ждут не дождутся, что же я.
А я во весь упор вежливо смотрю на невозможного раскрасавца своего и ах-ах-ах! представляю, как бы должна сильно ресничками хлопать, раз сердечушко при последних ударах.