Ибо слышать чувственно окружающий мир, видеть образно мир и описывать его словами поэзии нас научил Бог, ибо человек со дня Сотворения уже располагал оными венценосными божьими дарами, а не был отсталым, как принято сейчас считать в среде скудоумных академиков. Поймите же, наконец, что древние наскальные рисунки на камнях монолитах это всего лишь детские первые наброски ребенка, а царь Давид, думается, музицировал не хуже современных оркестровых виртуозов. Возвышенные дарования ниспосланы творцам свыше божественным произволением. Таким образом, нынешние теологи подробно изучают изречения древних мудрецов, которые в ту пору не были обучены систематическому богословию, но обладали богопознанием, но Христом наученные жизни праведной, ныне поучают нынешние технологически развитые поколения совершенной морали. Отсюда следует, что познать материальный предмет легко, а познать нечто духовное, весьма непросто. Точно также без особого труда можно дернуть струну, но сыграть мелодию куда трудней.
Учительница музыки не ругала его за самобытность, но и не поощряла юношеское самовольство Мирослава. А девушки и вовсе не хотели замечать столь неуверенного музыканта, столь боящегося их внимания, этого неразумного гордеца, отвергающего академические знания былых поколений, вдобавок такого ещё юного, посему несистематичного в поведении человека. Зато, находясь в этой экзальтации, у него появлялось много времени на платоническое любование ими, на поглощение созерцанием их грациозных красот.
Любознание заставляло его внимать природным нотам, которые эгоистично демонстрировали собственный неповторимый темперамент, незаменимые в высоком едином характере, они вторили голосам, всплеску воды, завыванию ветра, биению сердца.
Временами ему казалось, что девушки одарены особенным чутьем слуха, коего он лишен, особенно балетная тонкость их пальчиков и врожденная аккуратность, та всесторонняя женская щепетильность, позволяли им, толком не задержавшись на заданной теме, достигать следующую ступень мастерства. Оными физиологическими особенностями девы легко извлекали стройные гармоничные звуки из своих музыкальных инструментов. Мирославу нравились их плавные умеренные движения, их сентиментальные беседы, причем они могли с легкостью играть и разговаривать одновременно. Он часто самоотверженно внутренне сопереживал их беззаботному смеху и обременялся их малыми печалями, те горькие победы и славные поражения случались с ними каждодневно, те сокровенные чувства и откровенные мельчайшие эмоции ежесекундно выражали их миловидные личики. Бывало, обыденно для самой себя, одна из музыкантш начнет невольно поглаживать свою ручку, или проведет пальчиками по лебединой шейке, и тогда две жилки и впадинка посередине неминуемо завладеют возбужденным взором созерцателя, и юноша весь вострепещет, скоропостижно, надолго. В те мгновения взора в нем засыпала всякая возможная разумность, и просыпалось умиленное любовное наитие. Бывало ещё, что одна из девушек вставала возле зеркала и начинала расчесывать свои длинные ухоженные волосы, она словно гладила золотые нити русалочьим коралловым гребешком. Или же принималась поправлять свой со временем ослабевший макияж, кое-где стертый неловким ветерком, она прикосновением ослабляла томность своих век, раскидистых ресничек, и розоватых мягких губок с еле заметными трещинками линиями. А завороженный юноша тем временем умозрительно проникнется теми хитрыми манипуляциями девичьих рук. Но больше всего ему нравилось их кроткое молчание или веселые всплески безудержных эмоций. Оные нежные создания, словно подтверждали правдивость христианской веры, ведь духов доброты, оказывается, можно воочию лицезреть, отчего ангелы больше не казались ему мифом, а музы более не были плодом воображения. Ведь девы столь красивы и умны, и, несомненно, эти отточенные контуры женственных фигур покоряли его юношескую плоть, а свет их душ возрождал в нем веру в многообразность Вселенной.
О сколь благоговением трепещет сей юноши душа, потому невоздержанна в эпитетах словесных, в аллегориях недозволительных. И свое исполненное вздохом восхищение Мирослав мог выразить только с помощью живительной музыки.
Однажды, нежданно-негаданно, в музыкальный класс поступила новая почитательница гения Амадея Моцарта, завистница прогрессивного Антонио Вивальди, наперсница романтического Фредерика Шопена. Девушка всем сразу показалась весьма занимательной особой. Словно венецианская принцесса она претенциозно вошла в помещение консерватории, освещая несколько затемненное пространство помещения своей сверхновой хлынувшей кристальной чистотой. После, она долгое время пристально изучала немигающим взором затаенное окружение. И те лучи ослепительного катарсиса её очей, да будет вам известно, судьбоносно достигли поверенного чутья Мирослава, сидящего укромно в темном уголке, изображающего по указанию учительницы скучную линейную разметку для нотной грамоты. Эта новоявленная юная богиня, не сотворив ни одного пассажа реверанса, представилась лаконично, но царственно Мария. Однако нужно помнить, что не все цветы имеют имена, не все наречены знаменательным именованием, но будучи безымянными, все они одинаково прекрасны. Затем молнией чуда громыхнуло нарастающее в своей безжалостности мгновение. Красота новенькой девушки мгновенно не щадя сожгла всякое насущное разумение Мирослава, низвергло его некогда казавшееся ему высочайшим чувство. Отныне он глядел в бездну обреченной низости своей доселе прожитой в праздности жизни, насколько же оказывается, он ничтожен по сравнению с одним лишь её невидимым неосязаемым вдохом. Одна пылинка с тела девушки, ценней для мира всего его слабого существа. Она даже ясно видится ему духом плотным, настолько обезумело сердце юноши, или, вовсе наоборот, обрело, наконец, должное чувствование присущее человеку искренне полюбившему. Как бы то ни было, с сего памятного дня он смотрел исключительно только на неё одну, и видел перед собой только её незабвенный облик.
О сколь благоговением трепещет сей юноши душа, потому невоздержанна в эпитетах словесных, в аллегориях недозволительных. И свое исполненное вздохом восхищение Мирослав мог выразить только с помощью живительной музыки.
Однажды, нежданно-негаданно, в музыкальный класс поступила новая почитательница гения Амадея Моцарта, завистница прогрессивного Антонио Вивальди, наперсница романтического Фредерика Шопена. Девушка всем сразу показалась весьма занимательной особой. Словно венецианская принцесса она претенциозно вошла в помещение консерватории, освещая несколько затемненное пространство помещения своей сверхновой хлынувшей кристальной чистотой. После, она долгое время пристально изучала немигающим взором затаенное окружение. И те лучи ослепительного катарсиса её очей, да будет вам известно, судьбоносно достигли поверенного чутья Мирослава, сидящего укромно в темном уголке, изображающего по указанию учительницы скучную линейную разметку для нотной грамоты. Эта новоявленная юная богиня, не сотворив ни одного пассажа реверанса, представилась лаконично, но царственно Мария. Однако нужно помнить, что не все цветы имеют имена, не все наречены знаменательным именованием, но будучи безымянными, все они одинаково прекрасны. Затем молнией чуда громыхнуло нарастающее в своей безжалостности мгновение. Красота новенькой девушки мгновенно не щадя сожгла всякое насущное разумение Мирослава, низвергло его некогда казавшееся ему высочайшим чувство. Отныне он глядел в бездну обреченной низости своей доселе прожитой в праздности жизни, насколько же оказывается, он ничтожен по сравнению с одним лишь её невидимым неосязаемым вдохом. Одна пылинка с тела девушки, ценней для мира всего его слабого существа. Она даже ясно видится ему духом плотным, настолько обезумело сердце юноши, или, вовсе наоборот, обрело, наконец, должное чувствование присущее человеку искренне полюбившему. Как бы то ни было, с сего памятного дня он смотрел исключительно только на неё одну, и видел перед собой только её незабвенный облик.
В белом сарафанчике современного покроя, больше похожего на ночную сорочку, собой она напоминала свежую распустившуюся лилию; волосы её, нежно касающиеся плечиков опоясанных кокетливыми бретельками, имели разные пряди, светлые и темные. Девичьим гладко мраморным личиком ангела она являла собой оплот скоропалительной в деяниях доброты и кладезь покорного сострадания. Но в ней со всей беспощадностью фатума уже начала проступать высокомерная женская натура, тот искусственный нарост сознания, созданный культурой общепринятой светским обществом, ибо приобретенная тяга к материальному достатку есть не что иное, как страстная врожденная привычка, в то время, как врожденность личного нравственного развития не может, по сути своей, располагать корыстными целями. И может быть, поэтому, имея стремление к обогащению, в том числе и к обогащению эмоциональному, суетные девушки не замечали присутствие Мирослава в их жизни. Ведь от него нечем было поживиться, ни диалогом, ни подарком, ни лаской, да и творческие способности сего юного музыканта, снисходительно говоря, всегда были весьма слабы по силе самовыражения. Таким образом, со всей своей явственной неподкупной бедностью, в сочленении со слабостью своего таланта, он стался незаметен для музы, ведь Мария столь незабвенно любившая играть на фортепиано, казалось, не усмотрела в нём ничего примечательного.
Для Мирослава стался неожиданным её выбор музыкального инструмента, он зримо с тягой к фантазии мысли часто представлял девушку за утонченной арфой, инструментом столь мифически завлекательным, сходным с предметом прихоти юных цариц, нежели за фортепиано. Однако двухцветные клавиши покорно слушались нажатию её властной подачи. Издавая сказочные по унисону звуки, Мария тем самым ласкала слух и сердце Мирослава, в тот миг она словно преображалась в весталку с прельстительной аурой сирены. Та совокупность красоты, изящества и таланта творили осязаемое духом подобие живого идеала, пред коим видишь себя крайне недостойным, пустым и даже жалким.
Однако его зримая муза, помимо божественных дарований, помимо творческих талантов, имела ещё и земные бренные довольства и желания. Так, например, к Марии часто после музыкальных занятий наведывался молодой человек дерзостного вида. Её ухажер был вполне самоуверен, как полагается, смешлив, остроумен, нескромен, общителен, зачастую болтлив, эмоционально разносторонен, потому нисколько не замкнут. В общем, он представлялся Мирославу простым среднестатистическим юношей, который жадно поглощает теплое девичье внимание, расточая все свои нахальные силы ради одной порочной цели, и, к сожалению, тот в своих действиях был вполне удачлив. Мирослав невооруженным взором приметил докучливое обстоятельство, говорящее о том, насколько несправедливо такие безнравственные юноши очень нравятся девушкам. Но те варвары не почитают девушек внеземными ангелами, вовсе наоборот, они различают в них обыденное плотское подверженное инстинктам создание. И видимо потому столь легко обижают их, или хуже того развращают их, отчего могут причинить им боль моральную, либо физическую, и что самое абсурдное, девам это недостойное обращение порою приходится по нраву. Те наглые юноши пышут здоровой физической силой, они дорожат ею как своим единственным важным достоинством, хотя на самом деле, уже давно потеряли всякую рыцарственную честь, ибо они безжалостно бездумно убили свою невозвратную девственность. Потому что царский титул девственника для них звучит как оскорбление, отчего они влекутся к девушкам, чтобы удовлетворить свои искусственно созданные животные потребности, они склоняют нежных созданий к своим алчным порокам. Однако девушки осознают безрассудство этих липких обманов, но, по неизвестной Мирославу причине, по-прежнему безропотно льнут к мужественным похотливым плечам варваров, словно девам по нраву та грубость лживых крепких объятий, наглость громких речей и невоздержность блудливых помыслов.