Проходя между Южными Спорадами слева и Кикладами справа, не могу не бросить взгляд в загоризонтную даль. Там на западе лежит известный всему миру остров Милос, родина Венеры, изваянной скульптором Александром Антиохийским очень давно, ещё до нашей эры. Как видим, и тогда мужской взгляд любил останавливаться на воистину божественно-прекрасных изгибах, выпуклостях и впадинах женского тела. Любимый мною с детства Афанасий Фет посвятил ей такие строки:
И целомудренно, и смело,
До чресл сияя наготой,
Цветёт божественное тело
Неувядающей красой.
Под этой сенью прихотливой
Слегка приподнятых волос
Как много неги горделивой
В небесном лике разлилось!
Так, вся дыша пафосской страстью,
Вся, млея пеною морской
И всепобедной вея властью,
Ты смотришь в вечность пред собой.
Ещё пара дней и, проскочив левантийские воды и берега, мы подваливаем к входу в Суэцкий канал.
Короткая, но нудная ожиданием своей очереди стоянка в Порт-Саиде. По судну выставлена вахта «нос-борт-корма». К сожалению, отдалённейшие, седьмая вода на киселе, потомки строителей пирамид выродились в народец пронырливый и не обременённый комплексами. Во всяком случае, та его бомжеватая часть, что обитает в порту и припортовых окрестностях. Любой из местных, ступивший на палубу, так и норовит стянуть какую-нибудь корабельную бронзу-медяшку. Пойдет она для изготовления «золотых» изображений Нефертити, фараонов, верблюдов, священных скарабеев, кошек и прочей обожествлённой живности, короче, всей той ерунды, что так востребована неприхотливым туристическим людом. Как мухи на мёд местные льнут к судну.
Один такой любопытный, вероятно на запах, протиснул голову с безразмерной рукой и половиной туловища в открытый иллюминатор камбуза, пытаясь отвинтить бронзовый кран над посудомойкой. Не примеченный им из-за резкого перехода со света в темноту кок Кирюша схватил свинячью башку наш будущий борщ и гуляш, лежавшую на разделочной доске и начал елозить её рылом по чумазой физиономии египетского бомжа. Тот оказался голосистым малым. Едва не оставив уши в проёме иллюминатора, вырвавшись на свободу, он в ужасе бежал по набережной, оглашая окрестности пронзительными воплями.
А то! И не так заорёшь. Окрест мгновенно разнеслась новость: у русских на камбузе работает чудовище со свиной головой. Эдакий свиноголовый Анубис.
Наконец, с томительными остановками втягиваемся в канал, поражающий время от времени нелепыми видениями застывших среди песков судов встречного каравана в невидимом даже со спардека за барханами параллельном канале.
С берега, вознесённые над песками Синая как символ Востока и дань прошлому, нас провожают равнодушно-бесстрастными взглядами корабли пустыни верблюды. Где-то справа, в зыбких струях марева, остаётся немыслимая древность пирамиды и храмы фараонов. Ближе, на берегу залива возвышаются пирамиды современные нефтеналивные ёмкости Суэца. А слева, то почти рядом, то ещё дальше буровые вышки у берегов Синайского полуострова с малиновыми тюрбанами газовых факелов ночью и пышным дымным шлейфом днём.
Всего неделя как вышли из Керчи, и вот уже идём Красным морем, первым морем бассейна Индийского океана. В узости Суэцкого залива, с западной стороны его, тянется близкий ещё, пустынный и сухой берег Африки. Голые, обветренные, безводные, цвета изрядно потёртой верблюжьей шкуры возникают и исчезают угрюмые острова: Ашрафи, северный и южный Кейсум, Губаль и самый большой из них Шакер, со скелетами выброшенных на рифы судов. А сколько их там с фараоновских времён на дне?!
На душе беспредельно одиноко. Веет такой первобытностью, что нисколько не удивлюсь, если скользнёт вдруг в волне ихтиозавр или, прошуршав крыльями, щёлкнет клювом, усевшись на мачте, кожисто-зонтиковый птеродактиль, а с берега ближайшего острова плюхнется в воду туша какого-нибудь донта. Только им и жить в этом безмолвии и безлюдьи.
Да, крепко повезло дефовскому Робинзону, что не попался ему островок вроде тех, что разбросаны в Красном море. А может, и были здесь свои Робинзоны, да судьба их оказалась не столь счастливой, и теперь некому о них рассказать?
Форштевень лижет синяя волна, но не ласковая, как в Эгейском море, а угрюмая, мрачная, или мне так кажется? Встречные суда, запыхавшись, спешат опередить друг друга, успеть к очередному каравану. Прошёл скотовоз с обречённо мычащими коровами на борту; просевший под тяжестью груза угловатый контейнеровоз; обшарпанный после долгого рейса рыбак; элегантно-белый, обтекаемый весь стремительность и изящество, обещание романтики дальних морей и каютных приключений круизный лайнер. Стыдливо прижимаясь к берегам, сливаясь с дымкой у горизонта, проскользнул морской обочиной номерной фрегат
Океанские дороги сходятся здесь в одну, море насыщено судами всех размеров, типов и раскрасок. Наша скорость всего лишь десять узлов (это десять морских миль в час, миля 1852 метра), мало-помалу даже те, кто вышел из канала позже нас, навёрстывая упущенное время, скрываются за горизонтом впереди, и мы остаёмся почти одни.
Солнце опускается в алую мглу Ливийской пустыни, высыпают звёзды. Первые робко, по одной, потом вдруг щедро, целыми пригоршнями сыплет их кто-то на небосклон, а вот уже и Чумацкий шлях Млечный путь перекинулся из края в край безбрежного купола ночного неба
НЕ РОДИТЬСЯ НЬЮТОНУ В САХАРЕ
Ко многому можно привыкнуть, но к жаре, мне кажется, никогда. Забыть о ней невозможно, она ощущается везде, постоянно, днём и ночью. Тяжело даётся акклиматизация. Бродим по палубе в поисках местечка попрохладней, сбросив с себя всё что можно, но из кожи не вылезешь. Женщинам ещё хуже, хоть и оделись они во всё стрекозиное, кисейно-воздушное. Всё равно жарко, и не просто жарко, а очень!
Красное море испытывает на выносливость без шуток и оттяжек, и никуда не денешься, кондиционеров нет, приходится сжиматься и терпеть. Полнейшая апатия. Слишком резок переход от свежести крымского мая к влажному предбаннику вечного лета тропиков. Теперь мне всем исстрадавшимся телом осязаемо понятно добродушное пожелание бывалых моряков: «Чтоб тебе Красное море поперёк легло!». Хорошо бы.
Каждый устраивается на свой лад. Кто-то заползает на бак, считая, что передняя часть судна будет самой прохладной, так как ей достаются первые, нетронутые, не обогретые добавочно нашими телами пласты воздуха. Другие, прихватив спальные принадлежности, мостятся на корме там-де в беспрестанных завихрениях воздушных струй и есть желанная прохлада; кое-кто, по-спартански расстелив брезент, располагается на шкафуте, под выступом рулевой рубки, словно на лоджии, с правого борта траловой палубы.
На каждого члена научной группы взята раскладушка. Все они стоят на пеленгаторной палубе, но она ограждена с трёх сторон обтекателем сплошным бортом-заслоном высотой до пояса. Вот если бы раскладушку поднять на эту высоту! Там, вызванное скоростью движения судна, можно уловить кое-какое дуновение воздуха вокруг измаявшегося тела, а внизу, на палубе, как в яме тепло и влажно.
Но не идти же в трюм, где ниже ватерлинии расположены жилые помещения с дыхательной смесью, оставшейся в них, вероятно, со времён постройки судна! В каютах имеется принудительная вентиляция, однако её лучше не включать: стоит судну изменить курс, и вместо воздуха мы будем вынуждены дышать выхлопами дымовой трубы, а на головы посыплются едва ли не ископаемые ржавчина и копоть, скопившиеся в вентиляционной системе.
Позже, попривыкнув к жаре, с удивлением замечаю важна не сама по себе относительно высокая или низкая температура, а быстрый перепад её всего на пару градусов. Двадцать шесть двадцать восемь градусов в Аденском заливе сначала ощущались как значительное похолодание, пришлось даже надеть рубашки, но уже через несколько дней мы привыкли к этой температуре, и она казалась нам такой же изматывающей, как и тридцать четыре в Красном море.
Идти некуда, читать не хочется, лежать не хочется Есть тоже не хочется. После перехода Тропика Рака стали выдавать сухое белое вино. Пол-литра на три дня для поднятия аппетита, то есть на один приём пищи чуть больше пятидесяти грамм. Но какой же русский столь мизерное количество вина будет пить в три приёма? Издевательство над организмом! Тем более что вино прокисает и превращается в уксус быстрей чем его открываешь. Холодильников нет. По внешнему виду никак не узнать, что в бутылке, ещё вино или уже уксус? Лотерея. Поэтому объединяемся, ну, конечно же, в тройки, в надежде, что из трёх бутылок хоть в одной да окажется вино, но иногда полный пролёт, во всех трёх хороший доброкачественный винный уксус.
Миша Ледовской, наш гидрохимик и большой поклонник Бахуса, с упорством средневекового алхимика пытается получить алкоголь, но все его усилия реанимировать исходный продукт кончаются ничем и он, безутешно хлебнув очередной результат своих манипуляций, с отвращением выбрасывает бутылки за борт.
Хочется только одного прохлады. Видимо, наступило то самое состояние, что определяется словом «варёный». Каждое шевеление исторгает обильные потоки пота, всё время ловишь себя на мысли: искупаться бы!