Шел к концу февраль 1942 года. Длиннее стали дни, ночи освещались северным сиянием. В этом месяце северное сияние было особенно ярким. Ночью на посту перед глазами возникали картины, подобные театральной декорации с колышащимися светящимися занавесями, которые раздвигаются и задвигаются, то приближаясь, то удаляясь. Свечение было яркое зеленовато-голубоватое. Вся местность была освещена сиянием, и хорошо просматривалась. Пейзаж был все тот же: лес и снег. Финны на нашем участке не обнаруживались, но нам регулярно сообщали о рейдах финских групп то в одном, то в другом месте фронта, так что требовалось постоянное внимание и бдительность. Тем более, что действия финских реперов отличались жестокостью. Наличие аэросаней позволяло финнам проникать на большую глубину и наносить внезапные удары.
Наш командир роты Филиппов и политрук Аносов постоянно поддерживали боевую готовность роты. То объявлялась тревога и один из взводов отправлялся на лыжах в рейд в поисках условного противника, то проводились учебные стрельбы из автоматов и т. д.
Теперь, когда рота была вооружена автоматами, нас стали привлекать к выполнению разведывательных операций совместно с ротой разведки. Задача была достать «языка». Для этого комплексные группы из разведки, саперов и автоматчиков вылезали за передний край нашей обороны и проникали в расположение переднего край финской обороны. От нашей роты для участия в таких операциях выделялся один взвод. Когда дошла очередь до нашего взвода, был определен состав группы. Я попал в число участников и очень был этим горд, хотя испытывал некоторое волнение.
К вечеру мы были полностью готовы, оделись в белые маскировочные костюмы и отправились в назначенное место. Выбранный участок нашей обороны здесь близко смыкался с финским передним краем (на расстояние винтовочного выстрела).
Подошли разведчики и саперы, командиры посоветовались и объяснили нам задачу и порядок действий. Автоматчики участвовали в операции в качестве группы прикрытия и обязаны были обеспечивать действия и отход группы захвата.
В полночь один из офицеров стоявшего здесь в обороне батальона вывел нашу группу из окопов за колючую проволоку и минные заграждения на нейтральную полосу. Вся развединформация о переднем крае финнов на этом участке была сообщена нашим разведчикам и проверена ими заранее. Впереди осторожно шли саперы со снаряжением для обнаружения и обезвреживания мин и для проделывания проходов в заграждениях из колючей проволоки, потом разведчики, потом мы.
Передовая жила ночной жизнью. То вдруг вспыхивала осветительная ракета близко или в отдалении, тьму прорезали отдельные внезапные трассирующие пулеметные очереди, то вспыхивала короткая перестрелка. Цепочка наша передвигалась по неизвестно кем протоптанным тропинкам.
Шли тихо, затаив дыхание, не кашляя, ничем себя не обнаруживая. Передовая финнов была близко, когда вдруг впереди вспыхнул громадный факел огня, осветивший все вокруг. Мы мгновенно плюхнулись в снег и рассредоточились. По всей передней линии финнов зазвенели звонки, раздавались команды, полетели осветительные ракеты и красная ракета, поднялась стрельба. Как оказалось, наши передние зацепили проволоку, протянутую под снегом поперек тропы, от которой вспыхнула «свеча».. Через минуту начался минометный обстрел. Мины были небольшого калибра, а снег такой глубокий и мягкий, что много мин не взорвалось, они с шипением просто проваливались в снег. Финны стреляли разрывными пулями на веточках деревьев вспыхивали от них голубые огоньки.
Своя война
Фронтовой дневник
Олег Чекрыгин
Дизайнер обложки Дарья Надеина
© Олег Чекрыгин, 2021
© Дарья Надеина, дизайн обложки, 2021
Фронтовой дневник
моего отца
80-летию начала Великой Отечественной войны посвящается
Вместо предисловия. Год 1960 и последующие годы
Когда мне было шесть лет, мы съехались с родителями отца в отдельную трехкомнатную квартиру, что по тем временам было невозможной и немыслимой роскошью. У меня появилась своя комната о таком никто из дворовых мальчишек, многие из которых жили с родителями в подвалах или деревянных избушках-развалюхах по соседству, не мог и подумать. Комнатка была маленькая, поместились в ней только диван, торшер и стеллаж с книгами, и когда я пошел в школу, то делать уроки пришлось за отцовским письменным столом, который мы с ним с тех пор делили так: после школы я сразу садился за уроки, а вечером возвращался со службы отец, и мне приходилось освобождать ему место. Как сейчас помню: ровно в шесть хлопала парадная дверь, и тут же с воем и скрипом трогался вниз старенький лифт, чтобы привезти наверх моего отца, которого я уже ждал у приоткрытой двери. Войдя в квартиру, он наскоро обнимал меня, снимал шинель и устремлялся к себе в комнату, чтобы, к моей досаде, сменить свою нарядную, черную с золотыми погонами и якорястыми пуговицами форму морского офицера на модную в те годы полосатую шелковую пижаму. Далее следовал привычный вечерний ритуал: ужин с расспросами о делах в школе, пр верка уроков Затем мытье посуды, уборка, и наступало время священнодействия. Отец садился за стол, отпирал медным ключиком заветный верхний выдвижной ящик, доставал толстую тетрадь в жесткой обложке из желтого картона, на которой почему-то была этикетка с надписью «Амбарная книга», открывал ее и начинал своим бисерным каллиграфическим почерком вписывать в нее строка за строкой ряды непонятных значков, нерусских букв и цифр. Время от времени среди букв показывался длинный крючок или, подряд, несколько. Перед глазами у меня до сих пор стоит картина: черноволосая крупная голова в круге света настольной лампы, сосредоточенное лицо с горящими глазами созерцателя великих тайн природы и изящная рука с длинными пальцами пианиста на фоне разлинованной белой бумаги, выписывающая бесконечные ряды диковинных иероглифов. На меня он в это время не обращал внимания я, как и все окружающее, как бы на время переставал существовать для него. Я как-то осмелился спросить его, что это за длинные крючки. Он посмотрел на меня невидящими глазами и ответил рассеянно: «Это интегралы». «А что ты с ними делаешь?» «Я их беру».
На том разговор и кончился. А на следующий день в школе на большой перемене в классе я рисовал папашины крючки вперемежку с иксами и игреками и объяснял своим дружкам- одноклассникам, раскрывшим рты от восторга и зависти, что это «интегралы», и я их «беру».
Как правило, отцовские бдения за нашим общим с ним письменным столом продолжались часа дватри до прихода матери, которая возвращалась со своей работы на радио, как правило, очень поздно: часов в девятьдесять. Обычно я некоторое время наблюдал за священнодействием, но скоро мне наскучивало однообразие тишины и неподвижности, и я смывался во двор гулять с пацанами.
Так продолжалось несколько лет вплоть до того памятного вечера, когда отец, вместо того, чтобы раскрыть очередную «Амбарную книгу», выпотрошил из ящика под ключиком целую их кипу, накопившуюся за все это время, и начал запаковывать сначала в газету, а потом весь сверток в желтую бандерольную бумагу для отправки по почте. На мой вопрос, почему он сегодня не пишет «интегралы», отец вздохнул и, погладив меня по голове, с грустью произнес загадочные слова: «Всё. Нечего больше писать не вышло». На следующее утро по дороге на службу он зашел на почту и, отправив бандероль, получил квитанцию, в которой было написано слово «ценная» и адрес: Ленинград, Военно-морская академия имени Крылова. Квитанция вечером легла на дно опустевшего ящика с ключиком, и больше отец никогда дома по вечерам не работал и не любил об этом вспоминать. Много позже, уже будучи студентом, я спросил его, чем он в те годы занимался.