Когда Пушкину дали камер юнкера, он скрежетал зубами, а в семье жены ему говорили: «Наконец то вы как все. У вас есть официальное положение».
Мундир придворного до крови натер ему шею. Необходимость быть как все, подчиняться или подчинять, измучила его. Он хотел представлять себя без чинов и санов. Как и Суворов, «победы брать своей саблей»
Спустя столетие другой русский поэт, Блок назовет Пушкина «сыном гармонии». Ибо везде Пушкин хотел видеть Жизнь, Тайну, Чудо.
Самый пластичный русский поэт. Легко, грациозно и непринужденно он поднимается из глубины платоновсой философии к иронии и насмешке Лафонтена, от слегка фривольного (куртуазного) стиля Грасиана к библейскому (православному) пафосу, от торжественной риторики Державина к сарказму «фернейского циника», от скабрезности Булгарина к высокому коленному патриотическому благоговению Ломоносова:
«И забываю мир и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем».
Пушкин поэт исторической гармонии, поэт Мысли и Разума. Сын своего рационалистического века, завещающий своим умом грядущим поколениям (то есть моему поколению в том числе) то имущество, которое будет служить всегда предостережением:
«Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам»
Вряд ли я допускаю опечатку, если обозначу авторскую позицию стихи Пушкина одинаково нужны для сильных и слабых мира сего, для богатых и нищих, дервишей и каликов, для школьника и президента, студента и премьер министра. Они стражник первичного психического и мыслительного генетического материала, генетического кода нации, однажды вскрытого в истории библейским анатомическим ножом: «Любое процветание силою берется и применяющие усилие восхищения достойны» (Матфей).
Его поэзия заставляет задуматься с первых нот произношения, ибо она прорывает планктонную блокаду двуногих особей, болезнь рода человеческого нищету дух и грошовый уют, когда «копейка есть солнце в жизненной орбите» бледная пыль на лице Вечности: проявляется золотым ключом апостола Петра, открывающим врата рая, магическую Державу, пробуждающую в человеке Жажду к победе, Волю к победе, Саму Победу: «Я дам ключ тому, кто увидит дверь» (Библ.). И тогда, будет именно так: «И прежний Илион восстанет вновь из праха. Быстрее, чем он был разрушен и сожжен. А отпрыск Гектора займет Приамов трон» Жан Расин.
Его поэзия дерзкая и самовольная, предлагающая сломать «иглу Кащея», образное народное воплощение силы духа и силы цели, совершить подвиг Геракла, достав из сада Гесперид золотые яблоки, сродни живой воде, дающей вечную молодость, дерзость, страсть. Она согрета лучами разума и говорит она голосом правды. И не допускает, чтобы Родина была «погублена деревянным конем» сдать империю врагу (по примеру гибели Трои):
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
Можно безоговорочно сравнить стихи Пушкина с лоцией, подробной картой позитивного мышления и и настроения, духовным талисманом для тех, кто носит в своем маленьком сердце собственное величие. Поэт отдает частицу души и себя, отделяя тень, страхи и сомнения от мыслей и духа. Говоря словами У. Шекспира, он «Смуту преодолевает противоборством» и авторским дополнением энергичными и с искренней историей сюжетами, заквашенных на древней эволюционной семантической аллегории: «Кому не ведомы дороги тому судьба и крыльев не дает».
Он не устилал свой дом эвбейским мрамором и «золото копий Соломона» ему было неведомо. Он расцвечивал сердца и ум граждан плодами поэтического просвещения, потому что знал, что «не камни или дерево служат основанием государству, а ум его граждан».
И как Архимед некогда, (согласно преданию, когда Архимеда натирали маслом, он продолжал чертить формулы математики на своем смазанном теле), Пушкин позволил засверкать культуре нации ярче, выразительнее и убедительнее:
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как и надменная Москва.
Будем вместе с Пушкиным пробираться через торосы и дебри действительности исторического водоворота и находит себе дорогу на зарастающих дремучеством тропках познаний. Всходит на горные скалы истории, чтобы распознать давний путь и тем самым рассеять темноту будущего, дабы избежать в нем добровольное сожительство как добродетели и порока, так и свободы, и рабства или не «желать другим того, чего не желаешь себе». И понимать, что окружающий мир безразличен к вам, его не интересует кто вы такой и что вы такое. Он спокойно дает вам деградировать и падать, как было подмечено еще в древности: «кто не приобретает новых знаний, тот теряет и старые».
Как и надменная Москва.
Будем вместе с Пушкиным пробираться через торосы и дебри действительности исторического водоворота и находит себе дорогу на зарастающих дремучеством тропках познаний. Всходит на горные скалы истории, чтобы распознать давний путь и тем самым рассеять темноту будущего, дабы избежать в нем добровольное сожительство как добродетели и порока, так и свободы, и рабства или не «желать другим того, чего не желаешь себе». И понимать, что окружающий мир безразличен к вам, его не интересует кто вы такой и что вы такое. Он спокойно дает вам деградировать и падать, как было подмечено еще в древности: «кто не приобретает новых знаний, тот теряет и старые».
Будем возвышаться образом Просителя милости на мосту мимо проходящих вечных странников Аристотеля и Платона:
«Нас тянет к тем, кто душу обнимает,
Нас не сгибает, не ломает.
Он просто станет рядом,
Согреет добрым теплым взглядом».
Приличные такому случаю мысль:
«Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться». Л. Толстой.
«Он упрям, как осёл, как все эти русские мужики!» восклицали с негодованием его оппоненты (Ломоносова).
Изречение Достоевского про русского мальчика: «Дайте ему карту звёздного неба, и наутро он вернёт вам её исправленной». Национальный характер, воспетый Суворовым: «Нам мало одного! Давай нам трёх, шестерых, десятерых! Всех побьём, повалим, в полон возьмём!»
Язык былин и летописей русских: «В эту минуту Олег мог спросить: «Кто более и славнее меня в свете?» эпизод прибития воинского щита к воротам Константинополя.
Иван Алексеевич Бунин писал: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не понимали всю эту мощь, богатство и счастье». А Ключевский заметил: «История не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков».
Знакомясь с историей своей страны, мы в какой-то степени знакомимся сами с собой. А это, поверьте, очень важное знакомство. Ведь писал однажды Лев Толстой: « Я хочу образования для народа только для того, чтобы спасти тех тонущих там Пушкиных, Остроградских, Филаретов, Ломоносовых. А они кишат в каждой школе».
Отметим, что текст книги построен на явлении «каскадности», разносмысленности авторских размышлений, когда одни строки читаются легко, без напряжения, а иные требует работы мозжечка, напряжения ума. Также автор намеренно сохранил повторы, возврат к уже высказанным ранее суждениям, по причине многомерности тематики, материала и пушкинских текстов.
Сделано с тем разумением, чтобы в финише книга предстала перед читателем как единое художественное полотно, логичный комплекс взаимосвязанных идей, концепций, перспектив, в которых присутствуют не только черты «двуногой животной особи», но и « видение иной жизненной правды и иного смысла мира»:
И взор я бросил на людей,
Увидел их надменных, низких,
Жестоких ветреных судей,
Глупцов, всегда злодейству близких.
В суждениях автора речь идет о той поэзии, которая говорить о каждом из нас и каждому из нас о самом главном законе жизни: не делай другим то, что противно тебе. И учит понимать: если не я за себя, то кто за меня; если я только за себя, то что я значу:
«В наших жизнях человечьих есть один простой секрет:
В нас горят и гаснут свечи, излучая тонкий свет.
Три свечи Свеча Надежды, Веры и свеча Любви.
Три огня святых и грешных согревают изнутри».
Мы не можем отделиться от людей, не можем избежать отношений, и пусть порой стараемся сохранить беспристрастность и нарочитую отрешенность искусственное гетто от людских тем и забот, без влияния их взглядов на наши мысли и слова не обойтись. И прежде всего потому, что человеческая мысль и человеческое слово подобные солнцу: мы должны быть светом для мира, не позволяя ему погасить наш свет. «Вы свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» Матфей.