Гендер является всепроникающей социальной структурой власти и подчинения и тем самым оказывает значительное влияние на систему церковной коммеморации, поскольку она тесно связана с факторами социального статуса и престижа. Изучение соотношения публичной и частной сфер, лично-эмоциональной и социально-престижной мотиваций, социальной предписанности гендерно обусловленных ролей и личной самореализации в подчинении этим рамкам или в их нарушение применительно к коммеморации, безусловно, требует использования гендерной методологии, которая, несмотря на значительные успехи гендерной истории в современной России (работы Л. П. Репиной, Н. Л. Пушкарёвой, А. В. Беловой и многих других)16, используется при изучении церковной коммеморации пока только в западной историографии применительно либо к Средневековью, в том числе российскому, либо к западноевропейскому Новому времени17.
Характер поставленных исследовательских задач определяет круг основных источников, привлекаемых для их решения. Помимо документальных источников18, изучение коммеморативных практик предполагает также использование в качестве источника художественной литературы, которая находит применение в современной исторической науке все чаще19. Наряду с нарративными источниками (мемуарами, дневниками, письмами) она образует опорную базу для анализа рассматриваемой проблемы. Эмоциональная окрашенность информации, содержащейся в литературных произведениях, позволяет показать повседневные и, в частности, коммеморативные практики с точки зрения конкретных людей и в их обыденной жизни20. Кроме того, особенности исследования обуславливают необходимость активного использования в качестве источников предметов материальной культуры произведений изобразительного искусства икон, фресок, миниатюр, рассматриваемых в данном контексте, в частности, в работах Л. Б. Сукиной21; вкладных предметов и надписей на них, являющихся одним из важнейших источников по данной проблеме и до сих пор практически не рассмотренных в этом качестве; надгробных памятников; архитектурных сооружений храмов, часовен, поклонных крестов и т. п.
Будучи первым опытом комплексного подхода к сложной и малоисследованной проблематике, эта книга, разумеется, не может дать ответы на многие вопросы, и ее задача в данном случае не разрешить вопросы, а поставить их. Соответственно, данная работа имеет в значительной мере очерковый характер, и степень подробности раскрытия различных поставленных в ней вопросов варьируется от case study до краткого и схематичного изложения. Предпринимая попытку классификации и распределения по разделам церковно-коммеморативных практик, автор имеет в виду то, что многие из этих практик находятся в неразрывном переплетении друг с другом, как, например, культ святых, храмоздательство и иконопись, или храмоздательство и внутрихрамовое погребение.
1. Пожертвования в пользу Церкви
Как в прошлом, так и в наши дни верующие совершают различные пожертвования в пользу Церкви: в форме денежных средств или ценных предметов, специально за совершение треб и поминовение либо на различные церковные нужды, при жизни или по завещанию. В настоящей работе, как следует из ее тематики, внимание будет уделено поминальным пожертвованиям, несущим коммеморативную функцию.
Чаще всего пожертвования «на помин души» совершаются в адрес монастырей, поскольку их насельники по определению наиболее компетентны в молитве и поминовении22. При этом, как известно, монах умирает для мира, и следует иметь в виду, что в традиционном обществе, где существуют как представления о нерасторжимом сообществе живых и мертвых23, так и различные виды полной или частичной социальной смерти, эта метафора понимается если не буквально, то вполне реально. Значит, умерший для мира монах ближе к мертвым и особенно компетентен в их поминовении.
С начала XVIII в. объем и количество пожертвований в пользу Церкви от представителей российской аристократии снижается. Так, из воспоминаний князя Ивана Михайловича Долгорукова (17641823), который по рождению принадлежал к высшей аристократии, традиционно заинтересованной в церковной коммеморации, следует, что польза вкладов в монастыри и пожертвований на Церковь в целом, как для самого верующего, так и для общества, ему непонятна24. «Боголюбивый человек наделал бы колоколов, окладов, утварей, которые бы никого не забавляли, и первые лишь сон отнимали своим звоном»25. Отрицательное отношение князя к его двоюродному деду известному богачу графу П. Б. Шереметеву, не поделившемуся своим богатством с Долгоруковыми, полностью распространяется на масштабные пожертвования его сына Николая в пользу монастырей. «Шереметев рассыпал большие подаянии в монастыри и пустыни. Лучше было бы отдать родным своим то, что награбил дед его и отец, но святость в другом виде представлялась очам его. Он примирялся с Богом окладами на иконы и куполами во храмах. Увидим, воспользуют ли ему сии пышные пожертвовании в последний день»26. Рассуждая о постройке Н. П. Шереметевым Димитриевского храма в Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре, Долгоруков вспоминает о малоинтересных ему старообрядцах: «Граф Шереметев во множестве своих крестьян имеет значущее число раскольников, они ему дают большие доходы, а он строит храмы Димитрию»27.
Чаще всего пожертвования «на помин души» совершаются в адрес монастырей, поскольку их насельники по определению наиболее компетентны в молитве и поминовении22. При этом, как известно, монах умирает для мира, и следует иметь в виду, что в традиционном обществе, где существуют как представления о нерасторжимом сообществе живых и мертвых23, так и различные виды полной или частичной социальной смерти, эта метафора понимается если не буквально, то вполне реально. Значит, умерший для мира монах ближе к мертвым и особенно компетентен в их поминовении.
С начала XVIII в. объем и количество пожертвований в пользу Церкви от представителей российской аристократии снижается. Так, из воспоминаний князя Ивана Михайловича Долгорукова (17641823), который по рождению принадлежал к высшей аристократии, традиционно заинтересованной в церковной коммеморации, следует, что польза вкладов в монастыри и пожертвований на Церковь в целом, как для самого верующего, так и для общества, ему непонятна24. «Боголюбивый человек наделал бы колоколов, окладов, утварей, которые бы никого не забавляли, и первые лишь сон отнимали своим звоном»25. Отрицательное отношение князя к его двоюродному деду известному богачу графу П. Б. Шереметеву, не поделившемуся своим богатством с Долгоруковыми, полностью распространяется на масштабные пожертвования его сына Николая в пользу монастырей. «Шереметев рассыпал большие подаянии в монастыри и пустыни. Лучше было бы отдать родным своим то, что награбил дед его и отец, но святость в другом виде представлялась очам его. Он примирялся с Богом окладами на иконы и куполами во храмах. Увидим, воспользуют ли ему сии пышные пожертвовании в последний день»26. Рассуждая о постройке Н. П. Шереметевым Димитриевского храма в Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре, Долгоруков вспоминает о малоинтересных ему старообрядцах: «Граф Шереметев во множестве своих крестьян имеет значущее число раскольников, они ему дают большие доходы, а он строит храмы Димитрию»27.
Применительно к купечеству мы ни в коей мере не можем утверждать, что его как социальную группу в первую очередь характеризуют память и воспоминания. Однако, несмотря на то, что само понятие древности рода к российскому купечеству практически неприменимо, и корни русского купца, как пишет А. И. Аксёнов, «в лучшем случае терялись в провинциальных купеческих филиациях, а по большей части в гуще непривилегированных сословий»28, «купеческие мемуары демонстрируют удивительную трепетность купца к своему отнюдь не знатному происхождению. Более того, география происхождения в них очень чтимый момент в понимании семейной истории, то есть генеалогии. Своим провинциально-крестьянским происхождением будут гордиться и Прохоровы, и Вишняковы, и Рябушинские и Зимины и другие»29.
В сочетании с традиционной религиозностью русских купцов, которая, начиная с петровских реформ, становилась все менее характерна для дворянства, отмеченный выше интерес купечества к своим корням стал вполне достаточным мотивом для интереса купцов к различным формам церковно-коммеморативных практик. В связи с этим интересно, что снижение интереса к церковной коммеморации у дворян XVIII века сопровождалось нарушением трансляции памяти о своем происхождении: например, в 1743 г. Рюрикович князь Трифон Васильевич Кропоткин показал, что происходит из касимовских татар30. На этом фоне заинтересованность купечества в церковной коммеморации особенно заметна.
Необходимо отметить, что в связи с церковно-коммеморативными практиками купечества спорным вопросом является определение церковной благотворительности. Если обычно под ней понимается благотворительная деятельность и социальное служение, осуществляемые Церковью, то, например, К. Е. Балдин пишет: «В предпринимательской среде одной из характерных черт религиозной практики (ортопраксии) были пожертвования в пользу церквей и монастырей. В современной исторической литературе в отношении этой деятельности утвердился термин церковная благотворительность. Вместе с тем в рассматриваемый период такая дефиниция почти не употреблялась. Слово благотворительность тогда зачастую являлось синонимом другого термина, филантропия, и подразумевало помощь не церкви, а людям престарелым, сиротам, неспособным к труду и пр. Что касается материальных пожертвований на церковные цели, то они обозначались в литературе и источниках как усердие к Дому Божию, ревность к церкви и т. п. Несмотря на это, в дальнейшем автор будет пользоваться термином, прочно утвердившимся в последнее время в научной литературе»31, к сожалению, не уточняя при этом, в какой литературе утвердилось такое понимание термина.