Тебе какие фильмы нравятся? спросил он.
Я замялась. Вообще-то мне нравились старые советские фильмы, но свои пристрастия я скрывала, знали об этом только близкие подруги Ксюша и Марина другим я говорила: мистика, или мелодрамы, или боевики. Стоило ли говорить правду Димке? Поймёт ли он, не будет ли смеяться?
Мне нравятся старые фильмы, особенно про войну, всё-таки сказала я.
Правда?! воскликнул он. Потрясающе, но мне тоже! Особенно я люблю совсем старые, например, «Два бойца» с Марком Бернесом!
Это где он поёт «Тёмную ночь»?
Точно!
А мне нравятся «Летят журавли» и «Чистое небо».
«Чистое небо» это вроде как про лётчика? он наморщил лоб. Его вроде сначала репрессировали, а потом оправдали и дали орден?
Ну да.
Слушай, ты на меня больше не обижаешься за вчерашнее? За то, что я тебя сплетницей назвал?
Нет, что ты!
Остаток пути мы провели, мило беседуя о старом кино. Когда мы подошли к моему дому, и я обречённо подумала, что уж сегодня-то он меня точно не поцелует на прощание, Димка неожиданно спросил:
У тебя есть брат или сестра?
Нет, а почему ты спрашиваешь? удивилась я.
У меня тоже нет, сказал он. Но сегодня мне показалось, что я провёл день с младшей сестрёнкой, такой симпатичной и забавной! Ну, что? Пока? Мне пора в библиотеку!
Пока, потерянно сказала я и, еле сдерживая слёзы разочарования, поплелась на четвёртый этаж.
Вот так. Оказывается, всё это он проделал из простой вежливости, а я ему вовсе и не нравлюсь! Вернее, нравлюсь, но только как сестра.
Вернулась? спросила мама. Интересный был фильм?
Так себе, буркнула я.
А этот Дима очень хороший мальчик! Вежливый такой!
Это точно! язвительно подтвердила я.
Вы давно дружите? продолжала любопытничать мама.
Мы не дружим!
Как так? не поняла она. Вы же в кино вместе ходили!
Ну и что? Сходили. Это вовсе не значит, что мы друзья!
Я сердито повесила ни в чём не повинную куртку и пошла в свою комнату.
Поля, что случилось? Вы поссорились? встревожилась мама.
Нет! я закрыла дверь перед самым её носом.
Но, Полюшка, я же вижу, что ты расстроена! мамин голос звучал глуховато из-за закрытой двери.
Всё нормально! крикнула я, потом, чувствуя, что она так не успокоится, открыла дверь, обняла её и сказала. Всё хорошо, просто он не обратил внимания на новую куртку А сейчас мне пора делать уроки, нам много по алгебре задали, и ещё контрольный срез завтра по русскому
Я поцеловала маму в усталую щёку и села за стол. Мама (я это спиной чуяла) недоверчиво посмотрела на меня:
Я схожу к тёте Оле в гости, если захочешь поесть обед на плите.
Угу.
И посуду вымой.
Хорошо.
Наконец дверь закрылась, и я осталась наедине со своим разочарованием.
Вежливый! фыркнула я. Это он, оказывается, за вчерашнее извинялся!
Хотелось заплакать, но слёз не было, наверное, потому, что кроме разочарования я чувствовала ещё и злость на него. Поэтому, немного пошмыгав носом, я открыла свой дневник (да, да, в то время я, как, наверное, все девочки на свете, вела дневник, которому доверяла свои самые тайные переживания) и написала:
Привет, мой любимый дневник! Сегодня самый плохой день в моей жизни: меня пригласил в кино Митя Березин! Ты спросишь, что тут плохого? А то, что я подумала, что нравлюсь ему, а он, представляешь, назвал меня сестрой! (Тут я поставила восклицательный знак, потом подумала и поставила ещё несколько)!!!!!!! Ну, неужели я не могу хоть немного понравиться ему?!!! Ведь я люблю его уже много лет, а он меня даже не замечал до вчерашнего дня Я, как дура, напялила новую куртку (при воспоминании об этом меня бросило в жар), а он даже не заметил (До меня никак не могло дойти, что Дима и не знал вовсе, что это новая куртка, он видел-то меня всего второй раз в жизни). В общем, жизнь кончена! Что теперь делать не знаю.
На этой оптимистичной ноте я поставила точку, закрыла дневник, открыла тетрадь по алгебре и с ненавистью уставилась в учебник делать не хотелось ни-че-го!
Какая разница, получу я завтра двойку или нет, если жизнь кончена? пришла в голову не лишённая практицизма мысль.
И я решила не делать алгебру. Зато пробудился аппетит видимо, духовные страдания не отменяют потребностей организма и, взяв «Унесённых ветром», я отправилась на кухню. Мама никогда не разрешила бы есть и читать, но сейчас её не было, поэтому я могла делать всё, что мне вздумается, или ничего не делать, что, в общем-то, одно и то же.
И я решила не делать алгебру. Зато пробудился аппетит видимо, духовные страдания не отменяют потребностей организма и, взяв «Унесённых ветром», я отправилась на кухню. Мама никогда не разрешила бы есть и читать, но сейчас её не было, поэтому я могла делать всё, что мне вздумается, или ничего не делать, что, в общем-то, одно и то же.
Незаметно подобрались ранние осенние сумерки, мягкие и уставшие; я вспомнила, что обещала помыть посуду, потом решила вымыть пол, с удовольствием протёрла пыль и полила цветы, словом, мама, вернувшись, обнаружила меня начищающей зеркало в прихожей и сильно удивилась.
Потом мы вместе поужинали, и мама включила телевизор, а я отправилась в комнату и улеглась в кровать, положив рядом книжку.
Через час мама заглянула ко мне:
Ты уроки приготовила?
Что-то ты поздно спохватилась! буркнула я, делая вид, что с увлечением читаю.
Да или нет?
Конечно, да! привычно соврала я и подумала, что слишком уж легко я стала обманывать.
Ну, ладно, дело твоё, я тоже лягу пораньше, что-то устала!
Спокойной ночи.
Спокойной ночи.
Но ночь спокойной не оказалась: мне снились какие-то сумбурные сны, содержание которых я не запомнила, лишь проснулась с тяжёлой головой и абсолютным нежеланием идти в школу. Притвориться, что заболела? Я тяжело вздохнула: этот номер не пройдёт, очень лояльная в любых других вопросах, мама была совершенно непримиримой, когда речь касалась школы. Я могла по пальцам пересчитать дни в году, которые пропускала по болезни, причём это действительно было что-то серьёзное, например, отравление или высокая температура
В школе Марина с Ксюхой сразу увидели, что моё настроение на нуле, но первым уроком у нас был срез по русскому (причём Удава ругалась и говорила, что так не положено, контрольные должны проходить вторым-третьим уроком), так что поговорить не удалось, но после звонка на перемену они налетели на меня с расспросами. Ну, я, конечно, кое-что им рассказала, умолчав о своих тайных мыслях. Девчонки начали наперебой ахать и возмущаться, а мне было приятно, что кто-то принимает мою сторону вопреки здравому смыслу.
Следующим уроком был иностранный язык. Наша англичанка, Евгения Евгеньевна, которую мы звали Евгешей, была под стать Удаве: ей тоже было безразлично, чем мы занимаемся на её уроках, главное, чтобы не шумели. Мы давно смирились с этим, и все, кому для поступления нужен был английский, занимались с репетиторами каждый на свой вкус. Несколько человек с самой Евгешей; Карим Хасынов, который хотел поступить непременно в Москву, куда всё равно, лишь бы это было связано с иностранными языками, с профессором-лингвистом, живущим на противоположном конце города, так что дорога в один конец отнимала у него два часа; Настя Чукина, вздорная истеричка, с преподавателем из нашего педагогического института; Ксюха упорно занималась сама, твердя, что нет ничего невозможного для человека (ещё одним её излюбленным изречением было: нет предела совершенству). Обычно я говорила:
Если этот человек Романова Ксюша, то для него нет преград!
Нужен ли был мне английский язык? Наверное, да, но к своему стыду, я до сих пор не решила, куда хочу поступать, поэтому не могла определиться с выбором предметов, на которые мне нужно «поднажать», по Ксюшкиному выражению, а нажимать на всё сразу мне категорически не хотелось. Поэтому я мрачно сидела на своей второй парте в первом ряду, смотрела в окно и изредка прислушивалась к тому, что бубнит Евгеша.
Урок тянулся неимоверно долго, но, к счастью, меня не спросили, потом мы направились в кабинет географии, которую вёл один из нескольких учителей-мужчин нашей школы, Фёдор Сергеевич, но не Бондарчук, конечно. Мы его искренне любили и беззлобно подсмеивались, потому что вся его фигура вызывала невольную улыбку: седые волосы, вечно мятый коричневый костюм, лёгкое заикание. Он очень любил свой предмет и очень смешно расстраивался, если оказывалось, что кто-то не выполнил домашнее задание или не подготовился к контрольной работе. Он огорчался из-за наших двоек так, как будто они были его собственных детей, которые тоже учились в нашей школе: девочка в пятом классе, а мальчик в восьмом. Лёша был очень похож на отца, для полного сходства не хватало лишь седых волос и мятого костюма, но и тем и другим он должен был когда-то обзавестись, и вот тогда они будут совсем как двое из ларца, одинаковых с лица.