Не видела, и они меня даже не интересуют.
Мама, ты совсем спятила? Ну, не верю я в дружбу людей с такой разницей в возрасте. Я понимаю, седина в, тут она запнулась, придумывая какое слово употребить вместо «бороду», голову, бес в ребро. Хочется на старости лет снова испытать романтические чувства?
Зачем вы обижаете свою маму, Тамара, вступился я за Зинку, во-первых, она совсем не старая, во-вторых, она красивая женщина, и, в-третьих, она прекрасный душевный человек, и имеет право на личное счастье в любом возрасте.
Это ты, что ли, собираешься её осчастливить? презрительно посмотрела на меня Тамарка, кстати, квартира наша общая, и без моего согласия у тебя не получится её умыкнуть.
Конечно, мне вовсе не хочется доказывать вам, что не «верблюд», но, я сейчас же схожу к себе и принесу документы на квартиру и свой паспорт. Можете даже все документы скопировать и пробить по всем базам. А делаю я это только для того, чтобы у Зины не проросли «семена» сомнений, которые вы хотели бы посеять в её душе.
Давай, давай, всё неси. Кстати, у меня хороший знакомый в городской прокуратуре работает, сразу предупреждаю.
У меня нет никаких дурных намерений в отношении вашей мамы и вашей квартиры.
Ну, хватит уже, Тамара. Заладила одно и то же. Неужели я совсем уже выжила из ума и не могу отличить хорошего человека от афериста, желающего обдурить женщину? У нас с Шуриком столько общих интересов: книги, поэзия. Кстати он альпинист. Мы на прошлой неделе ездили вместе на скалы.
На Ястребиное? И спали в одной палатке?
Мало того, даже в одном спальном мешке.
Ну, ты, мать, точно, на старости лет «с дуба рухнула!»
2
Собирались выехать пораньше, но Зинка оказалась такой копушей, долго искала на антресоли, забитой всякой всячиной, свой рюкзак, потом долго не могла вспомнить, где у неё хранятся скальники1. Мешочек с магнезией отыскался в куче клубков шерсти, а обвязка затерялась в ящике тахты. Но дольше всего она искала спальник.
Зина, зачем он тебе, подшучивал я над ней, у меня же двуспальный, хватит места для двоих.
Раскатал губу! Прямо я лягу спать с мужчиной через месяц после знакомства.
Месяц? А у меня такое чувство, что мы знакомы с тобой тысячу лет.
Смотри, как ты меня ловко состарил на тыШу лет!
Когда мы доживем до этого возраста, то разница в каких-нибудь тридцать пять уже будет не важна.
Нет, нужно найти спальник. Ты тоже стал для меня за неделю близким и родным, но спать с тобой в одном спальном мешке я пока не готова. Тем более, что сплю всегда совершенно голой, без всяких тряпочек и резиночек. Занималась когда-то в юности йогой, а они советуют лучше накинуть на себя лишнее одеяло, но спать без одежды. Ну, вот он и отыскался, и, кажется, даже моль его не поточила.
Лучше бы поточила, взяв шутливый тон, как бы разочарованно прошептал я на ухо и поцеловал её в щёчку. Ну, всё, можно ехать?
Куда ехать, а продукты, жорнабор?
Что-что?
Ну, разные кружки, ложки. Они у меня где-то в отдельном мешочке хранятся.
Зина, всё купим в «Ленте», перед выездом на КАД: и продукты, и одноразовую посуду.
Вам, молодым, легко, вы не помните времени, когда в магазинах полки были заставлены трехлитровыми банками с березовым соком и маринованными зелеными помидорами. «Страна вечнозеленых помидоров», горько шутил народ. Наше поколение уже не переделать, мы привыкли всем запасаться впрок, все носить с собой. Набьешь, бывало, рюкзак, обвешаешься веревками, котелками и по тропе Хо-Ши Мина. У нас в секции был инструктор, Исаков, так он пер впереди, как лось, да еще и подгонял группу, чтобы не отставали. Из Кузнечного до Шторма за полтора часа по пересеченной местности добирались.
Мы тоже с отцом ходили несколько раз из Кузнечного. Однажды попали под взрывные работы на карьере. Успели в железной будке укрыться. Правда, камнями нас не засыпало, но перепугались здорово.
А я в первый раз вообще через Севастьяново добиралась.
Извини, Зиночка, давай ты расскажешь об этом по дороге. Не обижайся, я сам тебе напомню об этом. Не обижаешься?
Нет, конечно. Давай, тащи рюкзак в машину, а я быстренько приму душ и переоденусь. Через пять минут спущусь.
Ага, а через каждые пятнадцать минут я должен буду помешивать варенье, чтобы не пригорело.
Иди уже, остряк, не то я, действительно, обижусь и никуда не поеду.
Прости, Зиночка, вырви мой поганый язык.
Ещё чего! Забрызгаешь мне всю квартиру кровью. Так и быть, прощаю, я сегодня добрая.
Ты всегда у меня добрая.
Больно много ты обо мне знаешь? Месяца еще нет, как мы с тобою познакомились.
И на круги свои возвращается ветер. Я тебе только что сказал, что знаю тебя тысячу лет.
Спустившись вниз, я засек время и стал ждать Зину. Чтобы не тратить время выслал ей файл с началом своей повести. Она, конечно, вышла не через пять минут, как обещала, а через двенадцать с половиной, но я простил ей эту непунктуальность, как только увидел эту её мило улыбающуюся рожицу.
Загляни в свой гаджет, когда выедем за город.
А что там такое, она быстренько достала планшет.
Да я тебе один файл прислал. У тебя есть программа для чтения вордовских файлов?
Не знаю, я с современной техникой не шибко дружу. Помню, у нас в институте ЭВМ стояла, целых пол-этажа занимала, ты про этот файл, «Первая любовь Иудифь?»
Да, про него, только не спеши сейчас. Вот выедем хотя бы на КАД, чтобы ничего не отвлекало.
Хорошо, Шурка, я только открою и самую малость прочту: сильно я любопытная, однако. Ой, про какую-то старуху, наверное, прототип это я?
Ну что ты, во-первых, я написал это еще до того, как встретил тебя, а, во-вторых, там не о старухе речь идет, а о любви. Всё, закрывай планшет, идем затовариваться в «Ленту».
Уже выехав на хайвей, Зина оживила свой планшет и увлеклась чтением.
Ой, Шурка, а давай я буду вслух читать: я хочу видеть твою реакцию
Давай, только, если тебе начало не понравится, то не читай дальше.
«Первая любовь Иудифь»
В окрестностях горы Кармель умирала старая Иудифь. Всю жизнь она прожила одна на берегу моря, ходила босиком по прибрежному песку и все время разговаривала сама с собой. Детей у нее не было, мужа тоже, ибо кто же возьмет себе в жены сумасшедшую. Никто не знал, сколько ей было лет отроду, но самый старый житель этих мест помнил её с детства, а ему самому стукнуло в этом году восемьдесят пять.
Уже отходя в иной мир, Иудифь призвала к себе местного раввина и, с трудом шевеля губами, начала свою тихую исповедальную речь:
«Рабби! Вы знаете меня давно. Я прожила всю жизнь здесь на берегу. Но были в моей жизни три года, когда я покидала Иудею и бродила по всей Палестине, в те времена, когда еще стоял в божественном Ерушалайме второй Храм. Его еще не разруфшил римский император Тит».
Ой, Шурка, откуда ты всё это знаешь: Тит, Ерушалайм. Что-то на Булгакова смахивает.
Ну вот, и ты туда же. Как будто один Булгаков был специалистом по истории христианства. А почему ты не вспомнила ещё Дэна Брауна или Юлию Латынину: там будет и про девочку-изгоя, и про любовь. Читай дальше.
«Родилась я в бедной семье и с детства видела неравенство и нищету. Отец мой, горбун от рождения, не мог заработать и динария, мать плебейка, без рода и племени. Семья жила в жалкой лачуге на берегу моря. Голод! Я всегда была голодна и плохо одета. Нет, то, что я носила, нельзя было назвать одеждой это были лохмотья, едва прикрывавшие тело. Мои сверстники по наущению родителей со мною не водились. Они тотчас разбегались, как только я подходила к ним, никто не хотел играть с голодной и плохо одетой девочкой. Уже издали они показывали на меня пальцами и кричали вслед: «Оборвашка, оборвашка»! Почему все дети так жестоки? Хотя и взрослые им подстать. Мне так хотелось быть с ними рядом, играть в их игры. Я тайно наблюдала, как они играют в догонялки, бегают наперегонки, прыгают, бросают друг другу и ловят мяч. О, как я хотела быть, как все они!
Но они не принимали меня, и я привыкла одна скитаться по морскому побережью, собирать раковины и отполированные прибоем разноцветные камешки, карабкаться по отвесным скалам, валяться в траве и наблюдать за деловитой возней муравьев, за полетами шмелей, пятнокрылых бабочек и блескокрылых стрекоз, за греющимися на солнце ящерками. Словно сделанная из камня, замрет она и смотрит на тебя, не мигая, но стоит только пошевелить рукой, как она, ловко извернувшись, исчезает в траве, будто ее и не было. Глаза стрекоз, садящихся на качающуюся от ветра травинку, похожи на две капли утренней росы. Заметив выброшенную на берег медузу, я относила ее в море, на глубину, и ни одна из них не обжигала меня своей бахромой.
Природа не смотрела на то, как я одета, а принимала меня в свои объятия, оберегала и заботилась. Я понимала, что это меня защищает тот грозный БОГ, про которого все время поминает раввин в синагоге. Когда я заходила туда, уже на входе за мной следило «око» того, которого имя нельзя произносить, и я не могла понять, как такой суровый Бог мог сотворить всю красоту нашего прекрасного, совершенного мира.