У чёрной розы белые шипы - Михайлов Валерий Федорович

На каком-то безымянном островке
Я лежал, раскинув руки на песке,
А кругом такая глушь, такая тишь,
И от солнца плавился Иртыш.

То ль высоко плыли облака,
То ль неслышная текла себе река,
То ли раздушился полынок,
То ль унёс на счастье ветерок.

Но казалось: на песчаном островке
Это я плыву куда-то по реке
По-над всей на свете маятой,
Взятый вольной волею святой.

Ничего такого не случилось.
Сердце, не забилось ты сильней.
Может, эта жизнь мне лишь приснилась,
Может, это я приснился ей.

Потихоньку срок я отбываю,
Никуда уже не тороплюсь.
Сон дурной ли, светлый забываю,
Ничему на свете не дивлюсь.

Знаю только, есть над головами
Облако, не видимое нам, 
Помнит оно всё, что было с нами,
Что невольно показалось снами,
Как и то, что не открылось снам.

Зачем это всё, нипочём никому не известно.
Вот мысль пронеслась и пропала, не сыщешь следа
Душа, ты сгорела бы вроде, но снова воскресла,
Меня ты когда-то покинешь, но, может быть, не навсегда.

Ничто из возникшего здесь вовсе не исчезает:
Ни чувства, ни думы, ни даже текучая плоть.
Вон облако где-то кочует и, тая, не тает,
Пронизано светом оно изнутри, где таится Господь.

Там всё, что тут прожито, понято и пережито
И мною и всеми,  от разума озарений до полутёмной
                                     мыслинки сырой, потайной.
Там целое жизни, то, что в мире давно сожжено и разбито,
И облако это куда-то летит бесконечно над бренной твоей
                                                                  головой.

Что было, то пропало,
И неча ворошить.
А помнишь что попало,
Что лучше бы забыть.

Какие-то заборы,
Суровые дома,
Жилья глухие норы,
Сошедшие с ума.

Угрюмые стояли
Рядами там и тут,
Так, словно их призвали
Вершить неправый суд.

Лишь краска оплывала
Под снегом и дождём,
Сгущённая немало
И сажей, и свинцом.

В ней тени проступали,
Готовые полечь,
Как будто тайну знали,
Но позабыли речь.

И я, почуяв это,
В сырой тоске немел,
Хотя ещё не ведал
Всё, что сказать хотел.

Дышал,
чем Бог послал
По осени
чуть сыроват, тревожен
воздух был.
Я что-то в нём такое уловил,
что было до рожденья, что ли,
со мной ли,
с кем ли,
не понять, 
и я затосковал
о древней воле,
ещё не зная,
как её назвать.
Степная пыль, прибитая дождём
Так остро пахло
полынью, полем
и тополиною корой,
намокшею, зеленовато-серой,
и досками заборов тёмными
(тем убиенным деревом,
с потусторонней памятью о лесе).
И поднебесье
спустилось
и клочками сизых туч
почти над головой летело,
под рваным ветром
ворчало, бормотало, пело
и проливало
в воздух, летом поиссушенный,
тревогу
влажную,
сулило мне дорогу
туда,
где сонные текут в равнинах реки
и земляные,
лесовые
обитают человеки,
где был когда-то
хлеб, и кров, и дом,
и говор песенный
на языке родном
Вот так
я и дышал 
тем воздухом,
что Бог
по осени
и по рожденью
мне послал.

Где пропадала жизнь моя

Мне жить пришлось в чужих краях, 
Не показалось мало, 
Где пропадала жизнь моя,
Да всё же не пропала.

Но и родимая земля
Не всех ли нас достала 
Там загибалась Русь моя,
Но вовсе не пропала.

И что ни год за два идёт,
И что ни век железный,
Но русский наш народ живёт,
Свой путь свершая крестный.

Когда я вспоминаю об отце
С его последней мукой на лице
Беспомощном, то как прежде обмираю,
Как будто с ним я снова умираю.
Зачем за столько лет я не ополоумел,
Не я ли с бедным с ним тогда же умер,
Как раньше с мамой умер ли не я?..
Мы только разделённая семья
На тут и там, но вместе мы одно 
Сквозь чёрное глядим теперь окно,
Во мгле пытаясь разглядеть друг друга,
Расслышать и понять, пока разлуки вьюга
Слепая не уймёт нелепой стужи
И не соединит навек родные души.

От жизни, от счастья земного
Осталось всего-ничего.
Сказать ли последнее слово?
Кому да и что мне с того!

Ведь сердце оно не утишит
И тамошний суд не проймёт.
А здесь если кто и расслышит,
То вряд ли когда-то поймёт.

На ветер, на ветер, на ветер,
На ветер бросал ты слова.
А ветер едва ли заметил,
Ему что слова, что листва.

Не пашет, не жнёт и не сеет 
Он звёзды, как искры, несёт.
И всё, что ни есть, он развеет,
И всё, что ни есть, не спасёт.

Пустыня моря и земли пустыня
Безумной тварью сплошь заселена
Осталась лишь одна пустыня неба,
Она горит, безвылазно темна,
Далёкими безумными огнями,
Бессильными пространство растопить
И грезят души неземными снами,
Которыми им остаётся жить
В пустыне времени, безумном самом
А ей же всё на свете нипочём
Где вечно мне лететь куда не зная 
Безумной искры брошенным лучом.

Сначала горлинки исчезли,
С дымком их сизым воркованья,
С таким флейтистым на рассвете
Домашним тёплым говорком.
А следом и дрозды пропали,
В блестящих фраках музыканты,
Певцы весенних, голых веток,
Солисты синих вечеров.
И даже воробьёв не видно
Умолкли звонкие ватаги,
Весёлые и шебутные,
Неунывающих проныр.
Теперь за окнами лишь скрежет,
Бесцеремонный, наглый, злобный,
Царапающий слух и небо,
Невиданных пернатых тварей
Их звать афганские скворцы.
Поналетели исклевали
Похоже, всё и всех, кто прежде
Одушевлял согласным пеньем
Сады, и парки, и дворы.
Вчера воздушные мигранты,
Они хозяйничают шумно 
Завоеватели пространства,
Разбойники исконных гнёзд.
Взлетают с жадным треском стаи,
Желты нацеленные клювы,
Сверкают вострые глазёнки
Шальным и яростным огнём.
Людей они в упор не видят,
Заряжены одним стремленьем
К добыче. Глад ненасытимый
Птиц гложет. Жжёт неугасимо
Желание: клевать! клевать!
Крушить и рвать что только можно:
Плоть ягод, и плодов, и зёрен,
Гнездовья, кладки, всё живое,
Врагов крылатых и иных.
И резать ржавым криком воздух,
Покой чужой и ненавистный,
Которому прощенья нету
И быть, конечно, не должно.

Вот этот скрежет надо бы простить
Скворцам, поналетевшим из Афгана,
Что разучились петь, им лишь бы есть и пить
Там век война а птицам это странно.

От взорванной земли летят, куда глаза глядят,
Чего наслушались так то и повторяют.
А что кругом война, дурдом, ползучий ад,
О том скворцы пока ещё не знают.

Глаза устали
Слова читать,
Живые дали
Им созерцать.

Небес просторы,
Кочевья туч,
Немые горы
В изломах круч.

Летят бакланы
По-над водой
Стрелою рваной
На бой морской.

Лещам на горе,
Как смерч, падут 
И взбучат море,
И рыбу бьют.

Пена клочками
И кутерьма
Хохочут чайки:
Поживы тьма!

Сверкают брызги,
Хоть не слепят.
И солнца искры
Волну рябят.

Я пил молодое вино,
И мне рассказало оно:
Что вольно, беспечно то вечно,
Поскольку ему всё равно.

Я старого выпил вина.
 Поверь, твоя участь страшна, 
Оно прохрипело с ухмылкой, 
И в этом твоя лишь вина.

Я чашу налил через край
И ад в ней увидел и рай,
А дальше ни дна ни покрышки 
Сплошной и безумный раздрай.

Наверное, всё неспроста.
Теперь позамкнуты уста.
В горах созерцал я картину
Под каменной сенью креста:

Змеится сухая лоза
Там горькая бродит слеза,
Счастливая и святая,
Как встарь застилая глаза.

 Я просто поэт, да и только,
Что надо им всем от меня?.. 
Недоумённо и горько
Кричал он, кого-то виня.

Он знал лишь одно, что негоже
Губить его годы и дни,
Не в силах представить, да кто же,
Да кто же такие они?

Стакан за стаканом пустели,
В них тихо плескалось ничто,
Стаканы в пространство летели,
О звёзды угрюмо звенели
Глаза от вина голубели
И в дали такие глядели,
Которых не видел никто.

Громады бескрайней природы,
Всё дикой земли естество
И неба разъятые своды
Давили на сердце его.

Он знал лишь одно, что не может,
Не может поэтом не быть.
За что же, за что же, за что же
Они не дают ему жить?

Он знал, что не надо об этом, 
Что сердце последнее рвать!..
Но был он всего лишь поэтом.
Тут нечего больше сказать.