Князь тараканов - Владислав Михайлович Попов 5 стр.


Только я предался тихой грусти о противном, но все таки родном детстве, как доктор тут как тут. « А как у вас обстояло дело с противоположным полом?» Какой все-таки бестактный тип. Какие девушки в детстве, тем более в таком? Да никак не обстояло. Всю гимназию, я мечтал, чтобы однокашники приняли меня в свою компанию. О дружбе я мечтал, а не о половой любви. Помню, щенка с улицы приволок. Плакал, в ногах у маман валялся, просил, чтоб оставили. Вымолил, разрешили. Но сказали, чтоб дальше прихожей он не появлялся. Я был на седьмом небе от счастья. Четыре дня был на седьмом небе, потом меня спустили на землю. С щенка что взять, прудонил он, где хотел. А пока я был в гимназии, еще и вечно скулил в сенях. Маман очень сердилась. Отец, его увидел, буркнул: «На тебя похож. Такое же мокрое место». Но однажды я его не успел выгулять, и он наложил кучу. Причем не в сенях, где у него была коробка с подстилкой. Он пробрался в залу и там сделал свое дело. Умный был пес, не гадил, где жил. Прихожу домой, маман в гневе, дядьки ржут. «Все,  говорят,  твоя Му-Му на озеро отправилась». Я тут и грохнулся в обморок. Вот такие нравы у нас царили. Правда, потом оказалось, что его на цепь посадили в конюшне. Ну, не на цепь, на шнурок с бантиком. Прибегаю на конюшню, он там рвется, визжит, пытается веревку перегрызть. Так мне жалко его стало, а заодно и себя тоже. Оба мы, горемычные, на веревочке сидим привязанные. Хотя, эта метафора мне только сейчас в голову пришла. В гневе отвязываю щенка и в каком-то мрачном помутнении сам тащу его на озеро. «Так не доставайся ты никому!»  кричу и бросаю его вводу. А он выплыл и радостный ко мне, думал, я играю. Я его еще раз, еще В конце концов, мой Му-Му обессилел и утоп. Вот такая история Пауза затянулась. Я не выдержал, признался: «Наврал я про щенка. Извините. Никого я не топил. Даже если бы захотел, мне бы духу не хватило. Ходил к нему на конюшню, играл с ним. Сначала каждый день. Потом реже и реже. Потом он надоел мне. Вырос на цепи препротивной шавкой. Как и я

Вспомнил. Была одна девочка в гимназии. Но это точно некрасивая история. Ох, какая некрасивая. Дразнили ее все «лошадью» или «Фи-Фи». Она была бедная, долговязая и косая. Видимо, мы сошлись, потому что оба были изгоями. Бедности своей она очень стеснялась. Долго не давала провожать себя до самого дому. Расставались в центре города. Потом мы подружились, она стала доверять мне и привела к себе домой. Она ютилась с матерью, в съемной комнате, в деревянной развалюхе на окраине города. В классе заметили, что мы дружим. Почуяли кровь. Знаете, доктор: дети, сбитые в стаю, жестоки. Начали дразнить нас женихом с невестой. Как-то раз компания мальчишек подкараулила меня у моего городского дома. Сначала просто тычки, пинки, обзывания, а потом заводила, как сейчас помню, Войнаровский, и говорит: «А что ты с этой уродкой дружишь? Давай с нами. Мы завтра идем сады в пригороде трясти. Присоединяйся». Я ушам своим не поверил. Меня берут в компанию! «Только ты нам покажи, где эта нищая лошадь живет. Где ее стойло. Мы к ней в гости наведаемся». И все заржали. Я колебался. Войнаровский заметил. «Да ты что? Не хочешь с нами?» Это прозвучало угрожающе. «Тебя с нами никто не тронет». Вот тогда свершилось мое падение. Подлость, которую мне не забыть. Я согласился показать дорогу. Чашу предательства пришлось испить до конца. «Где ее окна?»,  весело спросил Войнаровский. Я молча ткнул пальцем. После чего началось дружное ржание, улюлюканье, крики «Но». Начали кидать грязь в окно. Один из подхалимов Войнаровского сунул мне в руку камень. Я кинул его. В окне я увидел лицо Фи-Фи. Ох! Зачем я о себе гадости вспоминаю? Что ж я своими мерзостями тщеславлюсь? Или прощения жду от кого-нибудь? Дайте дух перевести. На следующий день я не мог в гимназию идти, боялся встретится с Фи-Фи. Боялся ей в глаза посмотреть. Сказался больным. Через неделю вернулся, а ее уже не было. Ушла она из нашей гимназии. В классе за счет своей подлости поднялся я на ступеньку выше: раньше был изгоем, теперь стал прихвостнем Войнаровского. Ну, а в старших классах, когда статус начал определятся деньгами, Я и вовсе поднялся до его подручного. Мы оказались самыми богатыми в классе, да и в гимназии. Но то, что я трус и подлец, это сознание меня более не покидало. Странное дело: Войнаровский что бы ни натворил, никогда не чувствовал себя подлецом. А творил он ох как много чего. И деньги отнимал у младших, хотя самому деньги были не нужны, и оценки подделывал, и прочее. А я постоянно себя подлецом чувствовал, и без всякой на то причины. Все-таки сознание это болезнь. Мешает сознание жить. Вот что я думаю.

Вместо хоть какой-то реплики сочувствия доктор сказал, что время сеанса закончилось, его ждут другие пациенты.


10

 Коба слишком груб! голос Анны дребезжал на высоких нотах,  Это непростительно. Мы не можем привлекать к себе внимание местной полиции. Чудовищно! Мы могли провалить задание из-за какой-то ерунды! Авель, ты должен удерживать его от глупостей!

Подслушанного хватило, чтобы мое, слегка приподнятое за сеанс настроение опять рухнуло в бездну отчаяния. Я открыл дверь и, не удержав волнения, спросил: « Что он с ним сделал? Убил?!» Мне стало дурно. Из-за моего трусливого вранья убили человека, чья вина была только в том, что он ходил вместе со мной к одному доктору! Авель отмахнулся от меня как от мухи: «Зачем сразу убил? Так помял немного. Ну ткнул пару раз. В ухо. Коба себя в руках держал. Попинал слегка. Картинки порвал. Картонкой размалеванной по голове глупой постучал. Так что почти не трогал совсем». «Какие картинки? Какие картонки?»  непонимающе переспросил я. Авель отхлебнул прямо из горлышка (боже, это моя последняя бутылка грюнера-вельтлинера!) и с явным удовольствием пустился в объяснения. «Мы с Кобой следили за тем человеком, что следил за тобой. Он в парк пошел, мы за ним. Он сел на скамейку и сидит. То газету читает, то по сторонам смотрит. Чтобы он нас не заметил, мы к художнику подошли, что картинками торгует. Стоим разглядываем акварельки всякие. Тут художник предлагает нам наши рожи срисовать. Мы отказываемся, еще чего не хватало, он потом наши портреты в полиции нарисует. А этот сопляк настаивает, говорит, что он скоро станет знаменит. Я раз сказал: «найн», два. Тот не понимает. Коба кулак показывает, мол «заткнись». Вдруг этот немощный, бледный немчик с челочкой как начнет орать, как начнет в припадке каком-то на нас кидаться. Руками машет, глаза выпучил. Мы опешили. Чего несет непонятно, только через слово «юде», «юде». Жидами нас ругал, видимо. Коба рассвирепел немного то есть огорчился, ну и помял этого умалишенного немного. Чтоб тот в себя пришел. Правда, из-за этого художника мы объект слежки потеряли. Ничего, завтра еще раз проследим».

Я стоял и не знал, радоваться мне или паниковать. С одной стороны, пациент доктора жив, с другой, я приютил не просто революционера, а свирепого бандита, скорого на расправу. «Кстати,  Анна повернулась ко мне и со строгим озабоченным лицом спросила,  когда, сударь, вы достанете нам печатную машинку на русском?» Она явно пыталась переменить тему разговора. Чтобы позлить ее, я сделал вид, что не услышал, и продолжил расспрашивать Авеля: «А где Коба сейчас?» Я ждал любого ответа, только не этого: « В библиотеке». «Где? Где? Не понял». Авель наслаждался произведенным эффектом. «В биб ли о те ке!  произнес он по слогам.  Он должен написать статью по национальному вопросу в австрийской империи. Такое у него партийное задание от самого Старика». «Статью?! По национальному вопросу?!»  моему удивлению не было предела. «А откуда такое интеллигентское высокомерие? накинулась на меня раздраженная Анна,  по вашему, пролетарий с окраины не может написать статью?!» «Почему не может, может,  оправдывался я,  но он же не знает немецкого». « Вот ты ему и поможешь с переводами!» Лицо моей примы было злое и неприятное. «Один австрийский товарищ сейчас помогает ему записаться в библиотеку Венского университета, неплохо бы тебе туда отправиться!» «Еще чего?  запротестовал я,  могут эти переводы подождать до завтра?!» Глаза Анны сузились. Я с вызовом сел в кресло. «А печатную машинку ты тоже сидя в кресле достанешь?»  не унималась она. В ответ упрямое молчание мой старинный детский прием, отточенный на домашних. Анна обиженно ушла в спальню и хлопнула дверью.

Вечером вернулся Коба. Небрежно бросил книжки на пол. Все молча сели за стол. «Как дела в библиотеке?»  нарушила тишину Анна. «Хорошо»,  буркнул будущий специалист по национальному вопросу. «С переводами вам поможет вот он»,  она ткнула в меня пальцем, даже не удосужившись назвать меня по имени. «С какой это стати?»,  заупрямился я, но только мысленно. Тут Анна перешла к главной теме разговора: «Послушайте, Коба, пока мы не выполнили главное задание, не могли бы вы вести себя тише и не устраивать публичных эксцессов?» Она сделала паузу; было видно, что она старательно подбирает нужные слова.«Я понимаю, что у вас пылкий характер, вы остро реагируете на несправедливость, но если полиция заинтересуется вами, то мы провалим все дело. Вам понятно?» Коба перестал жевать и молча уставился на Анну. Его крысиные глазки налились злостью. Запахло скандалом. Я весь съежился. «Перестань командовать, женщина. Я сам знаю, что делать. Не первый год в партии. Твое дело тут он осекся, Авель повернулся к нему, бешено выпучил глаза и дикими гримасами начал показывать какие-то знаки. Тут взорвалась Анна. Медуза Горгона показалась бы перед ней тихой паинькой, валькирии хором девочек-припевочек. Ей в таком гневе Медею стоит играть на сцене. « Не надо мне затыкать рот, вы не у себя в деревне! Я знаю свое дело! И я тоже не первый год за мужем, то есть в партии! И еще, я знаю, что такое партийная дисциплина! Мне партия дала задание, я делаю. И не даю своим эмоциям,  тут она шарахнула со всей силы бокалом по столу, так что в ее руке осталась только стеклянная розочка,  брать над вверх над разумом!» Я онемел от удивления. Такой Анны я еще не видел. Авель в восхищении произнес что-то на своем родном наречии. Ножка от бокала была медленно поставлена на стол. Коба помолчал, помолчал и, наконец, примирительно поднял руки вверх: «Товарищ Анна права, не надо давать волю своим эмоциям. Дело есть дело. Сейчас не место для наших разногласий. Потом все решим».

Назад Дальше