Сергей немного подался вперед и продолжил:
Дождался, вступил в ряды армии Государя нашего. Грамоте выучился, в стрельбе из трёхлинейки был одним из лучших в роте. И сейчас не промах, в чем ты, Ганс, убедился на своей шкуре, хе-хе. Одним словом хорошо все шло! Отец гордился, мать и сестрица рыдали, что так долго еще не увидят, брат младший завидовал, сам скорее хотел пойти по моим стопам. А мне хорошо было, чувствовал я себя кем-то большим, чем мальчишкой с косой да ружьем в руках. Так и служил, пока в четырнадцатом году не объявили мобилизацию и нас с ребятами не отправили в Восточную Пруссию, где
Охотник остановился и опустил взгляд. Немец смотрел на него в полном недоумении, но тем не менее слушал, хоть и не понимал ни слова.
Там я понял, Ганс, что такое война, Сергей незаметно для себя перешел на шепот: Совсем не тем она оказалась. Я все рисовал в голове, что это вроде игры в шахматы, где вместо фигурок настоящие, живые люди, и думать нужно осторожнее, и тогда победа в твоих руках. Ни хера подобного! Война не поддаётся никакому описанию. Ни один человек на свете, даже побывавший на полях сражений, никогда не убедит тебя, как ужасна война. Пока ты сам не услышишь нечеловеческий крик, не увидишь все эти куски тел, бывшие когда-то человеком ты не поймешь, что такое война.
Глаза Сергея наполнились слезами, но он продолжал говорить под внимательным взглядом молодого немца:
Я столько раз рассказывал ему, как это страшно оказаться там. Столько ужасных историй про людей, которых забрала та война. Но что с того? Это его не остановило. Он ушел, ушел навсегда И теперь я здесь совсем один, сижу и говорю с тем, кто ни черта не понимает из всего мною сказанного! Тьфу ты!
Сергей вытер тыльной стороной ладони подступившие слезы и встал.
Не видел ты, что такое война. Вижу это по твоему лицу, по глазам Не нюхал ты пороху. Может, даже и хорошо, что ты сейчас здесь, а не там И не только за ногу спасибо скажешь за жизнь спасенную меня потом поблагодаришь!
С этими словами охотник вышел из подвала, все так же оставив дверцу открытой.
10
Ближе к вечеру со стариком стало что-то неладное.
Он не вынес ему ужин, не отзывался на просьбу дать попить, хотя при этом находился в доме и прекрасно его слышал, поскольку дверца подвала была открыта. Он много курил запах курева был настолько ядреный, что просачивался через щели потолка, и то и дело ходил взад-вперед, как будто о чем-то размышляя. Ну а когда луч солнца коснулся связки жердей в дальнем углу подвала и исчез, что Клаус давно обозначил для себя как наступление сумерек, русский начал греметь посудой. Поначалу показалось, что он соизволил вспомнить про него и наконец-то накормить, но не тут-то было: он продолжал топать, шуметь, словно нарочно, и даже впустил внутрь собаку, чего не делал ни разу за все время его пребывания в этом клоповнике.
Бросив строить догадки относительно происходящего наверху, Клаус вернулся к событиям сегодняшнего дня, когда старик рассказывал ему что-то. Разумеется, он не разобрал ни одного слова, но, наблюдая за глазами и лицом, изрезанным морщинами, догадался, что он рассказывал ему о смерти. Давным-давно он видел такой взгляд у тёти Эмили: эти затуманенные глаза, смотрящие в одну точку, и тоскливые нотки в голосе. Когда человек говорит о смерти, языковой барьер не имеет значения.
Это нужно учесть, прошептал про себя Клаус, а затем продолжил мысленно: «Возможно, это ключ к моему будущему спасению отсюда».
Совсем скоро лязганье посуды неожиданно перешло в пение. Хриплый голос русского разнесся сверху. Пел он сначала тихо себе под нос, а затем и вовсе на все помещение. Он намеренно драл глотку, пытаясь перепеть невидимого оппонента. Клаусу сразу вспомнился его второй день заточения, когда он упал в обморок. Кажется, что с того дня прошла целая вечность.
Клауса озарило, почему русский вел себя так странно он же пьян! Окончательно удалось в этом убедиться, когда тот, наконец, спустился в подвал. Хотя нет, спустился слишком хорошо сказано. На второй по счету ступени нога старика подкосилась, и он грохнулся на живот. Прошла почти минута, но он так и не шевельнулся. Клаус подумал, что тот помер, и даже понадеялся на это, но через несколько секунд старик встал как ни в чем не бывало и, покачиваясь, направился к одной из полок, не замечая его или только делая вид, что не замечает. Он был не просто пьян, а stockbetrunken1, как поговаривали у них в пивных. Клаус заметил в его руке смятый листок пожелтевшей бумаги. Интересно, что там было?
Клауса озарило, почему русский вел себя так странно он же пьян! Окончательно удалось в этом убедиться, когда тот, наконец, спустился в подвал. Хотя нет, спустился слишком хорошо сказано. На второй по счету ступени нога старика подкосилась, и он грохнулся на живот. Прошла почти минута, но он так и не шевельнулся. Клаус подумал, что тот помер, и даже понадеялся на это, но через несколько секунд старик встал как ни в чем не бывало и, покачиваясь, направился к одной из полок, не замечая его или только делая вид, что не замечает. Он был не просто пьян, а stockbetrunken1, как поговаривали у них в пивных. Клаус заметил в его руке смятый листок пожелтевшей бумаги. Интересно, что там было?
Где же ты сука пробормотал он на своем, а затем запел себе под нос: Вдруг снаряды зашумели, стали трупы отлетать.
Наконец он нашел искомое: полуторалитровая бутылка без этикетки была найдена за теми самыми банками, с помощью которых Клаус измерял время. Старик взглянул на бутылку, как ученый химик смотрит на пробирку с известной только ему одному субстанцией, и обнаружил, что там оставалось лишь несколько глотков на донышке. В очередной раз выругавшись знание русского не требовалось, чтобы это понять, он залпом выпил остаток бесцветной жидкости и, будто ничего и не было, пошел в сторону лестницы. Но вдруг остановился и, покачиваясь, как колос пшеницы на ветру, вытаращился на Клауса. Мутные глаза пьянчуги заставили Клауса занервничать от него можно было ожидать чего угодно.
Чего вылупился сказал старик. Смотрит он А ты вот, немчура ох Знаешь, какой сегодня день, а? Знаешь?
Клаус отвел взгляд в надежде, что тот отстанет от него и уйдет. Но этого не произошло. Боковым зрением он уловил, что старик буквально вылупился на него. Человека, заточившего его сюда, и след простыл. И этот ужасный запах перегара, пропитавший весь подвал наряду с другими не менее приятными запашками, напомнил ему об отце.
Ну чего молчишь, сука Давай, скажи что-нибудь.
Я тебя не понимаю.
Старик шмыгнул носом, на лице его появилась злобная гримаса. Медленно он зашагал в его сторону. Клаус инстинктивно попятился назад.
Не подходи ко мне.
Что, Ганс, обосрался? он говорил растянуто. Жмись, жмись сука! И отвечай, какой сегодня день?!
Клаус молчал. Он осознал, что его жизнь может прерваться в любую секунду лишь потому, что этот старый хрен решил напиться. Алкоголь мог превратить человека в зверя, уж ему это было известно.
Русский схватил его за шкирку и поднял на ноги. Запах пота и перегара вонзился в ноздри, заставив поморщиться от омерзения.
Я спрашиваю тебя, гнида ты поганая, какой сегодня день?! он взмахнул пустой бутылкой. Отвечай, тварь! Отвечай!
Я не понимаю тебя, идиот! Не понимаю!
Отвечай, гад! Отвечай, скотина, какой сегодня день?!
Я же сказал, что я тебя
Старик замахнулся бутылкой и пронзительно заорал, заставив Клауса зажмурить глаза. Лицо его стало красным, глаза налились кровью. Он орал так, точно намеревался оглушить его, пока, наконец, со всей силой не обрушил руку, держащую бутылку, прямиком на Клауса
Но удар пришелся не по его голове, а по деревянному столбу, к которому он был прикован. Десятки осколков рассыпались по полу, заставив Клауса закричать. Он был уверен, что свихнувшийся старикашка ударит его и через секунду он почувствует адскую боль, после чего отключится, он был уверен, но
Когда Клаус открыл глаза, то увидел перед собой совершенно другого человека. Злобу пьяницы словно ветром сдуло, оставив лишь жалкого, убитого горем старика. Его глаза опухли от слез, челюсть сводила судорога. Кроме всего прочего, на несколько секунд его одолел сильный кашель, да такой силы, что из горла, казалось, вот-вот что-то вылезет.
Старику понадобилось время, чтобы избавиться от кашля и тихо, почти завывая прошептать:
Сегодня ему исполнилось бы двадцать два, говорил старик сквозь слезы. Двадцать два года, двадцать два
Он сел на колени, спрятал лицо в руках и горько заплакал. Клаус будто увидел этого человека впервые. Он так сильно проникся слезами старика, что захотелось обнять этого несчастного человека, но сдержался. Да и руки его все еще были крепко связаны.
Снова старика охватил приступ болезненного кашля. Прислонив руку ко рту, он поспешил выйти наружу, оставив Клауса наедине с самим собой.