Увы, судьба распоряжается иначе. Пушкин едет в Петербург, там забывает свою даму сердца, увлекается Анной Олениной, делает ей предложение, но получает отказ. Екатерина тоскует в Москве. По словам Елизаветы, «она ни о чуем другом не может говорить, кроме как о Пушкине и его сочинениях. Она их знает все наизусть, прямо совсем рехнулась».
Пушкин несется в Москву, к Ушаковой. Пишет стихи, чтобы вручить при встрече:
Я вас узнал, о мой оракул!
Не по узорной пестроте
Сих неподписанных каракул;
Но по веселой остроте,
Но по приветствиям лукавым,
Но по насмешливости злой
И по упрекам столь неправым,
И этой прелести живой.
С тоской невольной, с восхищеньем
Я перечитываю вас
И восклицаю с нетерпеньем:
Пора! в Москву! в Москву сейчас!
Здесь город чопорный, унылый,
Здесь речи лед, сердца гранит;
Здесь нет ни ветрености милой,
Ни муз, ни Пресни, ни харит.
Все должно было сработать безотказно. И что же?
Племянник Екатерины Николаевны рассказывает: «При первом посещении пресненского дома узнал он плоды своего непостоянства: Екатерина Николаевна помолвлена за князя Д-го. С чем же я-то остался? вскрикивает Пушкин. С оленьими рогами, отвечает ему невеста. Впрочем, этим не окончились отношения Пушкина к бывшему своему предмету. Собрав сведения о Д-ом, он упрашивает Н. В. Ушакова (отца сестер АМ.) расстроить эту свадьбу. Доказательства о поведении жениха, вероятно, были очень явны, потому что упрямство старика было побеждено, а Пушкин по-прежнему остался другом дома».
Есть, впрочем, еще одна версия дескать, на в первый, ни во второй раз Пушкин серьезно в Ушакову не влюблялся все это были шалости очаровательного негодяя и любимца общества.
Жилые фантазии архитектора Гинзбурга
«Дом Наркомфина» (Новинский бульвар, 25а) построен в 1930 году по проекту архитектора М. Гинзбурга.
За Большим Девятинским переулком следует огромное здание американского посольства, построенное в 1952 году по проекту архитектора Е. Стамо. Некогда на этом месте находился участок драматурга А. П. Сумарокова. Он здесь провел свои последние годы.
* * *
Рядом, в доме 25 особняк Шаляпина. Он приобрел его в 1910 году, и жил здесь вплоть до 1922 года, до эмиграции. Старшая дочь Шаляпина Ирина вспоминала: «Вдруг кто-то из ближайших приятелей моего отца сообщил, что очень недорого продается особняк на Новинском бульваре. Место по своему расположению было прекрасно: дом выходил на тенистый, усаженный липами бульвар. Но самым главным достоинством этого владения был огромный, почти с десятину сад. Этот дом и был куплен отцом в 1910 году. По своей архитектуре он ничего особенного собой не представлял. Типичный московский особняк, деревянный, штукатуренный, на каменном фундаменте, одноэтажный со стороны фасада и двухэтажный со двора.
Комнат было много. Внизу помещались комнаты отца и матери, далее гостиная, кабинет, бильярдная, столовая, зал. По деревянной лестнице можно было подняться на второй этаж, выходивший во двор. Здесь было несколько комнат. Кухня, как в большинстве старинных особняков, находилась в подвальном этаже. Тут была огромная плита и русская печь. Отопление во всем доме голландское, чему был очень рад отец, так как паровое отопление вредно влияло на его горло.
Оказалось, однако, что ни водопровода, ни канализации в доме не существует; за водой надо было ходить на Кудринскую площадь, посреди которой помещалась водокачка.
Решено было эти недочеты устранить, а вместе с этим в ванную комнату и в кухню подвести газ от уличного газового освещения. По тем временам это было событием в Москве, и к нам впоследствии приходили любопытные смотреть на это новшество.
Комната отца примыкала к передней и залу; она была довольно просторна, с итальянским окном, выходящим во двор. Рядом с комнатой умывальная; из нее по деревянной лесенке можно было подняться на антресоли, очень светлые благодаря двум окнам, выходящим в палисадник. Позднее отец велел перенести туда кровать и спал наверху на площадке.
Обставлен был наш особняк просто, но добротно; его главным украшением служила библиотека отца, подобранная в основном А. М. Горьким. Роскошью в нашем доме был бильярд, купленный моей матерью для отца, который увлекался этой игрой.
Решено было эти недочеты устранить, а вместе с этим в ванную комнату и в кухню подвести газ от уличного газового освещения. По тем временам это было событием в Москве, и к нам впоследствии приходили любопытные смотреть на это новшество.
Комната отца примыкала к передней и залу; она была довольно просторна, с итальянским окном, выходящим во двор. Рядом с комнатой умывальная; из нее по деревянной лесенке можно было подняться на антресоли, очень светлые благодаря двум окнам, выходящим в палисадник. Позднее отец велел перенести туда кровать и спал наверху на площадке.
Обставлен был наш особняк просто, но добротно; его главным украшением служила библиотека отца, подобранная в основном А. М. Горьким. Роскошью в нашем доме был бильярд, купленный моей матерью для отца, который увлекался этой игрой.
В остальном все было довольно просто.
Мы, дети, помещались на втором этаже. Это было наше царство; вниз приходили мы, когда хотели, но если у отца были гости, то мы являлись только по приглашению.
Уютный и складный был наш домик, и его усиленно стали посещать многочисленные друзья и знакомые Федора Ивановича; в нем собирались интереснейшие люди нашего времени.
Отец часто уезжал на гастроли, поэтому очень радовались, когда он бывал в Москве. Вся жизнь как-то вдруг менялась. В доме царило приподнятое настроение. Сразу становилось шумно и оживленно. Без конца звонил телефон, и Василий китаец, служащий Федора Ивановича, носивший в ту пору длинную косу, ловко скользя по паркету, то и дело выходил на парадное открывать дверь званым и незваным гостям.
А гостей было много. Это были все те же закадычные друзья Федора Ивановича главным образом художники, литераторы, режиссеры и совсем случайно кто-либо из чиновников или купцов.
Отец вставал поздно, так как обычно ложился в три-четыре часа утра. После спектаклей или концертов он в большинстве случаев уезжал куда-нибудь в гости или в компании друзей отправлялся посидеть в ресторане «Эрмитаж» или «Метрополь».
Я любила утром зайти к отцу в комнату, отдернуть занавески и взглянуть на него; а он, щурясь и потягиваясь, улыбался мне, а затем начинал распеваться сначала на пианиссимо, а потом, вздохнув полной грудью, пробовал голос в полную силу.
Если голос звучит хорошо, то и настроение хорошее. Василий приносит ему утренний чай. В комнату вбегает любимый бульдог отца «Булька», неся во рту газету, чему научил его китаец Василий.
Выпив чай, просмотрев газету, поиграв с Булькой и поговорив с ним на каком-то особом «собачьем языке», отец вставал и принимал душ; но сразу не одевался, а долго еще расхаживал в длинном шелковом халате, делавшем его и без того высокую фигуру еще выше. На ноги он неизменно надевал «мефистофельские» туфли из красного сукна с острыми, загнутыми кверху носами он их принес из театра и носил вместо комнатных
Из белого зала, где стоял рояль, стеклянная дверь вела на террасу, выходившую в полисадник. В палисаднике рос каштан, окруженный тополями, дальше густые кусты жасмина, боярышника и сирени.
Весной дверь на террасу была открыта. Стоило отцу запеть и вдохнуть в себя воздух, как пух с тополей влетал в рот, и отец начинал ворчать: «Черт знает, что это за деревья тополя, то ли дело каштан, посмотри, как он благороден и как чудно цветет»».
Федор Иванович предпочитал жить так называемым открытым домом тут вместе и порознь бывали Максим Горький, Александр Куприн, Сергей Рахманинов, Валентин Серов, Мария Ермолова, Леонид Андреев, Константин Коровин, Валентин Поленов, братья Виктор и Аполлинарий Васнецовы.
Его дочь вспоминала: «Отец любил людей, поэтому наш дом был полон гостями. Приходили запросто: сидели либо в комнате отца, либо в столовой. Беседы начинались обычно с политики, искусства и заканчивались шутками и анекдотами. Здесь царил Коровин, неподражаемый мастер рассказа. Нередко и Федор Иванович увлекал всех забавными историями.
Если Федор Иванович не спешил на репетицию, то переходили в бильярдную. Тут и я принимала посильное участие в игре, выполняя роль «маркера», что давало мне возможность, несмотря на протесты матери, быть среди «больших». Отец играл на бильярде хорошо, но случалось и проигрывал. Тогда он расстраивался.
Вообще он был очень самолюбив. Во что бы он ни играл, он хотел непременно выиграть, и, конечно, не ради денег, а для того, чтобы испытать чувство победителя. И когда удача улыбалась ему, он становился веселым, остроумным и по-детски радовался хотя бы и самому незначительному выигрышу.