Сняв часы, я разместил их на каменной тумбе, и, положив на нее руки, а на руки подбородок, занялся их рассматриванием. Как будто я не знал каждой мелочи, не знал каждого миллиметра моего сокровища! Золотой корпус. Циферблат черные деления и черные стрелки, большая и поменьше. Толстое стекло. Коричневый гладкий кожаный ремешок, изрядно потрепанный. В ремешке восемь дырочек. Я переворачиваю часы, ведь самое главное чудо именно там, на обратной стороне. Это надпись, сделанная красивыми ровными буквами. Надпись, которая порой по ночам не дает мне заснуть, состоит всего из двух слов: «Попутного ветра». Нет, не всего два, а целых два слова, обращенных ко мне из неведомого, тайного, непостижимого. Ах, как буйствовала моя фантазия в иные дни! Я придумывал портрет того, кто мог подарить мне эти часы, причем до мельчайших подробностей. Портрет получался такой: мужчина в морской амуниции, с усами, высокий, широкоплечий. Он прохаживается по палубе великолепного брига, смотрит в подзорную трубу. Кто он мне? Не ведомо. В детстве мечты приносили мне удовольствие, облегчение, являясь отрадой в дни тягот и тоски, вселяли надежду и желание ждать. Но время шло, я взрослел, воображение понемногу угасало. И все реже оно рисовало бравого капитана на палубе грозного брига, но зато мучительные вопросы тревожили все чаще.
Пожалуй, пора. Огород ожидал нужно продолжать работу. Сегодня это не вызвало противодействия моего организма солнечный денек хозяйничал на острове, и под его напором отступила меланхолия. Я заспешил вниз, напевая:
Люблю капустку свежую,
С утра ее нарежу я.
Люблю капустку белую,
Салатик вкусный сделаю.
Песенный репертуар, благодаря Бормоту, у нас обширный. Мы поем о море, о полях, лесных чащобах, оврагах вообще, обо всем, что нас окружает в обители. Еще о еде, в основном, о капусте.
Я спустился вниз, быстро дошел до обители, прихватил лепешку, взял в мастерских тележку, погрузил в нее лопату, пять из десяти плетеных пролетов изгороди, изготовленных заранее, в дождливые дни, положил столбики толстые ветки, набрал в корзинку немного картофеля помельче, выбрал небольшую вязанку хвороста. Мелькнула мысль позвать все-таки Твердолоба, тогда изгородь можно попытаться увезти всю. Но перспектива выслушивать его жалобы несколько часов кряду совершенно меня не устраивала. Как-нибудь справлюсь. Главное, денек теплый, поработаю без уныния, а после, все, как задумал: костер и печеный картофель на обед.
Путь мой шел вдоль уже освоенных земель. Я поворачивал голову направо и налево, созерцая результаты нашего труда. А результат радовал глаз: аккуратные грядки, на которых росли тыквы и капуста, томаты и подсолнухи, картофель и морковь, лук и сельдерей, шпинат и свекла. Справа освоенные земли тянулись вдоль кустов вереска узкой полосой до обрывов, а слева от дороги до ближайшей ложбины. Именно туда я и направлялся: к дальнему, расположенному уже за оврагом, серо-коричневому клочку земли, который станет кормить нас после того, как мы заплатим ему трудом.
Разнообразие красок, что подарило сегодня солнце, преобразило мрачную картину. В непогоду все казалось серым, а сегодня тыква стала оранжевой, капуста нежно-зеленой, томаты красными, лавандовое поле сиреневым. Вдали, с левой стороны, виднелась желтая полоса пшеницы и ржи, с правой кукурузы. Из злаков на ветряной скрипучей мельнице мы мололи муку. Процесс этот, довольно сложный, требовал много сил и времени. Муки получалось несколько мешков, которые я мог на тележке довезти даже без помощи Бормота. Расходовали муку бережно. Зато пирожки и пироги превращали обычный прием пищи в радостное событие.
Я продолжал путь. Крутой поворот налево, и вот она старая деревянная мельница. Стоит, высокая, чуть покосившаяся, словно черная огромная птица, раскинув крылья, присела на пригорке.
Вперед, вперед! Вот мельница остается позади. Дорога бежит с горки, и я вместе с ней. Грядок здесь уже не видно: по обе стороны от дороги простираются поля, кое-где поросшие редким кустарником, дальше полоски зарослей вереска, а за ними крутые обрывы, внизу шумит море.
Мой путь почти окончен ближний участок земли мне предстоит освоить. Точнее, мне и Твердолобу. Дело в том, что на полях, кроме кустов дикой ежевики, полно камней. Если они большие, то самому мне не справиться. Выкопать глыбу из земли киркой я еще как-то мог, но погрузить в тележку и увезти на край поля без помощи сложно. Маленький ослик, как ни тужился, плохо справлялся, поэтому хочешь не хочешь приходится призывать на помощь вредного коня, которого вовсе не зря называют Твердолобом. Правда, сам владелец считал, что его имя обозначает твердость характера и величину ума.
Я пересек мостик через овраг и остановился. Очищенный от камней и перекопанный мною коричневый участок поля казался крошечным на фоне серого пространства от дороги до леса. Я сразу же взялся за дело, принявшись докапывать уже расчищенную землю.
Начиналось освоение целины всегда с уборки камней. Этот процесс куда более трудоемкий, но не такой нудный, как копка. С утра множество каменюк и камешков мы с поля удалили. Вообще-то мои планы на сегодня поражали грандиозностью: вывезти шесть тележек камней (вывезли же три) и вспахать землю. Пришлось же ковырять ее лопатой. Работая, я тихо поминал лентяя Твердолоба. И допоминался вот он, собственной персоной топает по дороге.
Твердолоб, как я уже сказал, конь. Он считает себя красавцем. В этом вопросе обитатели с ним не спорят: действительно, белые пятна на темно-коричневом фоне, густые хвост и грива, мускулистая шея, широкая грудь, огромные лиловые глаза этот набор выглядит, как говорит Бормот, эффектно. К тому же Твердолоб высокий, крепкий, рослый. Нижняя часть его ног украшена пушистой шерстью. Вышагивает Твердолоб обычно гордо и величественно, высоко неся свою неземную красоту. Правда, сейчас он непрезентабельно трусил по пашне, так как зрителей вокруг не наблюдалось: на меня конь давно махнул хвостом, считая черствым, не умеющим ценить прекрасное, то есть его, Твердолоба.
Я облокотился на черенок лопаты и наблюдал шествие. Интересно, неужели поработать решил? Но конь развеял мои иллюзии сердитым вопросом:
Где все?
Ясно. Твердолоба ведь не позвали на пикник. Я вполне понимаю обитателей: им хотелось приятно провести время, и потому Твердолобу о прогулке предпочли не сообщать. Во-первых, конь имел привычку много болтать, при этом бесцеремонно прерывая собеседника. Во-вторых, говорил он громко и преимущественно о себе. В-третьих, всеми командовал абсолютно без надобности. Поэтому обитатели дружно решили, что сегодня и вообще всегда Твердолоб со мной работает в поле, тем более, что это вполне справедливо: конь крепкий и здоровый, а работа в поле тяжелая. При таком раскладе все оставались довольны. Разумеется, кроме Твердолоба.
Где все, я тебя спрашиваю?! конь нетерпеливо бил копытом твердую землю.
С одной стороны, не хотелось огорчать и без того хандрившего тяжеловоза (Твердолоб самый настоящий тяжеловоз, а вовсе не чистокровный скакун, как он утверждает). Хотя причины хандры давешнего плохого самочувствия я не заметил. Поэтому выиграла другая сторона желание приземлить витавшего в облаках своего мнимого превосходства красавца.
Ушли, ответил я, подумав.
Потом подумал еще немного и добавил:
На берег.
Твердолоб вытаращил и без того огромные глаза и, чуть не выпуская пар из трепещущих ноздрей, ахнул:
Как?! Гуляют! А я?! Когда же я буду отдыхать? А ведь как работать так Твердолоб, Твердолоб, Твердолоб, Твердолоб!
Красавец так громко многократно повторил свое имя, что мне стало казаться, будто конь сам увеличился в размерах: по мере того, как повторялось это «Твердолоб» он словно становился все больше и больше.
Тряхнув головой и отогнав наваждение, я вновь взялся за лопату. Если бы я не знал, что прерывать коня бесполезно, спросил бы, что он имеет в виду, когда говорит «как работать так Твердолоб»?
Еще несколько минут Твердолоб причитал: «Так, так, так, так, так. Все гуляют, отдыхают, а я вынужден только работать без просвета!», затем сменил тему и спросил:
А об ужине хоть позаботились? Или опять работягам голодным спать?
Твердолоб большой, он ест много. Дикие яблоки его любимое лакомство. Кстати, именно страсть красавчика к яблочкам мой козырь в скучной игре под названием «Замани Твердолоба на работу». Дикие яблоки растут в лесу, который длинной полосой растянулся за дальними полями с запада на восток, за глубокой и широкой лощиной, на дне которой змеится узкая речушка. Лес мы посещаем нечасто, но зато на целый день. Почти как на пикнике. Правда, обитателям не приходится там сидеть на ковриках, болтая и закусывая, и возвращаться налегке, съев припасы. Во-первых, лес не совсем то место, где приятно гулять, во-вторых, это только кажется, что собрать несколько корзин яблок, а еще ведро-другое шиповника и ягод плевое дело. И как-то получилось, что теперь в лес со мной ходит ослик: без него я не дотащил бы ничего из даров природы через преграды, созданные той же природой. Да еще Белка и Пион, ежедневно гуляя по лесу, приносят то, что наберут, за что мы им благодарны. Правда, когда в лес нужно идти за большим стволом, то никуда не денешься Твердолоб топает с нами, но дожидается на лесной опушке. Твердолоб по лесу прогулялся один раз, яблок не поел, зато умудрился ободрать бок, залезши в кусты шиповника, уколоть веткой глаз, ударить копыто о пень, к тому же кто-то укусил его за губу. С тех пор конь перестал ходить в лес, но не перестал есть яблоки. По этой причине родилась вышеупомянутая «игра». Она состояла в следующем: все без сожаления отдавали причитающиеся им на десерт яблоки коню, но не просто, а как бы в качестве награды, нахваливая коня, называя «работягой», «трудягой». Твердолобу, чтобы хоть как-то оправдать слова восхищения, приходилось плестись на работу, но зато он мог съесть за обедом все порции без мук совести. Хотя и без того эти муки вряд ли смущали Твердолоба.