Отец отодвинул крышку кастрюли, наклонил голову и тщательно принюхался.
Не протухло ещё. Накладывай себе, сколько нужно, сухо обратилась она к нему.
Он хлопнул ей ладонью по хребту так, что она сделала маленький шаг вперёд. Мы все оскалились. Это происходило регулярно. Папа будил её, пихая ногой. Частенько вручал пинка, когда она куда-нибудь торопилась, приговаривая: «Для удвоенной скорости». Когда он перегибал палку в своём, как мне казалось, приятном для мамы домашнем насилии, она вставала как вкопанная, сжав кулаки. Отец никогда не приносил извинений, убирался в комнату и зажигал телевизор.
В одно прекрасное время глубокой ночью я услышал, как мама с папой занимались Амуром. Это было в четыре часа. Я презирал их обоих в тот трагический момент. Его за то, что так мучил её, отчего она скулила на весь дом. Её за то, что забыла про мое присутствие в этой квартире. Обожжённое сердце моё клокотало, в бессильной злобе я клялся, что никогда не буду делать то же самое с этими гадкими тётками. Моя необузданная пуберантная фантазия тут же нарисовала мне мультипликационную сцену, безупречную и прилизанную как тонкая шерсть главных героев. У них состоялась неотвратимая кульминация настоящих мужских отношений. На мотоцикле в боевой экипировке, приспустив только штаны, они взаимно дополняли друг друга. Тот, кто претерпевал вторжение был постройнее и поженственнее, совсем как я Он испускал мамины удушливые стоны. Жёваные звуки целиком и полностью подходили к его чувственным мышиным гримасам. Вместе они неоднократно спасали галактики, делили кров и снедь, неизбежно приближая взаимное дело. Любовное видение оборвалось сразу же, как отец заключительно прохрипел и прокашлялся, а мать фальшиво подыграла.
За столом я простёр руку и взял из пакета невзрачное червивое яблоко, купленное в магазине под окнами. Не успел я поднести его ко рту, как по руке плоской стороной разделочного ножа стукнула мамаша.
Ты хоть знаешь через что оно прошло, чтобы оказаться в этом пакете? сурово спросила она.
Ну, мам, да оно нормальное, промямлил я, виновато пряча фрукт обратно.
Обкуренные грязные негры! вскипела она, которые цедят коровью мочу от жажды, собирали их своими обезьяньими лапами, затем облапанные уличными проститутками и обоссавшиеся от страха не довезти товар к сроку дальнобойщики дотрагивались, смердящие торгаши напоследок попробовали свежесть языком!
Припадок закончился так же быстро, как и возник. Я поражался её безграничной необузданной фантазии по части ругательств, она могла совсем обойтись без матов, но от этого всё было не менее жёстким. Никто серьёзно не пострадал. Мы закончили трапезу и разбрелись по своим углам, бросив маму одну на махонькой кухоньке. Мне всегда было необъяснимо жаль её за то, что она обречена коротать бо́льшую часть своей неинтересной жизни в этом задымлённом и покрытом жирной плёнкой помещении.
Квартира была двухкомнатной. Папа без единой жертвы триумфально завоевал зал с главнейшим квадратным сокровищем на облезлой тумбочке, а мне перепало, я был уверен, лишь вре́менное владение спаленкой, как мелкому вассалу из учебника по истории Средних веков. Совмещённый санузел я без тапочек не посещал, дабы не вляпаться в невысыхающие, беспорядочные отцовские стряхивания, окропляющие мёрзлый пол. Стоит заметить, мне потребовалось несколько лет нотаций, чтобы добиться от него лишь поднимания ободка.
После кое-как выполненного домашнего задания и отчёта перед мамой с малоутешительными результатами, я запрыгнул на обрюзгший и облупившийся диван к папаше, который разлёгся во всю длину, оставив мне тесный кусочек. Он способен был смотреть телевизор, не мигая несколько десятков минут подряд.
Половину общего режимного вечернего времени в зале я израсходовал на его застывшие в мерцающем кинескопе прекрасные глаза. Я обильно слезился, напрасно пытаясь победить в гляделках. Услышав музыкальную заставку вот уже несколько месяцев непрекращающейся наитупейшей рекламы яркого фантика какого-то ядовито-зелёного кваса, матушка залетела к нам со словами:
«Вот это надо обязательно купить, подружки на работе уж больно хвалили». Такие врывания с громогласными обещаниями повторялись изо дня в день, но она так ничего и не приобретала. Разве что на Новый год они, скрепя сердце, тратили скопленные гроши на изысканные яства из рекламы, недоступные в другое время. Ходя с мамой по коробчатым магазинам, я диву давался такому преобладающему количеству товара над численностью людей. Я размышлял, что невозможно укупить всё, что продаётся. Людям же надо совсем немножко, чтобы жить, и они берут капля в море. Куда же девается всё остальное, никем не востребованное? Я носил одну и ту же одежду до тех пор, пока родителям не становилось зазорно на меня взирать.
«Вот это надо обязательно купить, подружки на работе уж больно хвалили». Такие врывания с громогласными обещаниями повторялись изо дня в день, но она так ничего и не приобретала. Разве что на Новый год они, скрепя сердце, тратили скопленные гроши на изысканные яства из рекламы, недоступные в другое время. Ходя с мамой по коробчатым магазинам, я диву давался такому преобладающему количеству товара над численностью людей. Я размышлял, что невозможно укупить всё, что продаётся. Людям же надо совсем немножко, чтобы жить, и они берут капля в море. Куда же девается всё остальное, никем не востребованное? Я носил одну и ту же одежду до тех пор, пока родителям не становилось зазорно на меня взирать.
Ближе к позднему, чуть апатичному вечеру мама довела до конца свои дела и примкнула к ритуальному просмотру сериала с не одним миллиардом снятых сезонов. Телевизор был главным и уважаемым членом нашей склочной семьи. Он не мог не нравиться. Говорил только тогда, когда надо было. Всё что транслировал, было всегда славным зрелищем. Я восхищался сверхлюдьми, способными творить такие притягательные видеоряды, от которых отец не мог даже моргнуть. Невозможно было вообразить себе жизнь без этого чуда техники, казалось, человек мог бы околеть от скуки, потеряв его хоть на несколько дней.
Серия была так себе, мать даже ни разу никого среди холёных лицедеев не оскорбила. Папа предпринял заведомо провальную попытку переключить канал, на что заработал чудовищное шипение от мамы, сковавшее ему пятерню. Психотерапевтический сеанс телевизоротерапии для меня подошёл к концу. Я нехотя соскользнул с прогретого местечка и устремился в спальню. Мой уход был незаметен так же, как неприметны были мои потаённые наклонности и неистребимые интересы. Я не стал отходить и замер в коридоре. Как правило, они продолжали просмотр в безмолвии, но на этот раз мама подавила главенствующий гул телевизора вопросом.
Ты поверишь в то, что твой сыночек роется в моей косметике и белье?
И дальше что? последовал бесцветный ответ спустя некоторое время.
Вместо того чтобы испугаться, я захихикал в кулак, но тем не менее слегка побагровел от лёгкой стыдобы.
Валер, тебя хоть немного волнует, что происходит в нашей семье? напряжённо спросила она.
Ты думаешь, он голубой что ли?
Не знаю я голубой он или зелёный, но точно противоестественный, учителя всё время про него на собраниях отдельно мне говорят.
Ну, вот видишь, вырастет человеком, лукаво ответил папа, воцарилось безответное пугающее молчание, от которого я скрылся в темноте своей комнаты.
Блёклый, мерцающий свет находящейся на последнем издыхании лампы озарил выцветшие стены и обстановку. Чуток покосившейся мебели, малость разных носков с прорванной пяткой, Творец, мерно покачивающийся в петле, школьный ненужный хлам в виде учебников вот и всё роскошное убранство. Я разделся донага, обрушился на узкую кроватку, помыслил, конечно же, о мальчиках из школы, телевизора, улицы. В отличие от штампованных под одну гребёнку девчонок они были такими неодинаковыми: прилежными учениками с пятёрками, драчунами из неблагополучных семейств, демонически прекрасными отпрысками богатых, одетых с иголочки. Тогда я хотел близко дружить с ними со всеми, точнее, главное, чтобы они были привлекательными, остальное приложится. В каждом было что-то притягательное, какая-то индивидуальная особенность поведения, вызывающая романтический интерес. Я вовсю размышлял об однополом сексе. Точно не ведая, как святое таинство выглядит на самом деле, я лишь догадывался, как этот секс происходит в действительной жизни. Уже тогда я полагал, что он и представляет что ни на есть самую истинную Любовь. Нервно-мышечное соединение двух существ. Писатели нахально лгали себе и другим о высшей ступени людского счастья в своих толстых книжках скучной литературы, которую нас заставляли не только читать, но и разбирать по мелким кусочкам. Они обрисовывали и передавали Любовь, как нечто смутное и аморфное, витающее в воздухе, невидимое, как то, что нельзя полапать, полизать, пососать, погрузить в себя и пережить на самом деле. И почему взрослые так умалчивали и подавляли буйные мысли обо всём, что с этим связано? Все остальные виды приятных взаимоотношений между двумя влекомыми друг к другу дикими сердцами были лишь подготовкой и баловством. Любовь случалась Самая кратковременная, самая чокнутая процедура, после которой весь мир для двух людей переворачивается с ног на голову! Я всего-навсего хотел впускать её в себя и только таким образом, как делали девчонки. Мой голый зад ходил ходуном и сокращался при накатывающих волнами мыслях о том, что моталось между ног у симпатичных парней. Я начал сомневаться в своём теле и это вгоняло в лёгкую печаль. Оно отличалось от женского, а Любовь требовала лёгкости полового сближения.