Зозулин. Вы и из окна на падающий снег не смотрите.
Ткаченко. Сегодня мы на снег насмотримся до отвращения. На «Усть-Куйгинской лыжне» бесснежных участков не попадается! Линия теплоцентрали, где мы бы для отогрева ног постояли, ее не пересекает на ноги мы шерстяные носки. А телеса, что повыше ног, разотрем! Ты, Зозулин, каким составом натираешься?
Зозулин. Я отдаю дань моде.
Ткаченко. И что же за мази нынче применяются стильными лыжниками?
Зозулин. Не мази. Мы одеваем термобелье.
Ткаченко. Но оно же сковывает движения.
Зозулин. А вы его носили?
Ткаченко. Позапрошлую «Усть-Куйгинскую лыжню» я проехал в нем и из двадцати трех стартовавших приехал двадцатым. Термобелье, оно греет, но мне жутко хотелось его с себя стянуть и за ушедшими вперед все же кинуться. Заполучи я назад всю свободу движений, в десятке бы я был наверняка! И не запил бы по окончанию гонки по-черному!
Калянин. Ты снова бухаешь?
Ткаченко. Неделю я тогда на это отвел
Калянин. М-да, Виктор Петрович. Лысому седым не бывать.
Ткаченко. Пить дозированно не то, что пить в умат однако касательно алкоголизма я, Петр Палыч, невозвращенец. Я же тогда не с тоски, не с безделья с досады. Не показал я тогда свой максимум! Мог, но из-за термобелья пробежал поганенько для самого себя обескураживающе. За финишной чертой лыжный народ меня поздравлял, говорил, что браво, Петрович, финишировал не в первачах, но зато финишировал, в твои сорок чего тебе еще надо они к тому, что высокие места уже не про меня. Их они разыграют между собой, а мне где-то там сзади корячься и лишь характер свой бойцовский демонстрируй. Ванька Дурганов из Ярославля надо мной сильнее остальных подхихикивал не будь на мне термобелья, я бы его проучил!
Зозулин. В прошлом году этот Иван здесь соревновался? Реванш вы у него взяли?
Ткаченко. В том году я в «Усть-Куйгинской лыжне» не участвовал. Петру Палычу известно, почему мне стало не до лыж.
Калянин. Ты сообщил мне, что пытаешься урегулировать разногласия с твоей подругой. Она настроилась тебя оставить, но ты думаешь ее разубедить. И как все сложилось?
Ткаченко. Она камень рыба-камень. В кораллах спряталась ядовитая рыба-камень когда она от меня съезжала, жаждать ее крови я не начал. Полностью обратился к работе! К моей! К тренерской!
Блошигин. Виктор Петрович его недовольство на нас вымещал.
Луфанов. Орал, как на собак. Мы от него поедем, а он за нами и кричит, обзывает, другие тренеры, если рядом со спортсменами несутся, что-то им подсказывают, а наш орет и лыжной палкой замахивается. Какой, Виктор Петрович, в этом воспитательный аспект?
Ткаченко. Да чего ты вспомнил-то о чем-то чуть ли не вековой давности. У нас на носу гонка, а ты о каких-то тренировках лепечешь. Тренироваться нужно было раньше! Сейчас недоработанное уже ничем не восполнишь! Трассу нам Петр Палыч на снегоходе накатал, но сколь бы она ни гладкая, она длинная
Освещенные блеклым небесным светом Ткаченко и Зозулин идут по лесу вплотную друг к другу.
Ткаченко. Ты, как нам говорил, из Кинешмы?
Зозулин. Кинешневец.
Ткаченко. Чего-то на слух не ложится.
Зозулин. А кишиневец ложится?
Ткаченко. Из молдавского Кишинева кишиневцы. Вполне себе звучит и не коробит. А кинишневцы из Кинешмы кинешневцы
Зозулин. А откуда они, если не из Кинешмы?
Ткаченко. Если больше неоткуда, то наверное, они из нее. С тем, что у жителей Кинешмы именно такое наименование, я соглашусь, но ты знай, что это далось мне непросто. Ночной жизнью ты в Кинешме живешь?
Зозулин. Хожу ли по клубам и дискотекам?
Ткаченко. А что еще? Сидишь, как сыч, дома и водку глушишь? От подобной ночной жизни я тебя по личному опыту остерегаю отчаянно ночью бы спать. Или проводить ее с оптимистичными людьми в плясках и разговорах. На «Усть-Куйгинской лыжне» ночь на нас не насядет.
Зозулин. Здесь полярный день.
Ткаченко. Поэтому ты и едешь. Если бы тут темнело в обычном зимнем режиме, ты бы на старт не вышел. Трасса без освещения, проходит она по лесу, ты же не настолько исключительный человек, чтобы совсем голову потерять.
Зозулин. Мне думается, что и вы бы на данное безумство не пошли.
Ткаченко. Ради Петра Палыча пошел бы. И не в порыве энтузиазма, а подчиняясь необходимости. Он был моим наставником, от тюрьмы меня защитил до его «Усть-Куйгинской лыжни» дела никому нет, но я, пока сам не умру, умереть ей не дам. Буду на ней соревноваться, сколько мне Бог отпустит.
Зозулин. С кем соревноваться? Сейчас с нами, а дальше? Когда только вы для участия в ней заявитесь.
Ткаченко. Гонка с единственным участником по всем спортивным правилам по-моему, это допускается. Но для гонки это, естественно, признак окончательной деградации.
Зозулин. Сам Петр Палыч, если что, семьдесят пять километров не пройдет?
Ткаченко. Делать из жены вдову он не пожелает. Она его и не отпустит. Разведанные запасы воли и властности у нее внушительные, а сколько неразведанных Петра Палыча она удерживает подле себя не насильственно. Они друг с другом срослись.
Зозулин. Умей я сочинять стихи, я бы оду их любви не сложил.
Ткаченко. Пытаешься завязать дискуссию?
Зозулин. «Убедить собеседника в своем мнение значит, заставить его поглупеть на одну истину». Максимилиан Волошин.
Ткаченко. Для знающего такие цитаты на лыжах ты идешь твердо. И километров через десять не покачнешься?
Зозулин. О моей выносливости я вас не обманывал. В темпе мне не прибавить, а с нынешней скоростью я могу доехать до финиша и обратно зашагать. Финиширую я после вас, но скажи я вам: «давайте-ка за мной для повторения», вы или ваши ученики за мной не покатитесь.
Ткаченко. При одиноком возвращении по той же лыжне тебе выпадет случай побыть суперзвездой.
Зозулин. В деньгах суперзвезды недостатка не имеют.
Ткаченко. В нашей ситуации это не оплачивается. Хоть четырехкратно туда-обратно без роздыха проедешь ничего на твоем подвиге не заработаешь. Сто пятьдесят намотаешь, триста призовые будет зависеть от прохождения семидесяти пяти. Первых семидесяти пяти. А на семидесяти пяти мы с ребятами тебя вперед нас не пропустим.
Зозулин. Я и не мечтаю.
Ткаченко. Понятно. Ты же не дурной, чтобы в соперничестве с нами о чем-то мечтать.
Зозулин. Максимилиан Волошин говорил, что «мечта паразит жизни. Она выжигает душу». Со мной мы разобрались, а что у нас с вами? От ваших учеников отставание у вас немалое.
Ткаченко. Я к ним подтянусь. Так частить ногами, как сейчас, они вскоре уже не сумеют. Тут-то я и накачу.
Зозулин. Накатывать вы специалист.
Ткаченко. Водку я накатывал ключ к победе накатить на дистанции. Когда силы ты сохранил и попер, как конь.
Зозулин. На износ?
Ткаченко. Не отдав себя без остатка, мне моих молодых не обставить.
В синхроне отталкиваний палками Блошигин и Луфанов сдержанно продвигаются по соседним лыжням.
Луфанов. Наша сказка долго не продлится.
Блошигин. Думаешь, тренер вот-вот начнет спуртовать?
Луфанов. Я опасаюсь не его ускорений, а его подлостей.
Блошигин. А какие из них он нам устроит, когда он едет позади нас? Ехай он впереди, он бы лыжню попортил, капканов наставил, а сзади-то он чем может нам насолить?
Луфанов. Если подпустим его метров на пятьдесят, он в голову не приходит. Но это в мою голову. У Виктора Петровича она изощренней. А с ним еще кто-то из Кинешмы о нем мы с тобой меньше некуда знаем. Из-за тех денег, что на кону, он с нами какой-нибудь беспредел не провернет?
Блошигин. Он ни два, ни полтора. Четвертым прибежит и этим обойдется.
Луфанов. Ну и бегал бы у себя в Кинешме. Сюда-то его чего принесло? Кто ему об «Усть-Куйгинской лыжне» сказал?
Блошигин. Разговоры о ней в лыжной среде случаются.
Луфанов. Но у нас же всем известно, что участвовать в ней незачем. Петра Палыча порадуешь, но на том и занавес. Сейчас призовой фонд у нас есть, но он же образовался внезапно. Из Кинешмы парень выезжал, не догадываясь, что это будет гонка за серьезные деньги. И какого же хрена он тут объявился?
Блошигин. Спроси чего попроще.
Луфанов. О парне из Кинешмы я могу спрашивать тебя смело, а другие расспросы в них мне надо проявлять крайнюю осторожность. Особенно расспрашивая о Тане.
Блошигин. У моей Тани тританопия.
Луфанов. Что-то инфекционное?
Блошигин. У нее слепота на синий цвет. Она его не видит. Но усы у меня были черные.
Луфанов. Ты носил усы?
Блошигин. Когда-то усы разрешалось носить только кавалеристам.
Луфанов. В те годы кавалеристы находились в почете а лыжники? Во времена кавалеристов лыжники уже существовали?
Блошигин. Спортивных лыжников тогда в ту эпоху я бы постыдился признаваться, что я лыжник. К Таниной ручке прикладываются дворяне, землевладельцы, кавалеристы в аксельбантах, и тут подходит моя очередь. А вы, сударь, кто? поинтересуется она. А я лыжник. Мое приглашение на вальс она бы, полагаешь, не отвергла?