Сначала они выходили на лестничную клетку, Анна-Мари запирала дверь, после этого Андреас спрашивал у нее, не забыла ли она бумажные платочки «Клинекс», солнечные очки или бутылку воды «Эвиан» со спортивной пробкой. Что-нибудь она наверняка забывала взять, поэтому открывала дверь, опять заходила в квартиру, а Андреас заходил следом и несколько мгновений прислушивался из прихожей к тому, как на кухне хлопали дверцами навесные шкафы. Затем Анна-Мари опять запирала квартиру, и они ехали на лифте в подземные катакомбы.
Не знакомый с подробным планом лабиринта вполне мог тут и заблудиться. И тогда ему не оставалось бы ничего иного, кроме как, закрыв глаза, прислушиваться к звукам тихо воющих стиральных машин, к пластмассовому плеску воды в невидимых трубах, к раскатистому эху от хлопнувшей автомобильной дверцы и к краткому электронному сигналу, какой обычно издает заблокированный центральный замок, ведь эти звуки, не исчезающие никогда, вечно живущие, вполне могли бы сыграть роль разметки и знаков дорожного движения.
Принадлежавший Анне-Мари хетчбэк «Рено» стоял между «Ягуаром», на котором ездил преподаватель латыни из гимназии «Кирхенфельд», и «Фольксвагеном», пребывавшем в собственности у разведенной матери с двумя детьми семи и девяти лет. На тахометре у «Рено» давно уже крутилась вторая сотня тысяч километров. Однако его предыдущие хозяева, да и сама Анна-Мари, относились к машине аккуратно, в срок проводя технический осмотр и вовремя меняя зимнюю резину на летнюю. На улицу из гаража вела спиралевидная бетонная рампа. Повинуясь сигналу, посланному снизу датчиками, железные створки ворот наверху начинали раскрываться, и пожилой «Рено», повизгивая шинами, вылетал на улицу.
* * *
Последний раз на такой выставке они были в начале весны. Музей фотографии светился изнутри. На входе предлагали бокал пузырящегося просекко, в пестрой толпе присутствовали иностранцы, говорящие на разных языках. Анна-Мари сразу растворилась в медленно вращающейся массе людей. Это называлось модным словом «нетворкинг», в переводе «налаживание связей и контактов». Андреас ходил вдоль стен и вглядывался в широкоформатные изображения перекопанных строительной техникой улиц, в фотографии уличных кафе, состоявших из пары-тройки пластиковых столов и стульев, отнесенных на самый край тротуара, на панорамы железнодорожных станций, погруженных в сине-белый свет ночных прожекторов.
Потом он пытался отыскать взглядом Анну-Мари, но она то исчезала, то появлялась между людьми и легкими передвижными стенами и экранами, на одном из которых горные вершины то погружались в солнечный свет, то пропадали в белом урагане. Автором видеоинсталляции оказался фотохудожник, прославившийся в свое время серией работ о далекой стране Гаити, переживавшей, после очередных переворота и землетрясения, новый этап своего бесконечного освобождения. Несколько раз они встречались глазами, Анна-Мари улыбалась и тогда Андреас ощущал мгновенный укол счастья. Потом он поворачивался к очередной фотоработе, раскачивающейся на тонких ниточках, и пытался понять, почему автор фотографии человека, стоящего на табуретке прямо посреди вышедшего из берегов озера, получил первую премию.
Он любил ее диалект, отличавшийся от того, на котором говорил сам Андреас. Дед передал ему по наследству характерную валезанскую привычку дробить говор, превращать его в массивный гравий с резко обрубленными гласными, окончаниями и приставками. Отец предпочитал французский или, уж если на то пошло, прозрачный ганноверский диалект, который, вооружившись в свое время армией и флотом, сам короновал себя в качестве филологического стандарта. Мать же была виртуозом бернского немецкого, который напоминал расплавленный раклет, вскипающий пузырями фонетизации остатков швабского диалекта пополам с анахронизмами из арсенала средневерхненемецкого. Съехавшись позже с Анной-Мари Андреас, сам того не заметив, перешел на усредненный вариант, на котором говорили ведущие национального общественного телевидения. Но сама Анна-Мари
Ее манера говорить напоминала пеструю ленту самых разных вкраплений, основой для которых служили говоры, бытующие где-то между Люцерном, Цугом и Цюрихом. Она говорила по-люцернски, используя форму «привет вам» вместо характерного бернского «приветствую», постоянно вставляя все эти неизвестно откуда взявшиеся «дискордировать» в смысле «разойтись во взглядах», «ушибистость» в смысле «грубость» и «тристия» в значении «грусть». Эти слова приводили его в восторг, равно как и ее любимое ругательство «ухабака», точное значение которого он тоже так и не успел выяснить.
Что они искали? Простор. И свет! Непременно свет. Стены непременно должны быть ослепительно белыми и окна огромными, выходящими на луг, или поле, или на холмы, за которые по вечерам скрывалось бы солнце, окрашивая все вокруг мягким оранжевым свечением. Им нужна гостиная, место, где можно находиться вдвоем, но также и пространства для каждого из них: для нее рабочий кабинет с компьютером и принтером, для него комната, где можно расположить аудиосистему, колонки и где пестрые обложки старых пластинок смотрелись бы привычно и естественно. Они ездили, ходили, искали, проживая лучшие дни их совместной бесприютной жизни.
Как-то они приехали в маленькую деревню, окруженную лесом и пашней. Они договорились о встрече перед рестораном. Хозяин долго не приезжал, и Анна-Мари начала уже сердиться и внутренне закипать. Еще раз набирая его номер, Андреас украдкой поглядывал на то, как Анна-Мари беспокойно расхаживала вдоль фасада старого дома с типичной крышей, каменным нулевым этажом, где и располагался этот небольшой деревенский ресторан, и деревянным первым жилым этажом. Хозяин появился с десятиминутным опозданием.
Его трактор «Джон Дир» был весь забрызган зеленой силосной пеной. Огромные колеса, вымазанные в черноземе, оставляли на черном свежеуложенном асфальте легко различимый след. Хозяин выглядел лет на тридцать и говорил на очень странном диалекте. Андреас никогда еще не сталкивался с таким говором. Извинившись, хозяин попросил подождать еще буквально пять минут. Запарковав трактор в боковом переулке, он снова появился перед ними, но уже без кепки и в свежей рубахе и предложил занять места в его «Порше Панамера». Квартира находилась в жилом комплексе в нескольких километрах отсюда.
В салоне пахло нагревшейся кожей, приглушенно играла неразличимая музыка.
Андреас сел впереди, Анна-Мари устроилась на заднем сиденье. С электрическим жужжанием опустилось стекло. Анна-Мари выставила наружу камеру и сделала несколько снимков. Хозяин сказал, что его зовут Хуго. В нынешних условиях только сельское хозяйство уже не может быть проектом на будущее. Правительство недавно повысило размеры субсидий фермерам, без которых он лично давно бы уже прекратил работать на земле. С другой стороны, если не дай бог будет подписан Договор о свободной торговле с Соединенными Штатами, никакие субсидии уже не помогут.
Поэтому они с отцом решили начать бизнес в области жилой недвижимости с учетом того, что в ближайшем будущем следует ожидать массового притока утомленных суетой и плохой экологией горожан в сельские области, где еще сохранилась более или менее нетронутая природа, но уже есть вся современная, прежде всего коммуникационная, инфраструктура. Работать теперь можно откуда угодно и где угодно. Не обязательно ездить каждый день в душных поездах в офис, а потом обратно домой, тратя драгоценное время и медленно, но верно, сокращающиеся природные ресурсы, не так ли? Одна и тут есть проблемы: строительные нормы, правила и вообще законодательство, регулирующее перевод земель из зоны сельского хозяйства в зону застройки. Все очень сложно и непонятно!
Дорога петляла между полями и нырнула в тоннель. На выезде из тоннеля справа по ходу движения уже были видны несколько двух- и трехэтажных корпусов, построенных в модном стиле: бетон, сталь, дерево и стекло. Хуго завернул на пустовавшую гостевую парковку, выключил двигатель и с металлическим лязгом отстегнул ремень безопасности. Солнце периодически выглядывало из-за разорванных в клочья облаков. Хуго выудил из кармана джинсов связку ключей. Для тех, кто работает удаленно или на фрилансе, это идеальное место. Или, например, если кто-то захочет написать роман, добавил он неожиданно. Вы ведь не писатель, спросил он, подмигнув, нет? «Новый журнализм» и все вот это? Нет, коротко ответил ему Андреас.
Анна-Мари вскинула камеру, пытаясь поймать в объектив зависшую высоко в небе птицу с распахнутыми крыльями. С общественным транспортом здесь неплохо, рассказал Хуго, пока они шли по дорожке усыпанной мелким серым гравием. Там, он махнул рукой, есть остановка почтового автобуса, до ближайшей железнодорожной станции восемь минут. Магазины там же, и это не совсем удобно, но если у вас есть личный транспорт, даже велосипед, то это уже наполовину решает вопрос! Хуго со звоном перебрал ключи, выбрал один и вставил его в замочную скважину. Школ и детских садов здесь нет. Анна-Мари недовольно нахмурила лоб. Гендерные клише! Вслух она этого не произнесла, но Андреас к тому времени уже довольно хорошо разбирался в ее мимике.