Субъективное и объективное в психологии
Когда мы говорим о психологии как науке, то неизбежно возникает щекотливый вопрос: кто кого изучает. Всякое познание строится на базовых аксиомах, которые хотя и не самоочевидны, тем не менее, приняты на веру человечеством. Первая из них мир покоится на неких закономерностях; вторая эти закономерности познаваемы; третья разум именно тот инструмент, при помощи которого законы природы возможно понять. Таких базовых предположений существует довольно много, мы их не замечаем и продолжаем жить так, словно все они доказанная истина. Однако некоторые из них содержат противоречия, которые разрушают стройную картину наших убеждений.
Согласно общим представлениям есть три формы бытия: неживая материя, живая материя и разум (в широком смысле слова). Одновременно считается, что в мире существует иерархия, где высшие формы являются результатом объединения более простых при помощи качественно нового, более сложного принципа, не вытекающего из простой суммы составляющих частей. Другими словами, телега эволюционно выше колеса, так как в ней заложена более сложная идея или принцип. Исходя из такого понимания, для появления более сложных форм необходим, как говорят физики, квантовый скачок, то есть переход суммы простых феноменов в более сложное качество. Объединили четыре колеса при помощи осей, прикрепили дышло, установили кузов и получается отдельный феномен телега. Мы понимаем, что из сложного феномена возможно вывести устройство более простых частей, его составляющих, а обратно никак, четыре колеса и несколько жердей не дадут нам представления о телеге, если мы не знаем её идеи.
И тут возникает каверзный вопрос: возможно ли самопознание, ведь я не могу быть сложнее самого себя по определению? Вопрос этот пытались решить философы, но если убрать метафизику, то остаётся непонятным, как простое может понять более сложное или хотя бы тождественное себе. Или, другими словами, в науке психология что изучает что? Может ли разум познать сам себя? Или есть более сложные формы психики, которые понимают более простые части той же психики? Или, если вселенная не имеет разума, как она могла создать нечто более сложное, чем она сама, и являемся ли мы тогда её частью?
Эти и ряд других вопросов полностью выбивают почву из-под структуры привычных рассуждений, заводят в тупик и не дают места для манёвра при логических спекуляциях. Остаётся признать, что либо наши базовые представления о мире неполны и лежат не столько в плоскости реальности, сколько в сфере наших представлений о ней, либо мироздание сложнее, чем мы можем измерить существующим научным инструментарием.
Учитывая всё это, психологи разработали несколько методов научного изучения предмета:
наблюдение и описание феноменов;
математический анализ и выявление закономерностей;
интроспективное наблюдение за внутрипсихическими явлениями.
Последний метод раньше не воспринимали как научный, а называли «субъективным восприятием», то есть неточным, искажённым. Но если разум наблюдает за поведением других людей, почему он не может наблюдать за самим собой? И если мой внутренний опыт повторяется, то почему он ненаучен? Если я доверяю какому-то одному своему опыту, например, обонянию или абстрактной логике, то почему не могу так же доверять другому, например, интуиции или явлению дежавю, когда в повседневной жизни и тот и другой опыт работают? Очевидно, что отличие научного от ненаучного лишь в умении классифицировать феномены и обнаруживать причинно-следственные связи.
Замечу, что философия двадцатого века обратила внимание, что любой опыт субъективен, так как все наши научные познания живут только в нашем разуме и, как я упомянул выше, опираются на корпус собственных представлений.
Мы уже говорили о том, что наука имеет два полюса. Первый это школьные знания, достаточно простые и доказуемые, чтобы создать впечатление безукоризненной точности, а второй глубокая наука, где очень много фактов, не имеющих объяснения, и огромное количество противоречащих друг другу теорий. Психология человека имеет «школьный» вид только с большого расстояния, когда она предстаёт в общих чертах, однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что в глубинах психики идут сложнейшие процессы, которые трудно даже описать, не то что объяснить.
Приходится признать, что возможности психики человека выходят далеко за пределы познавательных возможностей современной науки, отчего возникает раскол в рядах учёных: одни принимают только простые наблюдаемые извне феномены, ограждая пространство познания уже открытыми теориями, другие ищут новый опыт и исследуют субъективную реальность за пределами известных концепций. Парадокс в том, что в строгом смысле оба подхода ненаучны, так как не имеют строгой доказательной базы, но один более привычен широкой публике, отчего считается допустимым, а второй сложноват и непривычен для большинства обывателей, и многими считается сомнительным.
Конечно, признанные подходы в психологии хорошо работают и заслуживают доверия, однако при определённых условиях и альтернативные методы могут быть весьма эффективны, что нельзя сбрасывать со счетов.
Конкретизируя сказанное хочу отметить, что на объективном полюсе психологической науки находится поведенческий подход, изучающий человека как биологический механизм, а на противоположном трансперсональный подход, где в центре внимания глубинные процессы, свойственные преимущественно человеку и доступные только внутреннему субъективному опыту. В данной работе я поставил цель сосредоточиться на втором направлении, как наиболее интересном и менее популяризированном.
Отношение к смерти и политкорректность
Психология утверждает, что непереносимые страдания разрушают психику человека. Это подняло в обществе вопрос о градациях переносимости страданий, а затем об избыточности самого этого явления. По умолчанию считается, что страдание есть некое душевное состояние, без которого жизнь становится только лучше, и считается благом человека от них избавлять, как когда-то избавляли от гланд и аппендикса просто для улучшения качества жизни. Существует альтернативное мнение, что без страданий невозможно подлинное становление человека, но оно далеко не всем нравится. Что бы ни говорили философы и классики мировой литературы, популярная точка зрения более живуча и находит искренний отклик у населения. Побочным эффектом такой заботы о человеке стало торможение личностного развития людей и инфантильность как норма для современного человека.
Можно предположить, что отчасти здесь есть элемент «мирового заговора элит», ведь управлять легче людьми наивными, отчасти виновата леность самих граждан, а отчасти общее благополучие цивилизованного мира, в котором можно процветать, оставаясь инфантильным до глубокой старости. Параллельно происходит физическая деградация по тому же типу, когда уровень комфорта позволяет избегать физических нагрузок, отчего в результате люди в целом становятся слабыми и уязвимыми для болезней. Справедливости ради хочу заметить, что пути личностного роста открыты всем желающим как через занятия психологией, так и через социализацию, так что существует определённый процент населения, противопоставляющий себя глобальным тенденциям. Равно как есть спортивные залы, клубы и представления о здоровом образе жизни, которые доступны всем желающим.
Так поневоле я разделил человечество на два лагеря. В первом оказались обыватели, некритически потребляющие глобальную информацию и отождествляющие себя со среднестатистическим большинством. Они живут, как все, думают, как все, поступают, как все, и оттого находятся в рамках зоны комфорта, где личностное развитие необязательно. Вторая часть населения, видимо меньшая это те люди, которые не боятся открывать новые горизонты и, вопреки страхам и сомнениям, рискуют двигаться вперёд. Страдания для них это скорее вызов и стимулирующий фактор, чем повод для сомнений и тревог.
Сказанное можно иллюстрировать следующим примером. Допустим, врач узнаёт, что где-то в джунглях Амазонки некие индейцы успешно лечат ту болезнь, от которой регулярно умирают его пациенты. У нашего героя три пути: во-первых, он может отмахнуться от этих сведений, решив, что следует больше заботиться о собственном благополучии, чем о героической борьбе с болезнью, во-вторых, он может заявить, что не должно человеку цивилизованному учиться у дикарей, которые даже картуза не носят, и, в-третьих, он может предпринять экспедицию для исследования и добычи бесценного лекарства.
Меня как больному кажется, что последний вариант самый приемлемый, однако на практике мы знаем, что большинство людей поступят иначе. Скорее всего, врач останется дома, пытаясь сохранить всё как есть, а если кто-нибудь пустится в опасное путешествие за целебным средством, то набросится на него с критикой и станет подстрекать к тому же окружающих. То есть существует негласный общественный сговор, осуждающий нестандартное, необычное или выходящее за рамки привычного. В какой-то степени такой консерватизм может быть полезен, так как не даёт обществу распасться на множество автономных индивидов и сохраняет монолитность, но, с другой стороны, он может очень ограничивать развитие того же общества.