И звери с тобой. Добренькие такие, совестливые. Ты же им показываешь то, чего они не видят. Сам же прислушиваешься к себе и ко всему дальнему. Но у тебя нет сердца.
И что же?
Жизнь получается какая-то ненастоящая.
Однажды я взглядом посадил дерево. Прямо в землю! Оно росло себе и росло. Никто не знал, что это моё дерево. Ничем от других не отличалось. Но если я забирался на самую высокую ветку, то становился невидимым.
Как же ты находил самого себя, чтобы вернуться?
Никак. Каждое утро мне нужно чем-то болеть, чтобы ты меня лечила.
Это не совсем так. Ты придумываешь себе всякие болезни, а мне приходится с тобой возиться, не отводя взгляд от дедушкиного лица. Вот где твоё сердце подевалось? Ты, конечно, привык без него, но с этим надо что-то делать. Тишина в тебе стоит такая, хоть уши закрывай.
Так бывает с непривычки. Тишина это сердце в кубе. Не ты его слышишь, а оно тебя.
Ты готов всякую неподвижность объяснить, но это неправильно. Как лечиться будешь?
«Не знаю, как нынче, но еще недавно японцы умели часами сосредоточенно сидеть перед одной-единственной фотографией, постигая подробности и осмысляя целое.
При таком рассматривании уголок двора открывается необозримым пространством твоего сердца». (Из газетной заметки.)
А давай тебе сердце придумаем? Ну как фокус: вот оно есть, а вот девочка руками изображает звуковую трубу. Весь вечер на манеже распиленное сердце!
Прямо на ваших глазах всё, что еще не соединялось, тут же соединится! Зрителей со слабыми нервами просим покинуть зал!
Но я так не хочу.
Зато ты никого не будешь пугать своей тишиной.
Дело в том, что я его спрятал, а ты
Тебе разве не нравится мое предложение?
Оно бессердечное.
Но там есть я! И мы с тобой: на горке с собаками и слёзы от снежного приземления, вдруг спохватившись. Там же мой жених Ты что, совсем его забыл? Тебе так нравился его открытый лоб, прямо «взлётная полоса на авианосце» и шапка набекрень. Кругом зима, а у него на лице веснушки. Вспоминай, вспоминай
Для фокусов память не предусмотрена.
Мы же движемся к узнаванию. Тебе разве не интересно, как на самом деле всё называется?
Мне интересно, когда наступит моё выздоровление.
Вот когда всё правильно назовем
Это как украсть Луну, да так, чтобы осталась возможность смотреть на неё, не замечая.
Ну ты, дедушка, сказанул! Я только догадывалась, а ты уже
«Когда мне было лет 1617, привез нам какой-то студент-грек Кукупи фотографический аппарат. Тогда фотография была очень сложная. Надо было стекло обливать коллодиумом, потом класть в серебряную ванну, укреплять сулемой, сушить; и то же надо было проделывать с альбуминной бумагой. Этот Кукупи, который не играл никакой роли в нашей жизни, был скучен и молчалив, научил меня фотографировать, оставил мне свой аппарат и уехал. Я все лето страстно увлекалась фотографией и бросила это занятие, потому что начала писать свою повесть». (Софья Андреевна Толстая.)
Именно сейчас, в эту минуту, я бы хотел увидеть тигра, который не совсем тигр. Вроде бы он и не он.
Загримироваться, надеть костюм И попробуй догадайся!
Потом дерево как бы не дерево, солнце как бы не солнце. Но почему-то хочется поговорить с ними по-человечески!
Они от этих двойников сходят с ума. Хотя двойники верный путь к здоровью.
Я видел одного такого, ни на кого не похожего, а только на меня, и здоровее от этого никто из нас не стал.
Думаешь, лицом к лицу с тем, кого придумал, и всё тут?
Кому как. Мне достаточно.
Скажем, утром ты вышел из дома, и первый, кого встретил глазами, идет прямо тебе навстречу. А ты вроде бы не замечаешь его и проходишь мимо и вдруг что-то щелк в голове (!), но объяснить не можешь. И ты разворачиваешься и следуешь за ним. Со всеми его остановками, ожиданиями, хождениями по кругу. За время твоей «слежки» он ни разу не оглянулся, и ему ничто не подсказывает, что ты рядом. И вот, когда вы с ним переступаете порог его жилища, и он, наконец, замечает, что не один приходит понимание, как всё произошло на самом деле.
Внимательным взглядом хозяин обнуляет углы комнаты, и теперь стены с потолком купол парашюта, а гость приземлившееся существо. Так он понимает происходящее и приглашает незнакомца к столу. Гость в растерянности. Гость никогда не думал, что всё может быть так просто. И что может стать чем-то до безумия важным и нужным.
Так и случается сердце, о котором забыл!
Оно всего лишь пароль, чтобы принять человека и идти дальше.
Но таких умных детей не бывает.
Я не ребёнок, я твой доктор.
«не знаю более точного определения времени и пространства, как то, которое я мальчиком еще 15-ти лет сделал себе, а именно: время есть способность человека представлять себе много предметов в одном пространстве, что возможно только через последовательность, пространство же есть способность человека представлять себе много предметов в одно и тоже время, что возможно только при рядом стоянии вещей». (Лев Николаевич Толстой.)
Запредельная рань
Не поверишь, но мне кажется, ты где-то потерялся Поэтому плохо выглядишь. Как-то не по-нашему плохо. Камеру не отключай, кино оно отовсюду! Разный диапазон предметов, людей, всяких насекомых, однако в этой жизни ты не со мной. И в кадре не со мной. Потому-то я и спасу тебя. Твоя болезнь опередила всё! Для дилетантов ты не излечим, ибо поворот сердца требует особого внимания и терпения. Вокруг такая какофония, что
Вот какая профессия медика тебя волновала? Ты хотел стать хирургом? Детским врачом тебе не интересно? У меня мечта быть поваром. В Китае повар и врач одно лицо. А ты хирург. После такой новости как теперь с тобой находить общее?
Хорошо я оголю живот. Вручу тебе скальпель. Режь! Это не шутка, скорее импровизация здравствуй, внутренний мир! Сейчас ты избавишь меня от земного притяжения и, не задумываясь, переведешь весь мой организм на иную стадию понимания. Мне откроются вулканические подробности каждой секунды нашего с тобой разговора. Я войду в такие дали, где стоит переставить на кухне табурет в другое место, и я встречусь с твоим недугом, можно сказать, лицом к лицу. Вот тебе и крупный план! Только снимай И тогда я спрошу его: «Откуда такая жестокость?» Он ответит: «Спасаюсь, как могу».
От кого?
От вас.
Я-то здесь при чем?
Ха-ха-ха! Это же вы собираетесь его исцелять? Помогайте мне, а не всяким Вот соберу вещи и первым самолетом, поездом, пароходом
Я в растерянности:
Тогда где ваши, а где
Здесь всё мое у него ничего нет. Его трагический оптимизм тоже я! Поэтому вся его «собственность» под моим присмотром. Но стоит мне уехать, он преобразится. Поднимется аппетит, сон тут как тут. Птицы станут влетать в открытые окна, письма голубиные приносить. Такие письма колодезная вода всё настоящее, до буковки, ибо писаны рукой. Начитаешься, нарыдаешься, нахохочешься.
В живом письме всё про сердце. Как оно болит и не срывается. Потому что дышать хочется на полную. Тебе без этого нельзя. И мне тоже. Задыхаюсь, как припадочный, хоть и воздуха полно со всех сторон лови ртом, кусай потом упаду на спину и что есть силы забарабаню по полу. Но никто меня не услышит. Никто!
Помнишь, когда ты в первый раз умер? В том детстве, где тебя вроде бы и не было или был? Мама твоя еще в роддоме почти сразу имя тебе дала. Назвала тебя сын. Сыном звали тебя тогда Родственники же, прямо Монтекки и Капулетти, хотели, чтобы всё по-людски. Очеловечить тебя собирались: то ли Вовой, то ли Колей. И при этом колотили друг дружку с утра до вечера, дело до поножовщины дошло.
Вот ты и умер никак не названный. Когда хоронили тело твое, дед по отцовской линии разжал горсть земли над могилой и окликнул тебя по имени. Все вдруг и согласились, что именно так зовут тебя, что так и должно тебя звать. В самую точку дед попал.
И тут, размахивая бумагами, развеселая медсестра из поликлиники прибежала. Так ее чуть не закопали вместе с гробиком. Но когда наконец расслышали в ее вопле: «Ребенок-то жив!», кладбище содрогнулось. Кстати, кто в могиле остался?
Потом всё забылось, затерялось. Где оно, место твоего первого погребения? Не всякую смерть твоя кинооптика обнаружить может
Вспоминай, вспоминай: бабушка, деревня, первый класс.
Снега в ту зиму выпало столько, что пробиться к местной школе оказалось делом непростым. Учитель жил, можно сказать, прямо на работе. Едва разгулялась стихия, он через Гагарина (так прозвали местного почтальона) разослал всем родителям письма с просьбой приобрести детям бинокли. Из клубного зала вынес огромные зеркала и привязал ко всем деревянным столбам. Таким образом получилась замкнутая система отражений. Тот, кто «не дотягивался» глазами к школьному окну, мог воспользоваться зеркалом. И вот каждое утро в пустом классе, сокращая дистанцию между Солнцем и пробуждением, учитель начинал урок. Всё сказанное он подробно записывал мелом на доске. Потом стирал и снова записывал, но обязательно проговаривал вслух медленно читающие понимали его по губам и жестам. Порой знания через увеличительные стекла достигали воистину неземных размеров и не могли разместиться в каждом отдельно взятом ребенке. Наступал момент полного неведения, но когда снег и оптический обман вносили свои коррективы, преподавание становилось реальным волшебством. Наподобие бесконечной игры в прятки. Кто затаился, а кто с завязанными глазами вопрос. Но все были счастливы: и те, кому по утрам не нужно идти в школу, и тот, кто исполнял свой учительский долг.