Нам же убирать, добавил Анатолий.
Стихло. Батарейка садилась и фонарь оставался включенным пока все пятеро не оказались в плотном кругу на вершине горы из беспорядочно валявшихся, потрепанных мешков.
Наконец, когда страсти улеглись и ребята перевели дух, лампочка погасла и все смирились с тем, что остаток ночи, в ожидании рассвета, придется коротать в полной темноте. Уборку решено было начать к утру, все равно бригадир со слесарями рано не приедут. А главное, дружно навалившись, навести порядок к его приходу. Светает летом рано и друзей не очень беспокоила перспектива появления начальства. Нашкодили изрядно, но времени, прибрать за собой, хватит с лихвой.
Вот и принялись они рассказывать в темноте самые разные страшилки и волнующие истории, о настоящих ведьмах, колдунах да оборотнях, придавая им правдивые заверения своих древних бабушек, которые якобы видели все собственными глазами. А приукрашивали порой так, что и ни какой старухе такое в голову не придет. Жуть да и только
Как бы то ни было, а друзья, невольно, плотнее и плотнее жались друг к другу; подобно кучке цыплят. Когда никто не хочет находиться с краю и все лезут по головам, лишь бы оказаться в середине, где теплей и безопасней.
Так случилось и на этот раз; когда уже все были охвачены трепетным ожиданием очередного рассказа, что-то, по всему чувствовалось массивное, со стуком опустилось на крышу сарая. Заерзало, заскрежетало, затопало по выстланному валунами листовому шиферу. Все замерли, прислушиваясь. Было по странному тихо и лишь неугомонная трескотня ночных сверчков да кузнечиков, щекотала уши. Вовка почувствовал себя так, словно с неохотой надкусил зеленое, не спелое яблоко. Он, вдруг, подобно самому хитрому цыпленку оказался в середине жавшихся друг к другу ребят. И только Василий, никогда не терявший самообладания, выглядел храбрее остальных. Он разрядил тревожную обстановку, с шумом согнав с крыши сарая, то ли филина, то ли сову, прилетевшую в ночи не весть откуда за мышами, в изобилии водившимися окрест амбаров с зерном.
Позже, когда все вновь успокоилось и ночь обрела таинственный, магический оттенок, Василий поведал следующую невероятную историю. Широко раскрытые глаза ребят рисовали в темноте ясную картину происходившего и ничто не мешало их бурному воображению уноситься в неведомую даль открывшейся тайны.
Якобы случалось такое и в прежние времена, и в наши; то под Рождество или Новый год угодит, а то и летом, нет, да и даст о себе знать. И никто в деревне не ведал, когда еще может нечто подобное обнаружить себя; что кто- либо из сельчан вдруг да и вновь столкнется с неведомой напастью.
Эту историю Василию рассказала его мать, которая часто работала в ночное на «сушилке». Так называли местные жители двор, где в осеннюю пору, в страду, сушилось и перерабатывалось поступавшее на ток зерно нового урожая. Здесь же располагались склады и амбары для его непосредственного хранения.
Дарьи пришлось оказаться прямым свидетелем происходившего и, без прикрас, поведать обо всем из собственных уст. Дело было прошлой осенью: немногим за полночь, слегка прихворнув, женщина, отпросившись на работе, была вынуждена спешно, как могла, возвращаться домой.
Темная и безлунная ночь, слегка тревожила. По всей видимости небо затянуло, так как ни единая звездочка не радовала глаз в том мрачном затаившемся безмолвии. Слабый, едва дотрагивающийся ветерок дул в спину, нехотя подталкивая больную, ослабевшую женщину к дому. Как назло, забыла фонарик и двигалась осторожно, чувствуя и угадывая лишь смутные очертания и тени кустарников, да видневшихся поодаль домов, с давно погасшими, темными глазницами окон. Лишь кое -где слабыми, редкими огоньками мерцала деревня, до которой оставалось уже не так далеко.
Поселок, где прожила всю свою жизнь Дарья, делился на две части логом, заросшим в низине ивняком, камышом да высоким, похожим на мертвый лес, многолетним бурьяном, который никто не скашивал и не выжигал. А пересекала его узкая, извилистая тропа, по обе стороны которой бурлило и воняло не то, что бы топкое, но довольно опасное болото. То и дело случалось, что провалившегося в зыбь незадачливого теленка так и не удавалось спасти. Или, того хуже, манившая сочная осока так и уводила в небытие чью-либо прожорливую коровенку. Но люди мирились и с этим; претензии предъявлять некому, а скотинка дело наживное. Весной, в половодье, когда сходили обильные снега, болотом никто не ходил. Оно раскисало основательно, превращаясь в подобие заросшего травой озера, изобиловавшего, день и ночь, истошно вопившими лягушками. В слякотное время года люди и машины переправлялись с одной стороны села на другую по плотине, которая старым, плотно слежавшимся грунтом, сдерживала слабый натиск старого пруда. В плотине, с одного ее края, ближе к поверхности проходившей по ней дороги, была когда-то проложена огромная труба, через которую часто бегали полчища деревенских мальчишек, балуясь или играя в войну.
Вся переполнявшая озеро вода; талая или дождевая сходила по трубе вниз и поглощалась, все тем же, прожорливым болотом, которое лишь по весне насыщалось ею донельзя.
Летом же, большая часть лога подсыхала, обнажая зеленые, высокие кочки. Лог превращался в луг, изобилующий разнотравьем, где с удовольствием паслись телята, гуси, да утки с выводком.
Лишь окрест тропы было мрачно, сыро и необитаемо. Должно родниками до затхлой жижи рассосало земную твердь, поросшую поверху обманчивой травой. И пришла же кому-то идея, проложить тропу именно здесь. Однако она значимо укорачивала путь из одного конца села в другой. Кто нуждался в ней тот шел, кто нет тот в обход, через плотину.
К той самой тропе и подходила уставшая Дарья. Остановилась, осмотрелась, поправила на голове сбившийся платок и скрылась в темных, таинственных лабиринтах тропы. На ней темно и тихо. Даже камыш не шептал слушал. Однако тишину тревожной и глухой ночи, то и дело нарушал стук и шорох ее сапог, натыкавшихся на неровности почвы. Отдаленный звук, походивший на слабый, едва различимый шепот, вдруг встревожил, заставив остановиться и прислушаться. Было тихо. Сердце Дарьи стучало, словно предчувствуя неясные, странные перемены. Она никогда не замечала за собой, что бы какой-либо ночной, подозрительный шум, мог испугать или встревожить ее. Не раз приходилось ходить в ночное время, работая в поле или на току, то с напарницами, а то и одной. Да и женщина она была на удивление не из робких. А вот теперь, как никогда, встревожил ее странный шум, затихавший когда останавливалась и вновь возникавший, когда шла; то позади ее, то там за темным изгибом узкой тропы, спереди. Словно скрадывал кто, неотступно преследуя добычу.
Временами она оглядывалась назад, пытаясь четче всмотреться в кромешную темень окутавшей ее ночи. В очередной раз пыталась идти, шагая быстрее и не обращая внимания на все более навязчивый шум, но он становился ближе с обеих сторон и, все так же затихал при ее остановках. Женщина пробовала бежать по тропе дальше, но странное преследование продолжалось. Вдруг, будто утвердившись, мелькнула мысль. Она резко обернулась и бросилась бежать в обратную сторону. Но, внезапно, словно упершись в непреодолимую преграду, остановилась, обмерев от неожиданности и нахлынувшего неуемного страха, лишившего ее всякой способности быть подвижной. Чувства и мысли парализовало По телу Дарьи прошла дрожь и, свинцово отяжелевшие ноги, совершенно перестали ее слушать. Будто тошное, вонючее болото держало их цепкими, липкими лапами.
Из темного жерла ночи на нее в упор смотрели два огромных, сине-зеленых глаза. Словно расступаясь, темень высветила силуэт большой черной собаки.
Дарья стояла неподвижно, не шевеля ни головой, ни телом, не издавая даже подобие звука. Она, казалось, отдалась этому странному чувству безвольного бездействия, но однако, где- то в глубине чуть теплящегося сознания, едва понимала все, что с ней происходило. Так продолжалось несколько долгих, томительных секунд. Немного придя в себя, женщина неловко взмахнула худыми кистями рук, сделав попытку испугать и отогнать бродячего пса, рискуя навлечь на себя весь его затаившийся, неведомый гнев. Однако собака неподвижно стояла на тропе и, лишь пара немигающих глаз буравила жертву, отнимая последние остатки мужества.
Дарья, оставаясь по прежнему без движения, стала реальнее оценивать обстановку. Она знала, что тропа уже почти закончилась, а немногим дальше были жилые дома и люди. А они всегда помогут, если вдруг, дикая, потерявшая терпение собака разъярится и набросится на беззащитного человека.
Решившись, она вдруг резко повернула голову в другую сторону, куда хотелось бы бежать, но тут же невольный страшный крик заполнил ночное болото. Унесся камышом, рассасываясь далеким тугим эхом затих Дарья окаменела от ужаса. По ту сторону, в упор, на нее смотрели горящие огнем, те же самые, холодные и леденящие злом неведомой угрозы, глаза.
Совершенно не понимая, что в конце концов происходит, она едва удерживалась на тропе, чтобы не бросится бежать прочь от всего этого ужаса, напрямик по болоту, рискуя провалиться и утонуть. Возможно это был выход; опасный, но выход.
Дарья чувствовала как дрожат руки, немеет тело, тупыми ударами колотит в грудь сердце. Однако, преодолевая парализовавший ее страх, женщина, все же, сделала попытку приблизиться к собаке, которая своим мощным торсом перекрывала проход по тропе. Не понимая, что делает, Дарья вдруг погладила животное. Ей даже показалось, что оно белой масти. Попытка удалась. Собака не издала ни звука и, как прежде, продолжала стоять, остановив немигающий взгляд на человеке. Ладонь Дарьи боязливо и тихо скользнула вниз, ощущая под собой грубую шерсть мощного загривка.