«Киносценарий. Жизнь и смерть! наконец произносит Марков название шедевра и читает по бумажкам, словно Жванецкий в телевизоре Топот ног. Крупным планом ползёт по стене таракан. Музыка. Общий план. Гости входят в дом. Музыка и звон хрустальных бокалов. Крупный план. Губы пьют шампанское. Музыка. Крупным планом яства на столе. Крупный план. Таракан смотрит со стены. Титр: Вот это жизнь! Крупным планом испуганное женское лицо кричит: Таракан! Таракан! Тапок ударяет стену. Взрыв. Титр в центре экрана таракан умер»
«И всё?» спросил я, потому что Марков замолчал. В ответ он опять рассердился, как до чтения, до своего ухода и до второго пришествия: «Ты ещё маленький так со мной разговаривать! Ты в эту жизнь поссать вышел, а я, между прочим, знаю, что такое настоящее искусство. Ты видал Стену Пинк-флойда?» «Видал» ответил я, и Марков временно примирился. Простил, наверное, мне мою темноту, кивнул несколько раз внутреннему голосу и сказал: «Это авангард. Ты, хотя бы, знаешь, что такое авангард? Откуда тебе знать? Совковый ты ортодокс. У тебя всё сознание насквозь ортодоксальное и совковое. Совок не может понять авангард, а ты совок. До мозга костей совок!»
Вошла Светка, которая подружка его, Маркова. Ей тоже за тридцать, но Светка не заморачивается искусством, а резво оценивает ситуацию: «Марков, блин! Скотина, блин! Опять напился. Щас мигом серия ударов. Блин. Пьянь, блин!» про серию ударов она сказала не в прямом смысле слова, а фигурально. Она так формулирует своё возмущение, только и всего. «Вот это авангард, блин» оценил я напор и скорость Светкиных формулировок.
Марков оказался сильней Светки стилистически. В его лексиконе нашлись перлы поувесистей Светкиных блинов: «Брысь отсюда, коза! тут он употребил перлы лингвистического преимущества Чтоб я тебя больше не видел!»
Светка исчезла за дверью, а вслед ей полетел стул, посланный хищным броском умелого барабанщика. Кабы Светка вовремя не загородилась дверью, стул бы обязательно догнал бы её, а так не догнал. Ударился об дверь и огорчённо упал на пороге. Светкино лицо снова появилось в приоткрытой двери: «Дурак, блин!»
Пустая бутылка из под пива разбилась об косяк прямо над головой неуёмной женщины. Дверь хлопнула. Удаляющиеся по лестницам дирекции шаги выразили все мимолётности любви и неизбежности одиночеств.
Я бы на месте Маркова огорчился, но не стоит ставить себя на чужие места, потому что Марков не огорчался, а наоборот, пожаловался: «Достала! Столько на неё энергии уходит. Кошмар так, о чём я говорил?» «Что я ортодокс» напомнил я. «Да? Странно ну, не обращай внимания. Это она вон довела. У, коза козя-бозя» и он стремительно оборвал беседу, потому что внезапно заснул. Даже не вернулся в свою репетиционную комнату. Пришлось мне его тащить туда, на кушетку у барабанов. А для чего ещё нужны ортодоксы? Чтобы выносить весь этот авангард.
018 Конец апреля
Пися мемуары, очень трудно придерживаться хронологии. Вот и теперь, события должны тащиться по февралю 1991 года, а меня то в лето зашвырнёт, а то в конец апреля. Но тут есть оправдание. «Конец апреля» вовсе не период на временной шкале, а вокально-инструментальный ансамбль, в котором трудился Марков. Ансамбль соседствовал с театром Балаган, то есть, базировался в том же здании дирекции парка культуры и отдыха имени Ленинского комсомола.
Когда работа Балагана совпадала по времени с выездом ансамбля, и музыканты грузили аппаратуру, отправляясь на заказ, то балаганщики про них радостно говорили: «Во! Концы идут!» Основных «концов» было трое Миша Саенко клавиши и вокал, Дима Гришунов гитара, и тот самый Марков на барабанах. Четвёртый «конец» всё время менялся из-за текучести. Ансамбль регулярно нуждался в бас-гитаристе, но бас-гитаристы, как на зло, не уживались в коллективе, а всё по причине циклического бухалова. Даже одному творческому человеку без регулярных заказов жить трудно. Неделю сидишь без работы, вторую, третью, да поневоле и бухнёшь. Раз бухнёшь, два бухнёшь, а там и запой. Меньше недели запой длиться не может. Иначе это не запой, а баловство.
Большинство было категорически против запоев, поскольку большинство всегда склонно к здравомыслию. В коллективе из трёх человек большинство состоит из двух, а меньшинство из одного. Когда запой случался у Маркова, Дима с Мишей приступали к воспитательным работам, то есть, гундели: «Хватит уже квасить! Завязывай!» Марков делал вид, будто у него есть угрызения, бухал скрытно, иногда даже вне стен дирекции, но чаще прямо тут, в репетиционной. Чтоб его не запалили, он запирался в маленькой комнатушке, где была установлена его барабанная установка и тахта. В конце концов ему удавалось победить себя и выйти из алкоголизма. Тут же запой подкрадывался к коллективу с другого «конца» и начинал терзать Диму. Теперь Миша и Марков убеждали Диму прекратить безобразия. Особенно старался тот, который только что оклемался. В данном случае Марков. Не трудно догадаться, что когда запой кончался у Димы, он неминуемо перекидывался на Мишу, и снова проистекал с неминуемой и унылой воспитательной работой большинства над меньшинством.
Большинство было категорически против запоев, поскольку большинство всегда склонно к здравомыслию. В коллективе из трёх человек большинство состоит из двух, а меньшинство из одного. Когда запой случался у Маркова, Дима с Мишей приступали к воспитательным работам, то есть, гундели: «Хватит уже квасить! Завязывай!» Марков делал вид, будто у него есть угрызения, бухал скрытно, иногда даже вне стен дирекции, но чаще прямо тут, в репетиционной. Чтоб его не запалили, он запирался в маленькой комнатушке, где была установлена его барабанная установка и тахта. В конце концов ему удавалось победить себя и выйти из алкоголизма. Тут же запой подкрадывался к коллективу с другого «конца» и начинал терзать Диму. Теперь Миша и Марков убеждали Диму прекратить безобразия. Особенно старался тот, который только что оклемался. В данном случае Марков. Не трудно догадаться, что когда запой кончался у Димы, он неминуемо перекидывался на Мишу, и снова проистекал с неминуемой и унылой воспитательной работой большинства над меньшинством.
В конце концов, к счастью для «концов» директор парка культуры, Тадеуш Константинович, вмешался в затянувшийся цикл извне, оптимизировал хозрасчётное подразделение ПКиО «Конец апреля» и слил его воедино с «Балаганом». Как ни удивительно это деяние оказалось благотворным. Миша Саенко применил волевое усилие, изменил мировоззрение и совсем завязал со злоупотреблениями. Нечто подобное, хотя и менее радикальное, сотворил над собой и Дима Гришунов. Слегка бухнуть на гастролях с Балаганом он не отказывался, но в запойный штопор уходить перестал почти совсем. Один только Марков не избавился от мрачной радости пития, потому что был старше обоих двух других членов ансамбля, и на всё имел своё мнение.
О чём говорит этот блистательный социальный эксперимент? Во-первых, о том, что любая система не может влиять на себя изнутри, а во-вторых о бессилии разума перед лицом необъяснимых стихий. Казалось бы, все мы разумные люди и способны приводить самые чёткие и ясные аргументы. Всякий горазд увещевать другого, до тех пор, пока сам не окажется в той западне, из которой только что убеждал того выйти.
Если сегодня я поставлю перед собой цель убедить новые поколения в тщетности революционных затей, то неминуемо уподоблюсь паре трезвых музыкантов, которые ворчат на третьего, находящегося в иной кондиции по отношению к миру и самому себе. Безысходность такого положения заставляет меня плюнуть на бесполезные рассуждения об истории, закономерностях и прочих умностях. Лучше уж попросту впендюрить следующую главу, в которой окажется театральная пьеса, вполне себе авангардная для того времени. Тоже, можно сказать, сценарий, но не нашедший заказчиков, и сохранившийся лишь для того, чтобы периодически напоминать мне как нелепо мы живём. Называется тот шедевр «Письмо сестре».
019 Письмо сестре
(пьеса для авангардного театра)
Действующие лица: Брат сестры, Вася, Петя, Марфа, Никандр, Ферапонт и другие.
Открывается занавес. На сцене Брат сестры сидит за столом и пишет письмо. Написав, читает.
Брат сестры Здравствуй, сестра! Я решил написать пьесу, но сюжет не приходил. Тогда я представил себе, что спускаюсь в зал, и оттуда, с режиссёрского места руковожу постановкой. Сразу пришёл сюжет. Верней, пришёл Петя, а потом вдруг вышел Вася
Брат сестры спускается в зал. На сцену выходит Петя, а потом Вася.
Вася Здравствуй, Петя.
Петя А пошёл ты
Брат сестры (из зала) Занавес!
Занавес закрывается. Брат сестры обращается в публику
Брат сестры Досадный факт, сестра! Едва начинается сюжет, как один из героев выходит из-под моего контроля и норовит материться. С такой же проблемой столкнулся Лев Толстой, когда писал Анну Каренину. Она вышла из-под его контроля и стала вызывать к себе сочувствие. Пришлось раздавить её паровозом. Но я попробую удержать сюжет в крепкой авторской руке. Внесу в диалог нотку печали. Сидит Петя. Он грустный. Входит Вася.
Занавес открывается. На сцене сидит грустный Петя. Входит Вася.
Вася Здравствуй, Петя.
Петя Здравствуй, Вася.
Вася Что ты такой грустный?
Петя А пошёл ты
Брат сестры Занавес!
Занавес закрывается
Брат сестры Н-да. Опять они вышли из-под контроля. Придётся ввести дополнительные действующие лица и реквизит. Например, репу. Пусть Петя ест репу. Это усложнит постановку, сделает спектакль дороже с финансовой точки зрения, но никуда не деться. Например, так. Сидит Петя и ест репу. Выходят Марфа и Вася.
Занавес открывается. На сцене сидит Петя и ест репу. Выходят Марфа и Вася.