Что, очухался Барр?!
Нет. Но вам стоит посмотреть на это.
Вперед. Святой отец, вы тоже со мной.
Они последовали за солдатом.
Войдя в палатку, солдат испуганно шепнул командиру:
На шее.
Светильник мне. Рядовой подал. Глоз склонился над Барром. Отец Эприн, что скажите?
Эприн взял светильник у командира и, нагнувшись, различил на шее солдата красное пятно с добрую монету. Не заметить такого пятна даже в полумраке палатки было невозможно.
Если сейчас лето задумчиво вымолвил Эприн. Я бы сказал, что это укус ядовитого насекомого. Очень похоже. Но сейчас даже днем бывает прохладно.
Святой отец положил ладонь на шею потом на лоб Барра, затем послушал дыхание, пощупал поочередно запястья, поднял веко, поднося близко к зрачку светильник.
Дыхание правильное. Сердце ровное. Зрачок реагирует на свет и не расширен. Такое впечатление, что ему дали снотворное.
Чепуха! отозвался Глоз. Зачем усыплять солдата?
Эприн, пожав плечами, отдал светильник солдату, встал и вышел из палатки. Он остановился в задумчивости, смотря на то как осеннее солнце лениво пробирается по небу. Вот в это мгновение как раз оно оттолкнулось от горизонта и продолжило путь, скупо одаривая теплом.
Святой отец? произнес Глоз, выйдя следом. Что я скажу вышестоящему начальству?
Говорите все, как я рассказал вам. Я подтвержу ваши слова на любом дознании, ответил Эприн и, не оборачиваясь, зашагал к своей лошади.
Хорошо. Святой отец! Тот остановился и обернулся. А клинок? Эприн отрицательно покачал головой. Ну, как знаете. Чего стоишь?! Быстро ко мне тех, кто стоял в дозоре?!
Последняя фраза относилась к солдату, замешкавшемуся у палатки.
Однако допрос ничего не дал. То, что Глоз предполагал услышать, то он и услышал. Солдаты повторяли одно и то же: никто не заметил, когда лазутчик прокрался в лагерь. Если полагаться на слова святого отца, то незваный гость был почти невидим. Командир отряда не верил в существование призраков, как и Эприн, но объяснить по-иному природу этого «привидения» не смог.
Больше всего Глоз был раздосадован в полдень, когда отряд соединился с королевским войском. С одной стороны камень с плеч, ибо небольшая миссия завершена, и часть обязанностей перешла в руки королевского маршала, а вот с другой стороны командир готовился к разбирательству. Глоз надеялся на чудо: вдруг Барр оклемается до соединения с войском. Но нет. Лишь ближе к вечеру пострадавший солдат очнулся, и командир привел его на дознание.
В большой палатке при тусклом свете множества плошек за импровизированным столом, состоящим из больших бочек покрытых толстым ковром, сидели маршал Кербент и его адъютанты. Напротив, на стульях расположились отец Эприн, Глоз, Барр и дозорные.
История о нападении уже в который раз была повторена. Адъютанты ничего не говорили, только перешептывались друг с другом. Наконец, очередь дошла до святого отца. Маршал со вниманием выслушал его.
Что ж, я доверяю вам, задумчиво произнес Кербент.
Это было б странно не доверять посреднику Двуликого.
Безусловно, улыбнувшись, проговорил маршал и, обращаясь к Барру спросил: Я, как понимаю, ты ничего не помнишь?
Да, маршал. Почти. Я помню, что каким-то чудом проснулся. То ли почуял, то ли расслышал шорох, то ли, не знаю, как объяснить.
Говори своими словами.
В общем, меня страх обуял. Будто нехороший сон приснился. Или предчувствие. Я открыл глаза, а в следующий миг разбойник набросился на меня. Я вскрикнул и разбудил святого отца.
Барр посмотрел на Эприна. Эприн утвердительно кивнул в ответ.
Продолжай, попросил Кербент.
А дальше, господин маршал, боль в шее. Ну, как бы комар укусил, только сильнее во много раз. А потом Потом ничего не помню.
Это все?
Да, господин маршал.
Речь Барра была сбивчивой, голос его дрожал, и не удивительно, что Кербент спросил:
Не спеши солдат и успокойся. Тебя никто не тронет. Ты пострадал, ты должен вспомнить все детали этого нападения. Мы должны понять, кто посмел напасть.
Стоит ли говорить
Любая деталь, повысил голос Кербент. Пойми, солдат, даже незначительная деталь весьма важна. Даже какая-нибудь нелепость. Напряги мозги.
Он, ну, то есть, разбойник быстро прошептал на ухо: «Не сопротивляйтесь».
Ты не ошибаешься? Именно «не сопротивляйтесь».
Клянусь. Да. Не сопротивляйтесь.
Ясно. Маршал задумчиво погладил броду, бросая взгляд на адъютантов. Дознание окончено. Все свободны. И когда палатку покинули люди, Кербент произнес: Ну, господа адъютанты, ваше мнение.
Мы склоняемся к версии о вражеском лазутчике. Только смущает нас описание его внешнего облика.
У страха глаза велики, отрезал маршал. Мало ли что почудилось спросонок. Главное, разбойник не смог никого похитить.
Да и зачем? Никто не был посвящен в планы. Глоз? Ему сказали от сих мест и до сих мест: идти на соединение с королевским войском. Отец Эприн? Вряд ли. Круга Двуликого вообще военные маневры не касаются.
Это был вражеский лазутчик, подвел итог маршал. На этом все, господа адъютанты. Вызвать ко мне командира Глоза.
2. Это не ламия
Эприн чуть замешкался перед воротами, поправил на плече походную сумку, проговаривая про себя все то, что будет говорить старшему посреднику. А расскажет ему он все, кроме того эпизода, где Барр жаловался на бессмысленность войны. Зачем солдату жизнь портить? Да и не относилась кроткая беседа у костра к нападению разбойника. Хотя какой там разбойник? Впору поверить в существование призраков, но ломать мировоззрение? Заставлять себя менять взгляд на жизнь? Эприну всегда казалось странным быть в круге Двуликого, в сердцевине тайны и волшебства и в тоже время отрицать существование призраков, сущностей и сказочных животных, что рисует воображение. Он ни разу не видел призраков, оттого и не верил.
Эприн постучал.
И все ж неестественным казалось верить в Двуликого в божество, которое довлеет над жизнью людей, и одновременно не верить в духов. Ведь все едино, все живет в этом мире. И, если есть Двуликий, почему бы не быть иным сущностям?
Деревянные ворота с жалобным скрипом приоткрылись, и в проеме показался юноша.
Мое почтение господину посреднику. Юноша поклонился.
Святой отец ненадолго увидел коротко остриженную голову. «Послушник, понял Эприн, вот только имени его я не помню».
Отец Эрх у себя?
Да, святой отец, у себя. И юноша открыл шире ворота, впуская Эприна.
Эприн осмотрелся.
«Когда я последний раз был здесь?»
Последний раз, верно, месяц назад и за месяц ничего не изменилось. Это то постоянство, которое всегда в радость, и которое успокаивало. Ему показалось, что проходя эти ворота, он начнет дышать свободнее и спокойнее. Да, свобода это спокойствие, это уверенность. Или, действительно, воздух здесь иной?
Эприн бросил взгляд на юношу. Тот, не обращая внимания на посредника, занялся своей работой: взял деревянные вилы и продолжил раскидывать свежую солому. Мягкая подстилка шуршала под ногами и пахла прелью.
Святой отец пересек двор и по крутой лестнице поднялся в коридор и далее очутился в покоях старшего посредника. Тот уже встречал его, сидя в кресле.
Ну, проходи, проходи. Я тебя давно жду, отец Эприн. Услышал, петли скрипнули ты, значит, появился. Кто ж еще. Как чувствовал, что ты придешь сегодня, даже на прогулку не выходил.
Эрх, перебирая в левой руке четки, сверлил взглядом Эприна. Эприн понял, что спустя месяц, изменилось-таки многое. Старший посредник постарел на целый год. Немощь все больше и больше завладевала телом Эрха. Кожа стала подобно старому пергаменту, сухой и сморщенной. Только глаза живые и смотрели с любопытством и в самой их глубине, если приглядеться, можно рассмотреть многие годы, канувшие в неизвестное, называемое прошлым. Эприну ненадолго пришло сравнение, что перед ним два огонька, которые вопреки всему светят и преодолевают время. Эприн не был обременен тесными узами со старшим посредником, но человек, готовящийся сделать шаг в иной мир, вызвал у него неясное уважение и даже душевный трепет.
Я слушаю. Что молчишь? И Эприн рассказал все, как и решил заранее.
Старший посредник погрузился в задумчивость. Взгляд его на мгновение потух, а затем вспыхнул озаренный мыслью. Помоги мне подняться.
Эприн взял под локоть Эрха и подвел его к окну. У сводчатого окна стояла высокая лавка, грубо сколоченная и потемневшая от времени. На подоконнике лежали принадлежности для письма. Эрх сел на лавку и, намотав на исхудавшее запястье четки и посмотрев отрешенно в окно, произнес: