Девочка уговаривает дедушку покушать. Он ворчит и вздыхает.
Он болеет.
Девочка плачет.
Сегодня дедушка впервые проиграл ей в карты.
В карты не играют. На улице зима.
Бабушка звонит посреди ночи и говорит, что дедушку увезли. Не в больницу.
На даче, на том месте, где росла Яблоня, посадили молодое деревце. В памяти взрослой девочки часто всплывает яблоня, запах лета, соломенная шляпа и нежная, от самого сердца, дедушкина улыбка.
Дедушка всегда пах яблоками и домом.
Листочки яблонь в парке мелодично шепчутся. Лето догорает последними душными деньками. Девочка вслушивается в ветер, его разговор с деревьями. Может, это ее дедушка посылает весточку. Девочка улыбается, улыбка нежная, а слезы все равно подступают. Вспоминает, как дедушка пел: «Расцветали яблони и уши!» и смеется.
Постоянно вспоминает.
Дедушка жив в ее сердце: улыбается, сидя на стуле под своей яблонькой, пьет квас. И глаза нежные-нежные, добрые, ласково глядящие.
И все будет хорошо.
Анжелика Валерина
Фуга Вероники
Солнечные лучи пробивались сквозь витражные окна собора и разбегались причудливыми зайчиками. Они поглаживали лица посетителей, будто заигрывая с ними. Жених в легком мандраже переминался с ноги на ногу, но, увидев невесту, замер. Зазвучал орган, и все гости притихли. Невеста, неспешно двигаясь меж рядов, казалась неземным созданием, парящим в воздухе. Нереальности добавляло платье, расшитое переливающимися камнями. Приблизившись к алтарю, она ощутила себя самой счастливой. Их взгляды встретились, и весь мир вокруг исчез. Чтобы прийти в себя, Вероника окинула взглядом гостей.
Резкая боль пронзила голову, и счастливая картинка рассыпалась, как витражное стекло после свидания с камнем. В глазах потемнело, качнулась земля, и, потеряв равновесие, она ухватилась за Роберта, но, взглянув на него, тут же отпрянула.
Кто вы? Что я тут делаю? встревоженным голосом произнесла она.
Я Роберт, это наша свадьба, что с тобой? с тревогой и волнением проговорил он.
Нет, нет, нет, этого не может быть!!! закричала Вероника.
Будто волной от взрыва ее отбросило назад, в прошлое, которое так тщательно скрывала память. Медленно опустившись на пол, она стала куда-то проваливаться. Ее мутило, было трудно дышать, липкий дурманящий страх просачивался в клетки мозга и нервными импульсами достигал самых темных уголков. «Эта женщина, среди гостей, ее лицо, она так похожа на сестру». Вероника опустила взгляд и уставилась на свои руки. Они были в крови. Ужас и паника охватили ее, и она стала сумбурно оттирать их. Услышав непонятный вой, она оторвала взгляд от рук, и очередная волна переместила ее в деревянный дом. Она узнала его: это ее дом, дом, где она жила вместе с сестрой после смерти родителей.
Не скули, тварь! услышала она голос сестры, доносившийся из ее комнаты, и содрогнулась. Неуверенными шагами Вероника двинулась наверх, стараясь не скрипеть прогнившими половицами. Она боялась идти, боялась увидеть то, что ждало ее там. Ноги отказывались подчиняться, но она двигалась вверх. Подойдя к комнате, тихонько толкнула дверь. Она хотела закричать от ужаса, но лишь зажала рот руками. На полу, скорчившись от боли, лежала она Вероника. Третья волна отбросила ее в собственное тело, которое она видела секунду назад.
Слезы застилали глаза, в голове гудело, и этот гул заглушал ее собственный вой. Вероника ползла в угол, как раненый зверь в свое логово, пытаясь скрыться от боли, стыда и унижения. Валери продала ее своим дружкам, но этого ей показалось мало. Она жаждала крови, она хотела насытиться. В руках у нее блеснуло лезвие охотничьего ножа, который они подарили отцу на день рождения. Оскалившись, она направилась к Веронике.
Резкий запах вернул ее в реальный мир: «Я потеряла сознание», подумала Вероника. Какой-то незнакомец склонился над ней.
Мари Бенс, вы слышите меня? она кивнула.
Я следователь Алекс Росс, вы задержаны по подозрению в убийстве вашей сестры Валери Бенс, сказал следователь, надевая на нее наручники.
Позади следователя с растерянным видом стоял незнакомец в свадебном фраке.
Антонина Сергеева
Не догорит свеча
Внучка? Давай иди отсюда. Внучка она. Ишь. Вижу в первый раз. Бессовестная!
Баб, посмотри на меня, посмотри. Видишь, нос твой орлиный, глаза твои голубые.
Баб, посмотри на меня, посмотри. Видишь, нос твой орлиный, глаза твои голубые.
Бабуля с недоверием наморщила лоб. Уголки губ сползли вниз. Она прикрыла рот правой рукой, медленно съехавшей на грудь. Левая сжимала ручку инвалидной коляски. В глазах застыла растерянность. Небо за окном почернело, облака стали грязно-серыми, темнота заполнила собой и квартиру. Бабуля приставила руки к бровям козырьком кепки.
Кать, ты, что ли? Включи свет.
Нет, баб, я Наташа. Катя мама моя, завтра придет.
Внучка? Нет у Кати дочки.
Вот уже который месяц она не могла вспомнить почему-то именно меня. Слезы жгли щеки. Меня, самую младшую внучку, стерло из ее памяти совсем. Совсем ни имени, ни лица.
Как чужая смотрела насквозь. Длинными пальцами с исступлением начала тереть давно обездвиженные колени. Поджала тонкие, почти прозрачные губы. Задышала часто и прерывисто.
Щас милицию вызову. Ты у меня очки своровала. Тут лежали на тумбочке.
Вот очки. На столе были. Послушаешь музыку?
Я подсоединила наушники к телефону, надела бабуле на голову. Она, как всегда, замотала головой, отталкивала меня ослабленными движениями.
Услышала первые звуки. Замерла. Руки совсем обмякли, опустились на колени.
Какие-то секунды и все изменилось. Чайковский. Воодушевляющее крещендо балета. Поворот головы. Спина выпрямилась. Руки вспомнили, что они крылья. Крылья благородной, красивой птицы.
Руки говорили, она счастливый человек. Несмотря ни на что. В эти минуты ей было не 78 лет, нет. Она ощущала себя юной. Изящной, чувственной, грациозной. Взгляд наполнился смыслом. Загорелся жизнью. Из глубин ее подсознания всплывала каждая позиция, каждое движение, каждый аккорд. Вот она, вернулась моя бабуля! Казалось, узнала меня. Душа вырывалась наружу пламенем догорающей свечи. Музыка хоть на мгновение освобождала ее из плена сумеречного сознания и тела, ставшего инородным.
Слез почти нет, улыбаюсь вместе с ней. Знаю все движения наизусть. Раз, два, закончила. Я кричу: «Браво!» Ладони сами начинают хлопать. Уже минут через пять она задремала, на губах застыла еле заметная улыбка. Наушники с бабули перекочевали на мою голову.
Заныла лодыжка, утром опять потянула голеностоп. Отек разрастался. Дохромала до морозилки за льдом, обратно до дивана. Даст Бог, заживет быстро. За окном распогодилось. Солнце тонкой паутиной рассеялось по комнате.
«Я не зря похожа на тебя, бабуля, прибавила звук: Ах, Лебединое озеро». Музыка объяла меня всю. Встала. Не болит у меня ничего. Я на сцене. Ноги в пятую позицию. Осанка. Поворот головы. Руки. Счастлива.
Елена Афанасьева
Обернись
В приемном покое больницы 2 в цветастой дешевой простыне лежал младенец. Ребенка нашел охранник. Он завершал вечерний обход и уже собирался закрыть входные двери, как подъехала машина. Оттуда вылетела дамочка, уверенно двинулась в сторону больницы, но так как запертые ворота не поддавались, положила к решетке забора кулек из тряпок и, не оборачиваясь, исчезла.
Бомба, отреагировал Пал Палыч и побежал к дежурному врачу. После новости вопреки нормам безопасности на улицу высыпали медсестра Лизавета и медбрат Ромка. Возглавлял любопытствующих доктор Семен Евграфович.
Бомбы в цветные тряпки не упаковывают, заявил последний и твердо двинулся в сторону неопознанного объекта.
Открывая ворота, Пал Палыч заметил, что сверток шевелится и издает звуки. Лизавета ахнула, ускорила шаг. Они переглядывались, каждый боялся заговорить первым и вынести на свет правду: перед ними лежит подкидыш. Молоденький Ромка решил прервать паузу, спокойно убрал кусок ткани, и все увидели младенца. Семен Евграфович шумно выдохнул, до последнего надеясь, что им показалось:
Да, дела-а-а!
Младенец молчал, блестящим взглядом смотрел на людей в белых халатах, на их резкие движения, даже слегка улыбался. Когда его принесли в помещение, ему оказался не по нраву холодный больничный свет и запах лекарств, он захныкал, но его тут же прижали к чему-то мягкому, покачали, и он разулыбался.
Какой он, смеется чего-то, Лизавета, не дыша, держала малыша на руках, тихонько укачивала и не сводила глаз с длинных пушистых ресниц, с носика-пуговки, перебирала золотистые волосы, какой он, а!
Врач уже обзванивал нужные инстанции, заявлял куда надо. Только этого ему не хватало возиться с младенцем из-за какой-то нерадивой мамаши! Он пытался выяснить у охранника подробности, но Пал Палыч злился, отмахивался на уличные камеры и постоянно повторял: «Даже не обернулась. Оставила и пошла».