Глава третья
Сегодня утром все шло по-субботнему, чуть расслабленно, пока вдруг не явилась Инна Сергеевна, элегантная дама немного за тридцать, заместитель начальника финансово-экономического управления
С областной администрацией с тех самых пор, когда нынешний мэр непредсказуемо победил на выборах, мы дружим по принципу «Para bellum»[1] вот и просочилась в наше здание группка «детей их друзей» и «друзей их детей». Теперь каждое слово, произнесенное у нас, гуляет многократным эхом у них
Дама пришла, чтобы доложить о подготовке кредитного договора на тот самый миллиард.
Кредит нам дают, пустила она пробный шар, на крайне невыгодных условиях.
Увы! вздохнул я. Но нужно учитывать, что строительство в Недогонеже мусороперерабатывающего комплекса, да еще крупнейшего в Европе, имеет важное политическое значение.
У меня такое впечатление, улыбнулась Инна Сергеевна, что о политическом значении этого строительства говорится только потому, что экономическая логика хромает на обе ноги.
И много ли подобных впечатлений, улыбнулся я, мысленно поздравив ее с четкостью мышления, вы накопили за полгода работы у нас?
Гораздо меньше, чем ожидала.
Неужели даже меньше, чем ожидал Александр Константинович? Если не ошибаюсь, именно он вас сюда ввинтил?
Вы имеете в виду рекомендовал? Дело в том, что моя мать, она умерла три года назад, была кузиной жены Александра Константиновича
И вы, племянница первой леди, стали номером два в гареме первого лорда?
Вскочила.
Кто вам дал право?!
Сам взял. Равно, как и вы, в нарушение всех правил, взялись излагать не аргументы, а впечатления. Будете визировать проект договора?
Нет.
Тогда ступайте вон.
У дверей обернулась.
Вам доставляет удовольствие так общаться?
А вам доставляет удовольствие трахаться с губернатором?
Безусловно. Он каждый вечер дает жене снотворное, и ровно в три ночи мы безумствуем на третьей слева скамейке в Бунинском сквере. «Темные аллеи» сгорают от стыда.
Вышла слишком быстро. Не успел, к сожалению, ничего сказать вслед.
Уже было собрался уходить, суббота как-никак, но тут элегантная дама, взволнованно «дыша духами и туманами», появилась опять.
Два года я настраивал этот орган муниципального управления, так что теперь он отлично темперирован: исполнители податливы, как клавиши, документооборот стремителен и дозирован, как воздух в органных трубах, и звучит величественная фуга всепобеждающего «Оп-па!». И только эта «клавиша» западает.
Что вам еще?!
На листе согласования я записала «особое мнение».
Какое вероломство!
И оставила у руководителя аппарата заявление об уходе!
А это смерти подобно! Ваш преемник не сможет «стучать» в таком же романтическом стиле.
Что?!
Разве не так? После объятий на третьей слева шептать в еще пылающее страстью ухо подробности о моих коварных замыслах
Она смотрела на меня, как Германн на астральное тело невинно убиенной им графини. А ведь я не хотел знать три заветные карты. Я хотел сказать три заветных слова: «Вы мне нравитесь».
Почему же именно сегодня было так грустно наблюдать за Васильком, нашим мэром киношно-казацкого облика? В моем присутствии он стремится выглядеть особенно суверенным, но, как президент недавно провозглашенного островного государства, пожимая руки мировым лидерам в зале Генассамблеи ООН, заметно боится плантаторского окрика: «Опять все перепутал, болван!» так и наш казак пыжится, но нервничает.
Игорь Осипович, будь осторожен! Депутаты облдумы сразу после подписания документов отправят запрос в контрольно-счетную палату, а наши, городские, устроят слушания. Некоторые журналюги уже строчат статеечки, будто комплекс будет строиться на кабальных для города условиях. Смотри, как бы все не сорвалось!
Много шума, и местами грозно. Но это не война и даже не грохочущие армейские учения; скорее полковые забавы, когда один батальон марширует на север, другой на юг, но сойдутся они на западе и будут дружно уминать кашу у походной кухни.
А мне нужна война
Казак недолго сидел, развалившись:
Не нравишься ты мне сегодня, Меркушев! Чувствую, задумал меня кинуть.
А мне нужна война
Казак недолго сидел, развалившись:
Не нравишься ты мне сегодня, Меркушев! Чувствую, задумал меня кинуть.
Два года я его удерживал, разрешал тырить лишь иногда и помаленьку: ну дом достроить, где сейчас сидим; ну поддержать штаны на колоннообразных ногах и поджарой заднице. Убеждал, что сумеем взять один раз, но много, вот и покатился, пока еще нехотя, тяжелый шар скандала. И сшибет он много кеглей глядишь, и свершится некое подобие управляемой термоядерной реакции, и создам ее именно я, как предсказал когда-то наш замечательный Приам.
Что-то ты от меня скрываешь?! Почему никто никогда не понимает твои замыслы? Ты что, реально самый умный?
«Да улепетывай же ты поскорее на Сицилию, куда тебя дружно послали звезды, карты Таро и кофейная гуща! подумал я. Вернее, Вера послала от их имени и по моему поручению».
За последние годы я создал ей репутацию не ошибающейся провидицы и цыганки-гадалки в четвертом поколении. Лет же двадцать назад она была секретарем у очень большой начальницы из областного комитета профсоюзов. Шефиня долго шпыняла ее за малейшие промахи в делопроизводстве, грозя выкинуть на улицу с «волчьим билетом», а однажды повалила на свой государственных масштабов стол, задрала юбку и приникла к промежности с жадностью изголодавшейся майской пчелы. Что ж, «в школе коммунизма» всякое случалось, но Вера была невестой Василька и вздумала пожаловаться ему на нападение. Жених, казак, слепленный природой для геройства, не бросился утешать любимую и рубить насильницу; он лишь спросил:
А ты кончила?
Потом обставил их расставание так хитроумно, что бывшая невеста по сей день не понимает, случилось ли оно из-за того, что не сумела отбиться или, наоборот, не успела испытать оргазм. А профсоюзница, обретя счастье и оценив такт красавца-казака, протолкнула его в высшие классы все той же «школы», где пребывали прохиндеи пожиже, нежели в партии, ГБ или комсомоле, но уж никак не бескорыстнее
Василек! Я стал задушевным. Это у тебя медвежья болезнь перед отлетом. Ведь все промежуточные фирмы зарегистрированы на Веру, все проводки пойдут за ее подписью. Тебя она ни за какие коврижки не кинет, а вот мои проценты вполне может замылить. Но я, как видишь, спокоен, что же ты дергаешься? Перестал доверять Вере?
Нет! воскликнул он с пафосом, с каким восклицают об идеалах юности. Ей я верю, как себе!
Как себе?! Ты сказал: как себе?! Где ж ты этого себя, которому можно верить, отыскал?
И я посмотрел на него взглядом влюбленного в свою профессию патологоанатома так мы смотрим на труп, попавший к нам с неясным диагнозом и приготовленный к «вскрытию по Шору».
Сначала хмельной санитар делает затылочный надрез и наворачивает скальп на лицо (вот, наверное, откуда взялась устрашающая маскировка спецназа). Потом этот орудователь отпиливает костной пилой крышку черепа та единственная передряга, когда по-настоящему «сносит крышу», а я извлекаю мозг.
(Мозг Маяковского лапали гэпэушники, «люди в сапогах»; но вот наглядная примета смягчения нравов в нынешних секционных на всех орудователях высокие бахилы, утонченный аналог хромовых голенищ.)
Тяжелым брюшистым скальпелем делаю разрез от яремной впадины до лонного сочленения, будто спускаю «молнию» сверху вниз, и распахиваю покровы, как распахивают при обыске подозрительный баул. И вот он пресловутый внутренний мир.
Нет там трепетного сердца, нет угля, пылающего огнем! Легкие, когда их вынимают, чавкают и хлюпают, как промокший мусорный пакет; кишечник, когда его, сантиметр за сантиметром, перебирают, блестит, словно фальшивый перламутр. А после взвешивания, обмера, срезов и соскобов все органы, включая мозг, совсем как вещи после досмотра наспех укладывают во все тот же повидавший виды баул матушки-природы
Ах, Александр Сергеевич, ах, великие поэты, какое счастье, что вам не довелось вскрывать!
И вот это ты, Василек, зовешь «собой»? Ежишься? Неуютно? Немудрено, когда я так смотрю на самого себя, зеркало мутнеет, словно на холодную поверхность неживого ложится еще более холодный туман всеобщего «ничто».
Выбирайте патологоанатомов в президенты! Не пролив ни капли крови, никого не посадив и даже не лишив премии, только таким вот взглядом мы навсегда отвертикалим власть.
Игорь! заскулил казак, ну что ты так смотришь? Я и тебе верю но как можно целый месяц ловить кайф в Сицилии, когда ты, мой друг, остаешься на самой, можно сказать, линии огня!